Андрей честно рассказал историю своей учёбы.
– Не нужна мне эта академическая школа! Чайковский, Рахманинов. Я понимаю, классика, но я хочу петь для простого зрителя. Искреннего, открытого. Такого, как в цирке. Петь о простых и понятных вещах, о нашей советской жизни, а не о страданиях графской дочки по ветреному кавалеру у окна поместья!
Взгляд Геннадия Семёновича заметно потеплел.
– А вот это правильно, Кигель. Вижу, что я в вас не ошибся. Значение академической школы преуменьшать нельзя, но в главном вы правы. Наше вокальное искусство слишком оторвано от народа. Взять, к примеру, Большой театр. Приезжает советский человек, простой труженик, в командировку в Москву. И есть у него всего один свободный вечер в столице. Он покупает билет в главный театр нашей страны, и после тяжёлого дня, после всех совещаний, уставший с дороги, он идёт на спектакль. И что же ему там предлагают послушать? Верди! Бетховена! Или балет, «Кармен-сюита», да даже и «Анна Каренина». Готов ли он к такому репертуару? Созвучны ли ему проблемы прошлого или даже позапрошлого века? Да и стоит ли ему, строителю будущего, к ним возвращаться?
Андрей с некоторым опасением поглядывал на своего собеседника. Геннадий Семёнович зашёл как-то слишком далеко в рассуждениях. Сам Андрей с огромным удовольствием посмотрел и послушал в Большом театре всё перечисленное. Он, конечно, видел среди зрителей и таких вот командированных, которые плюхались в кресло и первым делом снимали ботинки, через пять минут после открытия занавеса начинали зевать, а через десять засыпали, просыпаясь только к антракту, чтобы рысью сбегать в буфет за столичными деликатесами. Но были и ценители музыки, тщательно вслушивающиеся в каждую партию, следящие, возьмёт сегодня солист трудную ноту или нет, сравнивающие с другими его выступлениями. И были такие, как Андрей, студенты творческих вузов, желающие по контрамаркам приобщиться к искусству, поднять свой интеллектуальный уровень.
– То же самое на эстраде, – продолжал Генсек. – Для кого мы работаем? Для массового зрителя. А у нас на кого ни посмотри, все сплошь эстеты, интеллектуалы. Вечерние платья, причёски, романсы. Вот появился молодой и талантливый певец с прекрасными вокальными данными. И что? И тянет его сразу на итальянщину! Это, говорит, классика и протаскивает песню под видом классики через худсовет. Или, говорит, песня кубинских партизан. Да, идеологически правильно, и Куба – дружественная нам страна. Но почему, спрашивается, не петь своё? На родном русском языке? У нас что, мало современных композиторов? Почему мы должны брать что-то на Западе? Вы согласны со мной, Кигель?
– Согласен, – не покривив душой, ответил Андрей. – Только очень трудно договориться с современным композитором. У них у всех есть свои исполнители, которым они отдают новые песни. А если ты пришёл с улицы, с тобой и разговаривать никто не хочет. Надо искать свой репертуар, а где его взять?
– А вот тут я вам помогу. – Геннадий Семёнович открыл одну из лежавших на столе папок, пробежал глазами несколько листков и протянул их Кигелю: – Ваша первая песня. Запись завтра на радио, Дом звукозаписи на улице Качалова, пятая студия. Успеете выучить?
Андрей взглянул на ноты. Без инструмента оценить музыку он не мог. Но текст показался ему весьма интересным. Про большую и прекрасную страну, под мирным небом которой есть место всем народам.
– Успею.
Не отказываться же от первого предложения, от первой собственной песни! К тому же фамилии в начале партитуры стояли очень громкие, Андрей мог только мечтать о песне, созданной этим творческим дуэтом. А то, что ему негде репетировать, что дома нет инструмента и придётся срочно договариваться с Аликом, чтобы аккомпанировал, так это уже детали.
– Ну и отлично. Потом у нас подготовка к творческому вечеру композитора Беляева, надо будет какую-нибудь его песню вам тоже разучить. Далее съёмки для телевидения фильма «Песни о моей Родине», там можете «Прекрасную страну» ещё раз спеть. И на радио у вас теперь выступления каждый понедельник и четверг в утреннем эфире. Будете петь новые песни советских композиторов…
Андрей не верил своим ушам. Вот так сразу получить всё, о чём и мечтать не мог?
– Сейчас пойдёте в отдел кадров, оформим вас в штат Гостелерадио. Пока стажёром, а если справитесь, через месяц будете солистом. И напишите заявление на вступление в партию, характеристику я вам подготовлю. А что касается вашего незаконченного образования, Кигель… Как вы смотрите на то, чтобы подать документы в Университет марксизма-ленинизма?
Взгляд Генсека красноречиво намекал, какого именно ответа он ждёт. Андрей опешил. Он со своей Гнесинкой-то не мог разобраться, куда ему марксизм-ленинизм? Особенно сейчас, когда открылись такие перспективы и работы будет по горло?
– Не беспокойтесь, учёба там заочная, вашей карьере не помешает. Даже, наоборот, поможет. Я бы сказал, очень поможет.
