***
За кулисами было шумно и волнительно. Бегали туда-сюда редакторы с кипой бумаг: каждая деталь концерта, каждый номер, да что там, каждое слово, которое должен сказать конферансье, тщательно документировалось и несколько раз утверждалось. Андрей и Алик скромно стояли в сторонке и наблюдали за происходящем. Сюда, в святая святых, за кулисы Театра эстрады, на генеральную репетицию творческого вечера поэта Якова Лучанского они попали по чистой случайности и в последний момент. Яков Лучанский оказался тем самым поэтом, чьи стихи про дрессировщика они положили на музыку Алика. «Юного, талантливого и безмерно самонадеянного композитора», как выразился сам Лучанский, отыскали редакторы через дирекцию цирка. Где, собственно, песня и звучала, став невероятно популярной. Лучанский и внимания на неё не обращал, только авторский гонорар получал по тщательно заполняемым после каждого представления паспортичкам. И Алик тоже получал, только в десять раз меньше, так как не был членом Союза композиторов. Но когда дело дошло до творческого вечера, Лучанский решил собрать все песни на свои стихи. Песня про дрессировщика хоть и не очень вписывалась в драматургию концерта, зато относилась к категории однозначных шлягеров. А их у поэта, пишущего преимущественно про родину, комсомол и подвиг броненосца «Потёмкина», было не так уж и много. Словом, Алика, а вместе с ним и Андрея разыскали и пригласили выступить в концерте.
– Волнуетесь, молодёжь? – обратился к ним виновник торжества, проходя мимо.
Судя по лицу, он был не сильно старше Андрея, но выглядел настоящим мэтром. Нарядный, как будто у него уже сегодня творческий вечер: волосы зачёсаны назад, вместо галстука на шее повязан шёлковый голубой платок. Костюм явно не отечественного производства. Такой рублей двести стоит, не меньше. Ещё попробуй найди, где купить. Андрей слышал, что хорошие вещи можно только из-за границы привезти, но на зарубежные гастроли ездят исключительно проверенные артисты первого эшелона. Откуда берут костюмы авторы, оставалось только догадываться. Может быть, им благодарные исполнители привозят? В обмен на песни? Но думать о первом эшелоне и зарубежных гастролях было явно рановато – Андрею бы хоть в какой-нибудь эшелон попасть. И знать бы, как это сделать.
– Не волнуемся, – честно ответил Андрей. – Я пел «Дрессировщика» уже десятки раз, что мне волноваться?
Лучанский хмыкнул, покачал головой:
– Ну, это вам не в цирке выступать. Там в зале сидят ответственные товарищи, которые принимают программу вечера. Сам Геннадий Семёнович присутствует. Не понравитесь ему – не появитесь на телевидении никогда. Вы же знаете, что будет телевизионная трансляция?
Андрей не знал. И только теперь по-настоящему заволновался. Его покажут по телевизору? На всю страну? Невероятно! Осталось выяснить, кто этот Геннадий Семёнович и чем он так страшен. Но Лучанский уже куда-то ушёл. И Андрей, дабы не мучиться неизвестностью, подошёл к Алле, редактору, с которой уже успел познакомиться.
– А Геннадий Семёнович – это кто? – без обиняков поинтересовался он.
Алла, что-то нервно изучавшая в своих бумажках, подняла на него глаза. Во взгляде читалось откровенное изумление.
– Ты с луны свалился, что ли? Это же Генсек.
– Кто?!
– Не в этом смысле. Прозвище у него Генсек. Потому что Геннадий Семёнович. Сокращённо, ну. Неважно, кто он, Андрей. Просто запомни, что это главный человек на телевидении для всех, кто поёт, пляшет, читает и фокусы показывает. Именно он решает, кто будет в эфире, а кого «чик-чик». – Она показала жест, словно ножницами ленту обрезает. – В концерте-то ты в любом случае будешь, списки утверждены, Лучанский тебя лично вписал с «Дрессировщиком». А вот за телеверсию не поручусь. И никто не поручится. Ты должен понравиться Генсеку. И песня тоже должна понравиться.
– Понял, – улыбнулся Андрей.
Хотя на самом деле мало что понял. Но «в телевизор» невероятно захотелось. Ещё вчера он считал большой удачей, что его позвали выступить в концерте знаменитого поэта. Но сейчас замаячили куда более интересные перспективы.
– Выступает студент Музыкальной академии имени Гнесиных Андрей Кигель. Музыка Александра Зильмана, стихи Якова Лучанского. «Дрессировщик».
Алла объявила его так торжественно, как будто их уже транслировали все каналы и радиостанции Советского Союза. На самом деле в пустом зале сидели пять человек. В центре расположился сухощавый пожилой мужчина в квадратных очках с толстой роговой оправой. Галстук у него был затянут так туго, что, просто взглянув на узел, Андрей испытал нехватку кислорода. А может, всё дело в гнетущей атмосфере, воцарившейся в зале и на сцене? Душно тут как-то. Не проветривают они, что ли?
И он уже, кстати, не студент, его же отчислили. Надо будет подойти к Алле потом, сказать, чтобы исправила. Или она специально? Может, для загадочного Генсека важно, чтобы он был студентом? Андрею очень хотелось разобраться в правилах непонятной игры, в которую он неожиданно попал. Поиграть он был совершенно не против. Но правила знать надо.
