– Да. Пахнет, будто на бойне, – тихо проговорил старик, останавливаясь. – А тебе придется привыкнуть к таким зрелищам. Если, конечно, хочешь выжить…
И он двинулся дальше. Стреляные гильзы со звоном вылетали из-под его ног. Старик шел уверенно, будто заранее и наверняка знал правильное направление. Он вел ее сквозь рощу к ее краю, к поросшей кустарником балке, туда, где Гнилая Оржица сливалась с Чумгаком.
– Там есть село. Савинцы… – пояснила Галя широкой спине старика.
– Было село.
– От Савинцев до Золотухи одиннадцать километров. А потом еще одиннадцать…
– По дороге не пойдем. Громов не велел. Забыла? Заночуем в твоих Савинцах, а там Господь укажет.
– Мы придем в Савинцы ночью, – предупредила Галя.
– Если от них что-то осталось, – отозвался Ермолай.
– Там колокольня осталась. Во многих селах храмы взрывали, а в Савинцах не стали. Высокая белая колокольня. В ее куполе луна и солнышко отражаются, а сейчас как раз ночь лунная.
Они вышли к тому месту, где полагалось быть селу Савинцы, ближе к полуночи, когда давно уж стемнело. Место положения села определили по колокольне. Купол ее действительно блистал в лунном сиянии, как зеркало, и вода сонной речки отражала его в своих спокойных водах.
– Ну, блудница, где твое село? Не вижу ни одной трубы.
– Действительно. – Галя поежилась. – Холодно. Кто-то же должен топить печь…
Галя оступилась и со всего размаху грянулась во влажную от росы траву. Вещмешок чувствительно ударил ее по спине.
– Не удивляюсь, что Иосиф на тебе не женился! – буркнул старик. – С таким-то упрямым нравом…
– Будто ты Азарьевны не знаешь? – огрызнулась Галя. – Если на ней женился, то мог бы уж и на мне… А с ней развестись.
– Погоди! Не тараторь… По такому туману каждый твой писк слышен. И зубами не стучи. Демоны в аду от твоего стука оглохнут. Лучше кажи – но тихо! – где тут село? Луна светит ярко, но я не вижу ни одного дома…
Утром они обнаружили, что от села Савинцы осталась перепаханная воронками равнина, по которой там и сям были разбросаны обломки человеческих жилищ, да на краю села уткнулись в небо две уцелевшие и обугленные печные трубы. Над пожарищем возвышалось белокаменное тело колокольни. Церковь также не пострадала. Лишь кровлю ее пробил залетный снаряд, но взрыва не произошло и пожара не случилось – штукатурка на церковных стенах осталась девственно бела.
Вокруг церкви не было ни плетней, ни улиц, ни соломенных крыш. На перепаханном гусеницами и испещренном провалами воронок пространстве тут и там возвышались темные, пахнущие порохом и падалью громады. Галя прижала ладони к лицу. Она уже давно испытывала сосущий мучительный голод, который при виде разрушенных Савинцев сменился еще более мучительной тошнотой.
– Потерпи, – проговорил Ермолай. – Никак не смекну, что это.
– Это танки, – отозвалась Галя. – Видишь, трубки в разные стороны торчат? Это орудийные стволы. У нашего Иосифа, кроме Азарьевны, есть еще сын и дочь. Так вот, сын Иосифа – танкист. Под Полтавой есть… Был танковый полигон. Я видела танки.
– Все равно непонятно. Почему вместо села повсюду эти сломанные танки? Люди, сидевшие в них, мертвы или разбежались. Но где же село? Дома, миряне. Если случился пожар, должны быть обугленные головешки, груды камней. Где они? Если ничего нет, то что тогда произошло?
– Случилось танковое сражение. Я видела учения. Два года назад. Иосиф взял нас с сыном. Тогда танки рушили хаты у нас на глазах. Только те хаты были не настоящие. Их специально построили для учений… Деда, что же это сделалось, а? – Галя всхлипнула. – Где Савинцы? Как могли такое допустить?
– Если Господь попустит – человек бессилен.
– Та разве может такое статься? В Киеве только некоторые дома разрушены. А тут целое село. Сколько же было дворов? Больше сотни! Савинцы… Их больше нет!
– Это война…
– Я слышала в Киеве на евробазе говорили, что некоторые села разрушены. Только там за такие разговоры ставили к стенке. Но, выходит, напрасно. Потому что правду толковали люди.
– Война… Осторожно! Тут опять яма. Глубокая.
– Куда ты меня ведешь, деда? Тут даже развалин нет… Ах, как плохо пахнут эти воронки… Ты не слышал? Кажется, кто-то стонет…
– Некому тут стонать. Все разбежались или мертвы. Не наступай сюда. Видишь, какая беда.
Старик вел ее за руку по перепаханному пустырю, как малое, приблудное дитя. По щекам Гали катились слезы. Соленая влага слепила глаза. Впотьмах, со всех сторон окруженная ужасом зловонных воронок и мертвых танков, она непрестанно думала об Оржице. Возможно ли, чтобы ее родной городишко уцелел? А если нет, то как станет она разыскивать среди отутюженных танковыми гусеницами руин своих сына и мать? Могло статься, что советские танки уничтожили советскую деревню? Нет, такого не может быть, а значит, это танки захватчиков и в них могут прятаться немцы. Но если все немцы в танках мертвы, то их товарищи придут и будут мстить…
Мысли Гали путались. Голод и усталость донимали ее все сильнее. Она уже и отняла бы у старика руку. Она легла бы на краю вонючей воронки или под бок танка, чтобы просто немного отдохнуть. Но старик больно тискал ее ладонь. Тонкая и прочная нить этой боли связывала ее с реальным миром, не позволяя выпасть в небытие. Они шли – или ей чудилось это? – все время в гору. Похоже, у ее поводыря была какая-то конкретная цель, и этой целью, без сомнения, являлась церковь.
