отправились бродить по уже опостылевшим улицам центра.
– Сегодня как-то слишком много людей! – заметил Лёнька. – Праздник, что ли, какой?
– «Реал» вечером играет, – кивнул Марат, каждое утро бравший в холле бесплатную газету.
– А…
Снова воцарилось подавленное молчание. Посмотреть игру легендарного «Реала» хотелось всем вне зависимости от степени увлечения футболом. А на улице и правда царило оживление. Люди сидели в кафе, смеялись, болтали, дети ходили с лицами, раскрашенными в цвета футбольного клуба, и чуть ли не на каждом углу выступали уличные музыканты. Кто-то играл на скрипке, кто-то пел, кто-то исполнял пантомиму.
– Впору встать сейчас вот так на углу с перевёрнутой шапкой, – хмыкнул Марат. – И спеть что-нибудь. Хоть ту же «Катюшу». Как думаете, много накидают? На ужин хватит советским артистам?
– С ума сошёл? – возмутился Андрей. – Это же позор! А если узнают?
– Кто тебя тут узнает? Кому ты тут нужен?
– Да не меня узнают! В Москве узнают!
– А кто им в Москве расскажет? – резонно спросил Волк таким тоном, что все переглянулись.
Андрей секунду помедлил и твёрдо сказал:
– Никто.
– Ну вот! Пошли-ка! Найдём свободный угол!
– А шапка? Шапки нет!
– Можно взять мою!
Маша сняла с головы белую панаму, купленную в самом начале гастролей. В этой панаме она форсила каждую их вечернюю прогулку, и ребята подшучивали, что она самая стильная барышня Мадрида.
– Жалко белую на землю класть!
– Ничего, постираю!
Идея так увлекла их всех, было в ней что-то отчаянное, по-русски разудалое, что-то, хорошо определяемое фразой «сгорел сарай – гори и хата». На пойманном кураже они легко нашли подходящее место, прямо у входа на большую городскую площадь, кинули на землю белую Машкину панаму, Лёнька хлопками начал отбивать ритм, Марик запел, Андрей тут же подхватил. Четыре сильных голоса на русском языке так искренне и горячо исполняли «Катюшу», что народ тут же их заметил. Их окружили плотным кольцом, и Андрей замечал куда более заинтересованные лица, чем на последних их концертах. Деньги в панамку полетели раньше, чем они закончили песню. И пришлось тут же начинать другую, потому что публика требовала продолжения. Не сговариваясь, пели самое весёлое и задорное, от песни кубинских партизан до «Дорогой длинною» – это уже Лёнька затянул. Машка даже в пляс пустилась. Они пели с полчаса, не меньше.
– Всё, ребят, хватит, – наконец сказал Андрей. – Надо совесть иметь. А то нас ещё в полицию загребут, чего доброго.
Они раскланялись, подхватили панамку и под аплодисменты и явно одобрительные крики кое-как выбрались из толпы. Лица у всех были такие, будто они конфеты из родительского буфета украли.
– Ну, теперь «Аэрофлот» может и не прилетать, – заметила Маша. – Мы, если что, не пропадём.
– Ага, искусство прокормит, – хмыкнул Лёнька. – Я могу ещё лабухом в ресторан какой-нибудь устроиться. Марик тоже.
– А я официанткой пойду в тот же ресторан, – подхватила Машка. – А Андрей… Андрей, ты чего ещё умеешь, кроме как петь?
– Руководить, – усмехнулся Андрей. – Я вами всеми руководить буду.
– О, это самое главное!
Они дошли до ближайшей скамейки и пересчитали деньги. И обалдели от суммы – её хватало и на плотный ужин, и на какие-нибудь сувениры. Но, посовещавшись, они решили на ерунду гонорар не тратить. Неизвестно, сколько им ещё торчать в Мадриде. Не петь же каждый вечер. Хотя почему бы и не петь? Всем было весело.
А на следующий день прилетел самолёт. И, оказавшись наконец-то в тесном салоне, кое-как распихав свои чемоданы на полках и под сиденьями, так как самолёт оказался без багажного отсека, какой-то маленький, специально за ними отправленный борт, ребята вспоминали их концерт на площади Мадрида. Вспоминали, конечно, молча, чтобы не услышали Михал Михалыч и музыканты Ройзмана. Те как раз громко обсуждали, какое это безобразие и как им пришлось в последний незапланированный день голодать. Андрей смотрел на улыбающуюся своим мыслям Машку, на задремавшего Лёньку, на уткнувшегося в последнюю прихваченную из гостиницы газету Марика и думал, что в отчёте Геннадию Семёновичу правды будет меньше, чем в сочинениях барона Мюнхаузена.
***
«Через сто метров ремонт дороги. Опять что-то перекопали», – приятным женским голосом сообщает навигатор. Петрович что-то шипит сквозь зубы, и Кигель отрывается от газеты:
– Что там случилось?
– Да пробка сейчас начнётся, Андрей Иванович. Полчаса точно простоим. Центр же, будь он неладен.
Кигель бросает взгляд на часы, потом приоткрывает шторку, завешивающую его окно, дабы убедиться, где именно они находятся.
– Останови-ка здесь. Я быстрее пешком дойду. Погода замечательная, опять же. А ты езжай потихоньку и паркуйся там.
