– Дай мне трубку! – заорал он, хватая телефон мыльной рукой. – Оксана! Не верь ему! Я не пьяный, я вообще не пил!
Андрей уже катался по кровати от смеха, Марат икал от сдерживаемого хохота и заржал в голос, только когда Лёня растерянно опустил трубку:
– Разъединилось… Как ей перезвонить?
– Да никак… ой, не могу… Лёня, господи… Ничего, что ты в Мадриде? Откуда бы у Оксаны взялся номер телефона? Пошутили мы. – Марик уже практически всхлипывал.
– Да идите вы! – возмутился Лёнька, подхватывая сползающее полотенце, а потом сам засмеялся: – Ну вы вообще! Я ж подумал… Мы с ней и так ругаемся всё время… Фух…
– Иди уже домывайся, недоразумение, – простонал Марат. – А то, может, тебе спинку потереть?
***
Собираясь на зарубежные гастроли, каждый конечно же взял лучшие вещи. И для первой прогулки по Мадриду все принарядились. На Маше было канареечно-жёлтое платье с рукавами-фонариками, Лёнька надел рубашку-поло, явно из комиссионного магазина, и чуть великоватые ему джинсы.
– Растянулись. Надо было на размер меньше брать, – с сожалением сообщил он. – А я же не знал, что они растягиваются.
Андрей только плечами пожал, он ничего в джинсах не понимал, предпочитая обычный костюм. Он и сейчас надел брюки от костюма и повседневную рубашку в голубую клетку. Всех превзошёл, конечно, Марик: в своей итальянской паре песочного цвета, настолько лёгкой, что даже в летнюю жару Марик не снимал пиджак, он выглядел настоящим франтом. Воротничок рубашки расстегнул на три пуговицы, волосы уложил с помощью лака. Красавец!
Такой принаряженной компанией они и вышли на улицу Мадрида, себя показать и на других посмотреть. В кармане у каждого лежали выданные суточные – деньги на еду. Марик, подсчитав наличность, сказал: «Скромно, не растолстеем», но все и так понимали, что тратить валюту по назначению – жуткое расточительство. Её нужно собирать, копить, а в конце поездки купить какую-нибудь полезную вещь. Поэтому за завтраком в гостинице все ели как не в себя, намазывая на хлеб масло и джем из маленьких пластиковых коробочек и накладывая сверху тоненькие ломтики жирной местной колбасы. Андрей наблюдал, как Лёнька сооружает этот немыслимый бутерброд, как Машка второй раз идёт за яичницей и даже избалованный Марик предусмотрительно накладывает себе тройную порцию сосисок, и думал, что систему надо менять. Росконцерт старается, чтобы артисты представляли нашу страну за рубежом, пропагандируя советское искусство и облик нового, высокодуховного человека. А наши высокодуховные люди просто голодные. И давятся колбасой с вареньем, чтобы сэкономить жалкие копейки и привезти домой новые туфли для той же сцены. Марат накануне говорил, что ему нужна концертная обувь. Когда Андрей удивился, чем плохи отечественные «Скороходы», Марат даже объяснять не стал, выудил из чемодана две пары и протянул ему. Одни лаковые, уже изрядно потрёпанные, но мягкие и очень лёгкие. Вторые поновее, но жёсткие, кондовые.
– Простроишь в таких три часа на сцене? – усмехнулся Марат. – А если и простроишь, то назавтра выйдешь к зрителям в домашних тапочках, залепленный пластырем по щиколотки.
И теперь они гуляли по залитому солнцем Мадриду, рассматривали нарядные фасады, присаживались на бортики городских фонтанов, вопреки всем запретам глазели на витрины, и Андрей не мог отделаться от чувства щемящей обиды. Даже не за себя, его Мадрид не очень-то и впечатлял. За ребят, за их общую бедность, за великую страну, которая не может нормальные туфли сшить. Подумаешь, Испания. Что там той Испании в сравнении с Советским Союзом? Тьфу, и нету её. А нет, смотрим, завидуем, на витрины облизываемся. Как же так?
А потом он заметил, что на них оглядываются. Испанцы явно отличали их от других праздно шатающихся туристов, каковых в центре города было немало. На них смотрели, их обсуждали, только что пальцем не показывали. А когда они, устав бродить, уселись в каком-то уютном сквере на скамейку и начали делиться впечатлениями, сидевшая напротив пожилая испанка вдруг встала и подошла к ним. Марат, воспитанный в строгих восточных традициях, тут же вскочил, хотя тоже не понимал, что от них нужно. Женщина имела вид весьма суровый.
– Руссиан? – требовательно спросила она.
– Руссиан, – с готовностью кивнул Марик, самый «русский» из них, с характерным азиатским разрезом чёрных глаз. – Советшион!
– Как не стыдно! – на ломаном русском произнесла женщина.
И перешла на испанский, так что Андрей совсем перестал что-либо понимать. Но по тону было понятно, что женщина возмущена. Чем больше она говорила, тем больше распалялась. Уже вскочил и Лёнька, и сам Андрей поднялся со своего места, недоумевая. Может быть, на этой скамейке нельзя сидеть? Может быть, они слишком громко разговаривали? Больше ничего предосудительного в их поведении он найти не мог. Они не пили спиртное, не грызли семечки, даже не курили, потому что Марат забыл сигареты в номере, а пачку Андрея уже прикончили.
– Что она от нас хочет? – удивилась Маша.
– Я не понимаю! – Марат развёл руками. – Донт андестенд!