Так и есть. Вот она, церковная ограда, – невысокая каменная кладка с коваными воротами на кирпичных столбах. От ограды до ступеней паперти еще не менее пятидесяти шагов, которые Гале вовсе не по силам. Она приляжет в тишине, под оградой. Здесь, на возвышении, воздух свежее. Однако стало слишком холодно, а теплую кофту она спрятала в вещмешок. Но это и неважно. Она просто приляжет, свернется по-кошачьи калачиком, отдохнет… Галя попыталась высвободить ладонь и застонала от боли, так крепка оказалась хватка Ермолая.
– Там не на что смотреть, – говорила она широкой спине своего поводыря. – Помещение церкви использовали под амбар. Зерно, скорей всего, успели вывезти.
Он ничего не ответил, не стал искать ворота, не посоветовался с Галей, а молодецки перемахнул через изгородь. На сопротивление сил не оставалось. Галя прыгнула следом и ухитрилась не упасть в мокрую траву, устояла, а потом побежала следом за ним мимо памятников и оград, мимо крестов и холмиков над ними.
Они приблизились к церкви с тыльной стороны. Ермолай шел в обход. По счастью, ворота церкви оказались распахнутыми. Ермолай, не раздумывая, устремился внутрь. Стоило им оказаться под крышей, как старик выпустил ее руку, и она грянулась на колени.
Лунный свет не проникал внутрь – стрельчатые окна церкви давным-давно заложили кирпичами. Пахло мирно и сладостно – зерном. Опустившись на четвереньки, Галя поползла вглубь церкви. Зерна чувствительно кололи ее ладони и колени. Зерно пахло свежестью и миром. Истратив последние силы, Галя упала ничком и зарылась в него лицом. Поначалу она слышала смятенный шепот и глухие шаги. Возможно, ее спутник нашел кого-то в церкви. Возможно, этот кто-то – чудом выживший житель села, а может быть, бесплотный дух – обитатель церкви, из тех, чьими ликами когда-то были расписаны ее стены.
Схватив губами несколько зерен, Галя проглотила их целиком, почти не жуя. Следующую порцию она жевала и перемалывала крепкими зубами. Это было непросто, челюсти от напряжения сводило судорогой. Наконец, когда усталость победила голод, Галя заснула. Сон ее оказался тяжел. Снилась отутюженная танками, догорающая, пропахшая порохом и мертвечиной Оржица. Среди руин бродил киевский портной с оранжевой лентой сантиметра на шее. Он предлагал жителям снять мерки, обещая сшить каждому саван по вполне доступной по нынешним военным временам цене…
Галю разбудил хлопок, одинокий и гулкий. Откуда-то она знала, что именно так звучит пушечный залп. Пушке ответили оглушительным треском, уханьем и звоном. Через минуту отдельные выстрелы и залпы – Галя была уверена, что пушек было никак не меньше двух, – слились в сплошную какофонию. Бой происходил в отдалении, скорее всего, где-то у основания пригорка, в самом центре погибших Савинцев. Галя перевернулась на спину, раскрыла глаза и увидела высоко над собой потолок церкви. Она сгребла в ладонь горсть зерен, положила их в рот и принялась жевать. Мучительно хотелось пить. Галя приподняла голову. Церковные ворота были по-прежнему растворены. Снаружи дождило серое утро. Который же может быть сейчас час? Пустой вопрос. Любой вопрос бессмыслен, когда так хочется пить. Внезапно стрельба прекратилась.
Следует ли им волноваться? Что предпринять дальше? Гале казалось, она была уверена в том, что ее странный спутник сохраняет прежнее монументальное спокойствие. Поначалу она слышала лишь его ровное, глубокое, как у спящего, дыхание. Потом старик завозился. Что-то звякнуло, и через минуту Галя услышала тихое, распевное бормотание – старик читал почему-то «Богородица, дева радуйся». Как некстати! Галя стеснялась и помышлять о Боге, но была уверена: для такого случая «Богородица радуйся» вовсе не подходит. Но главное не это. Старик слишком долго молится. А им надо уходить, бежать, как можно скорее скрыться с этого места. Тут слишком много мертвецов вокруг. Тут идет бой – враги сцепились не на жизнь, а на смерть. Они увечат и убивают друг друга. Но она, Галя Винниченко, сейчас не может принять чью-либо сторону, не может погибнуть, не может позволить себя изувечить. Она обязана добраться до Оржицы. Там ее мать и ее сын.
Ей вспомнилась черная роща. Все убитые – враги. А бойцы Красной армии защищают покой и мирный труд советских граждан, и совсем скоро они отбросят врага к границе СССР. Все произойдет чисто, честно, по-пролетарски открыто, а возможно, если партия примет такое решение, Красная армия двинется следом за бегущим противником и освободит Европу от коричневой чумы фашизма.