Петрович согласно кивает. Он хорошо выдрессирован: боссу никогда не перечит и привык к любым причудам. Знает, что Кигель может и посреди улицы машину остановить, потому что увидел цветочный магазин и решил купить букет для Зейнаб. Как будто ему мало на концертах цветов дарят. А может, и вот так внезапно решить, что хочет пешком прогуляться. И не боится ведь, что его узнают. Его и узнают иногда и останавливают, в основном пожилые люди, конечно, молодёжь его в лицо плохо знает. Он спокойно фотографируется с желающими, автографы раздаёт и дальше идёт себе. Странный человек, конечно. Пресловутой «звёздности» в нём ноль. Хотя требовательный, да. Не дай бог утром опоздать или машину вовремя не обслужить. Однажды заметил, что на приборной доске лампочка горит, стал допытываться, что да как. Пришлось объяснять, что пора фильтры поменять. Так он вызвал такси и велел немедленно отправляться на техобслуживание. Посреди рабочего дня. Как будто речь не о фильтрах, а о тормозах, которые уже отказали. Очень уж он правильный, всё у него по полочкам должно быть.
Андрей Иванович выходит из машины и прогулочным шагом идёт в хорошо знакомом направлении. Центр Москвы он знает до последней плитки. Которую регулярно перекладывают, но тем не менее. Гуляет он тоже часто.
Кигель проходит через сквер. Все четыре лавочки заняты. На одной две мамочки с колясками, одну старики оккупировали. А ещё на двух молодёжь устроилась. Андрей Иванович неодобрительно косится на них, ожидая увидеть бутылки с пивом. Публично распивать спиртные напитки теперь нельзя, так они додумались, в пакеты бутылки заворачивают. Но нет, он ошибся. Вроде без алкоголя сидят, просто музыку слушают из маленькой, но громкой колонки. Совсем как он сам в юности. Тогда у них патефоны были, пластинки с боем добытые. Во двор патефон выносить неудобно, так они на подоконник его приладят, и под окном дискотека. Нет, тогда такого слова не знали. Танцы, вот. А иногда и обжиманцы. Хорошее было время. А молодёжь, так она во все времена одинаковая. Ну да, музыку другую слушает, но это же нормально, им интереснее слушать своих ровесников. Хотя Андрей Иванович пытается быть современным. Недавно вот записал новый диск с молодым… как же его там? Диджеем, вот. Аранжировщиком, если по-старому. Собрали все шлягеры Кигеля, сделали современную обработку и записали. Очень симпатичная пластинка получилась, оригинальная. Жаль, что по радио не звучит. Потому что эфир на радио теперь только за деньги, даже если ты Кигель. Всю жизнь радиостанции за честь считали его песню в эфир дать, а теперь поди ж ты. Андрей Иванович принципиально никому не платит. Не хотите – как хотите. Он своё дело сделал, пластинку записал, творческое наследие оставил. А дальше как будет угодно.
Вход в Министерство культуры по пропускам. Для всех, но только не для Кигеля. Дежурный охранник вежливо здоровается, но лишних вопросов не задаёт. Андрей Иванович сюда ходит как на работу. Впрочем, это тоже часть его работы. Как он часть культуры своей страны. И если не он будет просить за коллег-артистов, выбивать деньги на юбилейные концерты и новые эстрадные постановки, то кто? Лёнька, что ли? У него характера не хватит, да и не очень-то его чужие проблемы заботят. Марик вообще держится в стороне от политики, говорит, у него изжога от государственных учреждений начинается. К тому же он больше не работает. Молодые все сами за себя. У них же теперь не эстрада, а шоу-бизнес. На самом деле ни бизнеса, ни шоу. Изображают что-то, пыжатся, всё стремятся денег заработать. Половина без музыкального образования, а иные и вовсе без голоса. А среднее поколение и вовсе какое-то бесхребетное. Что-то там поют, где-то там выступают, всё чаще по корпоративам, и довольны. Ни к чему не стремятся, ничего им не интересно. Вот раньше они, артисты, всегда на переднем крае были. Всесоюзная стройка? Артисты едут поддерживать строителей, по двадцать концертов в месяц дают. Вооружённый конфликт? Артисты летят петь по госпиталям. Жили в ритме своей страны, своего народа. Поэтому и были народными по сути, не по званию. И звания давали не всем подряд, не по выслуге лет, как сейчас. Ай, да что там говорить…
Андрей Иванович быстро шагает по знакомому коридору, по красной ковровой дорожке, неизменной в госучреждениях и неистребимой. Без стука открывает дверь в приёмную. Секретарша Светочка тут же подскакивает:
– Ой, Андрей Иванович! А он только с совещания пришёл, чаю попросил.
– Один? Ну и прекрасно. Сделай чаю на двоих, красавица, составлю Сергею Михайловичу компанию.
Света улыбается, ей приятно быть «красавицей». Бежит делать чай. А Андрей Иванович, так же без стука, входит в кабинет министра культуры.
– Какие люди, – усмехается Сергей Михайлович без тени удивления. – Ты бы хоть звонил заранее.
– И что? Ты бы тортик купил?
– За тортиком можно и Свету послать, но ты же сладкое не любишь.
– Не люблю. И вообще я не голоден, а вечером в гости иду. Знаешь, к кому?
– М-м-м?
Сергей Михайлович его вроде бы слушает, а сам какие-то бумаги из портфеля выкладывает, снимает пиджак, развешивает его на спинке кресла. Вправду только с совещания вернулся, Света не обманула. И лицо озабоченное какими-то министерскими проблемами.