– Донт андестенд! Донт андестенд! – заголосила женщина, ещё сильнее рассердившись. – Она вдруг вытащила из своей сумочки вчетверо сложенную газету, развернула её и стала тыкать пальцем в какую-то фотографию. – Андестенд?
– Что там? – Лёнька заглянул ошалевшему Марату через плечо. – Ух ты, ничего себе. А что случилось-то?
На фотографии лежал разломанный на несколько частей обугленный самолёт. И ещё какая-то груда мусора, о происхождении которого Андрею не очень хотелось думать. Заголовок он разобрать не мог, в который раз досадуя на собственную безграмотность.
Женщина продолжала тараторить, пытаясь что-то втолковать Марику как единственному, хоть что-то понимающему, на смеси языков.
– Она говорит, что Советский Союз сбил этот самолёт, – наконец перевёл он.
Ребята застыли в оцепенении, вглядываясь в фотографию ещё пристальнее.
– По-моему, это пассажирский самолёт, – пробормотал наконец Лёнька. – Вряд ли же такая махина была провокатором-диверсантом.
– Гражданский самолёт с людьми, – кивнул Марат. – Видимо, он пролетал над нашей территорией. Она говорит, на Дальнем Востоке. А дальше я вообще ничего не понимаю.
– А почему нам должно быть стыдно? – возмутился Андрей. – Мы, что ли, сбивали? Я, ты, Лёнька? Или Машка у нас теперь в ПВО служит? Мы тут при чём? Что она на нас кричит?
– Потому что это наша родина, Андрей, – мрачно ответил Марик. – А мы здесь – её делегаты. Я уже встречался с подобным в Италии. Когда люди за границей возмущены поведением Советского Союза, они высказывают своё возмущение нам, артистам. Больше некому.
– Глупость какая-то! Сбитый гражданский самолёт – это ЧП! – горячился Андрей. – Об этом говорили бы по телевизору.
– Может, и говорят, – хмыкнул Лёнька. – Только не по нашему. Ты хоть раз слышал, чтобы по нашему телевизору о чём-то плохом рассказывали?
– В холле нашей гостиницы есть телевизор, – сказал Марат. – Если там найдётся канал на английском или итальянском, я смогу перевести.
– Ну и что, побежим в гостиницу телик смотреть? Из-за одной чокнутой старухи? – возмутилась Машка. – Да пошли гулять, нужна она вам!
Ребята, кое-как отвязавшись от странной испанки, бормоча извинения, покинули сквер. Но гулять им уже расхотелось. Мысль о сбитом самолёте не давала покоя. Хотелось убедиться, что это просто недоразумение, что женщина что-то перепутала или они её не поняли. И всех, кроме Маши, тянуло в гостиницу к телевизору. Оставить её одну гулять по Мадриду Андрей не мог, и дело даже не в полученных им инструкциях. Просто кто же оставляет девушку в одиночестве в незнакомом городе? Да ещё и, как выяснилось, среди враждебно к ним настроенных испанцев? Вдруг ей ещё такая агрессивная бабуля встретится? А если не бабуля, а какие-нибудь мужики?
– Все идём в гостиницу, – решил он. – Выясним, что там с самолётом, отдохнём, а вечером ещё прогуляемся. Надо где-то продуктов купить, пообедать. Ну или хотя бы поужинать. Мы же не можем один раз в день есть.
– Я с собой супы-концентраты привёз, – сообщил Лёнька. – Можно сварить, у меня и кастрюлька есть, и кипятильник.
– Полевая кухня, – хмыкнул Марат. – Я десять банок тушёнки взял. Если тушёнку в суп-концентрат добавить, вкусно получится.
Андрей ничего не сказал. Он молча шагал по выложенной плиткой улице и думал. О том, что их поездка, которая задумывалась как триумф советского искусства в Мадриде, превращается в какой-то бесконечный позор. Они считают копейки и мечтают о туфлях, везут с собой кастрюльки и тушёнку, выслушивают обвинения прохожих в том, к чему не имеют никакого отношения. Но больше всего Андрей думал о том, что он напишет в отчёте для Геннадия Семёновича. Пока выходило, что писать ему совершенно нечего.
***
Новости на английском языка даже искать не пришлось – по всем каналам показывали одно и то же: обломки пассажирского лайнера, спасателей, разгребающих завалы, машины «Скорой помощи» и корреспондентов, эмоционально что-то рассказывающих. Что именно рассказывающих, им переводил Марик. Советский Союз сбил гражданский самолёт, на борту которого находилось семьдесят пять человек. Самолёт из Южной Кореи нарушил воздушное пространство над Дальним Востоком и не отвечал на запросы диспетчеров. Выживших нет, в числе погибших восемь детей.
– Ну дальше одно и то же, – подытожил Марат. – Они просто разными словами пересказывают. Сейчас будет комментарий эксперта по авиабезопасности.
Машка с выражением неподдельного ужаса смотрела в экран. Лёнька грыз ногти. Андрей просто стоял и слушал перевод, даже проигнорировав удобный диван, на котором и расположилась вся компания в холле гостиницы. Сейчас, когда они увидели произошедшее своими глазами, никому уже не хотелось рассуждать, правы наши были или не правы.
– Никакого комментария не будет, – вдруг раздался голос Михал Михалыча, и сам он появился в холле. – У вас, мне кажется, слишком много свободного времени. Что это за политсобрание? Не гуляется? Ничего, с завтрашнего дня гулять станет некогда. А сейчас ну-ка марш по номерам. Телевизор будете дома смотреть.