И Андрей всё понял. И согласился, не раздумывая. Вечером сидел в маленькой комнатке Алика, куда помещались только тахта, пианино «Ласточка» и сам Алик, разучивал с другом «Прекрасную страну» и, выпевая оптимистичные строчки про самую справедливую родину, думал, что так оно и есть. Только в нашей стране ты, мальчик из бедной семьи, с рабочей окраины, мог вот так в одно мгновение стать солистом Гостелерадио! Твой голос будут слушать миллионы жителей Советского Союза! Ты выйдешь на сцену лучшего концертного зала, и тебя покажут по телевидению!
Алик покорно играл по выданным ему нотам, слушал, с каким душевным порывом, как страстно Андрей поёт, наблюдал, как сияют тёмные глаза друга, и только головой качал. Алику всё произошедшее казалось отнюдь не сказкой. Но своё мнение он пока держал при себе.
***
В дипломатическом зале аэропорта собрался настоящий певческий десант. Хорошо, что обычных пассажиров тут не было, а то пришлось бы автографы раздавать. Одного только Агдавлетова хватило бы, чтобы народ с ума свести, особенно женское население. А тут ещё и Лёня Волк, и Маша Зайцева. На свой счёт Андрей иллюзий не питал – его узнавали на улицах и в очередях, но как-то сдержанно. На шею никто не кидался, с расспросами не лез. Здоровались, иногда улыбались, иногда пропускали вперёд, но не более. Сначала он думал, так и должно быть. Воспитанные советские люди ведут себя адекватно ситуации: ну певец, ну из телевизора, и что теперь? Такой же трудящийся, как они. А потом увидел, как встречают Марата у служебного входа. После сборного концерта они с Агдавлетовым вместе вышли. Что тут началось! Девушки кидались к Марату, толкая друг друга, протягивали ему цветы и блокноты, кричали. Андрею даже показалось, он слышал признания в любви, тоже выкрикнутые из толпы. Ему же дали беспрепятственно пройти, и он спокойно пошагал к метро. А Марат остался разбираться с барышнями.
И вот теперь они все вместе бродили по дипзалу в ожидании посадки. Андрей с интересом рассматривал коллег, с которыми ему предстояло провести ближайшие две недели. Они давно уже были знакомы с Машей, с Маратом даже завязалось нечто вроде приятельских отношений. Волк пока оставался для него загадкой, они пересекались всего несколько раз. И когда Геннадий Семёнович сообщил, что Андрей едет в составе делегации на Дни Москвы в Мадрид, к тому же назначается ответственным за группу артистов, удивлению его не было предела. Он уже знал, что зарубежные гастроли – особая привилегия, которая даётся не каждому. И для начала артиста отправляют в какую-нибудь страну соцлагеря, смотрят на его поведение за пределами Родины. И если всё проходит благополучно, можно рассчитывать, что в следующий раз отправят и в капиталистическую страну. О гастролях в капстраны за кулисами рассказывали с придыханием, о них мечтали. Андрей же никак не мог взять в толк, в чём удовольствие. Что такого необычного надеются увидеть его коллеги в какой-нибудь Мексике? Для него Мексика ассоциировалась только с кактусами и огромными шляпами. И то он не был уверен, что ассоциация правильная. И что интересного? То ли дело наша огромная страна, с её морями и лесами, тайгой, Байкалом, Ангарой! Он уже ездил на строительство БАМа. Не строить, конечно, петь для строителей, по комсомольской путёвке. Две недели жил в палатке, купался в прозрачной реке и пел для таких удивительных, жизнерадостных ребят и девчат. И ещё бы поехал с удовольствием. Но отправили в Мадрид, который для него был просто словом, без каких-либо ассоциаций.
Посадку всё задерживали и задерживали. Уже хотелось есть. Андрей заприметил в конце зала буфет, но одному идти туда казалось как-то неудобно.
– Ребята, пошли в буфет, – предложил он громко.
– Пошли, – тут же отозвался Марат. – Здесь очень вкусные коктейли.
– И бутерброды с финским сервелатом, – мрачно отозвался Волк. – По тридцать пять копеек штука.
Марат усмехнулся:
– Лёнька, не переживай, я угощаю. Маша, пойдём! Нам ещё лететь три часа, потом таможня, потом дорога до гостиницы, заселение. Неизвестно, когда следующий раз поедим.
Они уже почти дошли до буфета, когда Марат вдруг спохватился:
– Так, мы молодцы, конечно. А деньги-то мы уже сдали…
Артисты переглянулись, разочарованные. Все мысленно нацелились на коктейли и бутерброды. Андрей искренне удивился:
– Кому сдали?
– Известно кому. Михалычу.
Михал Михалыч был режиссёром-постановщиком их предстоящих концертов и главой их делегации. Уже пожилой полноватый дядька с весёлыми глазами. Андрей и правда видел, как тот подходит к каждому из артистов ещё перед прохождением паспортного контроля. С Андреем он просто поздоровался.
– Странно. А я не сдавал. Мне даже не сказал никто! – В подтверждение своих слов Андрей вытащил из кармана бумажник. – Ну раз так, то я угощаю!
– Гуляем, – обрадовалась Маша Зайцева. – А у тебя на всех денег-то хватит, Андрюш?
– Хватит, – в тон ей отозвался Кигель. – Я на БАМе заработал.
– Приезжай ко мне на БАМ, я тебе на рельсах дам, – хихикнула Маша и обняла его за шею. – Мне молочный коктейль!