Он решительно шагнул к микрофону, улыбнулся в пустой зал. Приветственных аплодисментов не прозвучало, на улыбку тоже никто не ответил. Как сидели с каменными лицами, так и остались сидеть. Ну что ж…
Алик заиграл вступление. Андрей привычно запел про дрессировщика и его проблемы с самоопределением. Немного не хватало Багиры и Муртазова за спиной. На голой сцене номер получался не таким уж эффектным. И песня стала казаться Андрею какой-то тусклой. Он старался передать голосом суровую сдержанность дрессировщика, его вечную борьбу с собой и собственным страхом, его усталость от бьющих в глаза прожекторов и весёлого грохота оркестра. Все те эмоции, которые сам Андрей испытывал, переезжая с цирковыми из города в город, видя их труд на манеже, стёртые до крови ладони девочек-гимнасток, шрамы от тигриных когтей на спине и груди Муртазова. Но всё равно чего-то не хватало.
– Спасибо, достаточно, – прозвучал голос из зала, бесцеремонно перебивая последний куплет. – Это что за прикладное творчество?
Андрей опешил. И от внезапности, и от насмешливого тона говорящего. Говорил тот самый старик в очках. Вероятно, всесильный Генсек. Пока Андрей соображал, что ответить, на сцене появился Лучанский:
– Геннадий Семёнович, песня была написана для циркового представления, но имела такой зрительский успех, что мы…
– Что вы решили протащить её на телевидение? Во всесоюзный эфир? Цирк? Яков Михайлович, вы меня поражаете. Вы взрослый человек, член Союза писателей. Где ваш художественный вкус? Где идеологическая зрелость? Вы свой собственный текст читали? «Я заперт с тигром в железной клетке». Да это же политическая диверсия, Яков Михайлович! – Чем больше Генсек говорил, тем больше распалялся. Начинал спокойно, а теперь практически кричал: – Кто, позвольте узнать, тигр? И уж не нашу ли страну вы называете железной клеткой?
На Лучанского было страшно смотреть. Он стал совершенно белым.
– Да что вы, Геннадий Семёнович, я ничего подобного не имел в виду. Песня сугубо прикладная, для номера с животными…
– Вот и оставьте вашу прикладную песню в цирке! Ваша эстрада и так от него недалеко ушла. Мы всё пытаемся, пытаемся воспитывать публику, повышать её культурный уровень. А вы её назад тянете, в площадное искусство. Значит, так. Песню убирайте, и чтобы я этого безобразия больше не слышал. А мальчика оставьте. Хорошо поёт. Сдержанно, без кривляний этих ваших, с чувством собственного достоинства. Мне нравится. Только репертуар ему нужен правильный. И костюм новый…
Последняя фраза прозвучала как-то совсем невпопад, но Андрей невольно взглянул на свои брюки, давно уже ему короткие. Он всё ещё стоял на сцене и не знал, что делать. Вроде бы и за поэта надо вступиться, но ясно же, что толку не будет. И сам он чувствовал, что с песней что-то не так. Про тигра и клетку бред сумасшедшего, конечно, но «Дрессировщик» и правда не звучит за пределами цирка, как бы Андрей ни старался.
– Как вас там? – продолжил тем временем Генсек. – Гегель?
– Кигель, – отозвался Андрей.
– М-да… И фамилию лучше бы поменять. Вместе с костюмом. Из концерта я вас вычёркиваю, Кигель. Но в понедельник жду у себя в кабинете. Поищем вам подходящий репертуар.
Андрей не знал, радоваться ему или расстраиваться. Ушёл за кулисы ошарашенный. Прошёл через тесный коридор на задний двор, вытащил сигареты, закурил. Через несколько минут к нему присоединился Алик. Стрельнул сигарету. Так они и стояли, молча, дымя друг на друга, пока к ним не подошла Алла:
– Мальчики, угостите сигаретой.
«Мальчики» недоумённо переглянулись. Курящие девушки им обоим раньше не встречались. Андрей протянул пачку.
– Спасибо, – улыбнулась она. – Поздравляю, Гегель!
– А есть с чем? – отозвался Андрей, игнорируя поддёвку.
– Конечно! Ты не понимаешь, что ли? Тебе сам Геннадий Семёнович зелёный свет дал! Могу спорить на ящик портвейна, он предложит тебе место на Гостелерадио. Более хлебное место для певца представить сложно.
– А почему портвейна? – заинтересовался Алик, испортив всю торжественность момента. – Почему не коньяка?
– А я коньяк не пью, – улыбнулась Алла. – Он клопами пахнет.
***
– Кигель, Кигель… Что же нам с вами делать?
Геннадий Семёнович сидел за широким столом, заставленном телефонными аппаратами и стаканчиками с ручками и карандашами. Справа от него громоздилась стопка картонных папок на завязочках, а слева стоял неизменный в таких кабинетах стакан с чаем. В мельхиоровом подстаканнике. Андрей рассматривал, как кружатся в стакане чаинки, и не понимал, почему с ним надо что-то делать.
– Институт не закончили… В партии не состоите…
– В партию я не успел! Я собирался, уже характеристику готовил. А потом устроился в цирк, и как-то всё закрутилось.
– Ну да, вместо партии в цирк. Вы, Кигель, за пределами этого кабинета так никому не скажите хотя бы. А с институтом что? Тоже цирк помешал?