а границе. Ком застрял в горле. Одно дело понимать, что погибли какие-то гипотетические бойцы. И совсем другое – видеть эту жуткую шеренгу на снегу.
Кигель выкурил, наверное, с полпачки, прежде чем вернулся в казарму. В полутрансе дошёл до отведённой ему каморки, машинально переоделся. Как сейчас выйти на сцену и петь, он даже не представлял. Осторожно попробовал голос. Голос звучал. Зараза. Хоть бы раз подвёл! Вот уж правда, лужёная глотка. Ни простуды, ни нервные потрясения ему нипочём.
Сцены как таковой не было. Личный состав собрался в большой комнате, стулья выстроили кругом, в центре которого стояло пианино. За инструментом уже сидел лейтенант. Андрей прошёл между стульев быстро и решительно:
– Здравствуйте, товарищи!
– Здравия желаем… – раздался нестройный гул вместо привычных аплодисментов.
Ну да, а он чего ожидал? Забыл, где находится? Андрей обвёл взглядом присутствующих. Лица совсем мальчишеские. Редкие улыбки. Но глаза в основном заинтересованные, не равнодушные. Теперь, в костюме, с бабочкой, он для них забавная зверушка, развлечение в их суровых буднях.
– Ещё великий Утёсов сказал, что песня строить и жить помогает. А он, как вы знаете, во время войны в составе фронтовой бригады дал несколько сотен концертов. Поэтому сегодня мы с вами будем петь. Вместе. Я уверен, что многие песни вы знаете, некоторые слышали от своих мам и пам. Не стесняйтесь, подпевайте! Маэстро, начинаем!
Он кивнул лейтенанту и запел. «Летят перелётные птицы» подпевали робко, «Катюшу» уже охотнее, а «Три танкиста» грянули нестройным, но мощным хором. Ребята вовлекались, очаровывались музыкой, забывали про тридцать четыре деревянных ящика, стоящих у главного входа на холодном снегу. Забывали, конечно, на время, на несколько часов, которые длился концерт, но тем не менее.
В конце Кигель уже пел по заявкам. Солдаты выкрикивали с места названия любимых песен, лейтенант потел, стараясь подобрать аккомпанемент на ходу. А Кигелю и аккомпанемент не особо требовался. Он и под прихлопывания мог петь. У него оказалась очень хорошая память на песни – и на слова, и на мелодию. Иногда ребята называли песни из репертуара Марика, иногда Лёнькины, но Андрей и их пел, сам удивляясь, откуда их знает. Пару раз где-то услышал, и всё, запомнилось.
Когда на его импровизированную сцену протиснулся командир части, Андрей даже не сразу его заметил и очень удивился. А тот, вклинившись между песнями, протянул ему руку для пожатия:
– Спасибо, товарищ Кигель! От лица всех бойцов хочу выразить вам благодарность за участие в концерте. К сожалению, придётся прервать ваше выступление, самолёт, который доставит вас на Большую землю, должен вылететь в течение получаса. Ночью обещают сильный ветер и снегопад. Бойцы! Давайте ещё раз поблагодарим товарища артиста!
Аплодисменты были оглушительные. Андрею показалось, что так тепло и искренне его ещё никогда не принимали. Откланялся, ушёл переодеваться и с удивлением обнаружил, что на улице совсем темно. Сколько же он пел? Взглянул на часы и обомлел. Четыре с половиной часа! А ему казалось, не больше часа. И не охрип, ещё бы пел столько же, если ребята готовы слушать.
До самолёта его провожали всей толпой. Просили приезжать ещё, обещали обязательно прийти на его концерт в Москве при случае. И жёсткая лавочка военного самолёта уже не казалась Андрею такой уж неудобной, и идея снова прилететь на остров Даманский тоже не казалась дикой. Только через час полёта Андрей вспомнил, что не успел ни поесть, ни хотя бы чаю попить перед вылетом. А впереди ждала долгая дорога, и возможность перекусить будет ещё не скоро, только при первой дозаправке. Ну и пусть. Он был сыт эмоциями, которые получил на концерте. И чувством сопричастности к судьбе своей страны, как ни пафосно это звучало.
***
Звание Заслуженного артиста РСФСР Кигель получил вскоре после поездки на остров Даманский. Лёнька говорил, что дали за поездку, за проявленную инициативу. Но у Кигеля и без острова инициатив хватало, равно как и работы. Шесть раз в месяц он выступал на заводах в «рабочий полдень», в рамках окультуривания рабочей молодёжи. Зрители приходили на эти выступления прямо от станков, часто не особо заинтересованные в самом Кигеле. Но лучше же послушать артиста, чем лишний час поработать. Вот и шли, и Андрей из кожи вон лез, чтобы их заинтересовать. Так же, как на Даманском, пел по заявкам, пел вместе со зрителями. Три-четыре раза в месяц проходили встречи с молодёжью по комсомольской линии, тоже плавно перерастая в концерты. К тому же Андрею, как профессиональному артисту, дали шефство над самодеятельным коллективом при заводе ЗИЛ. Приходилось ездить на завод, присутствовать на репетициях самородков от народа, помогать с выбором репертуара, консультировать.
– У тебя слишком много общественной нагрузки, – качал головой Марик, когда они встречались в гримёрках перед концертами. – Так нельзя! Тебе квартира не нужна? Машина? О себе тоже надо подумать!
Но Андрей успевал везде. И о квартире тоже думал, ещё как думал. Не для себя, ему пока отдельная жилплощадь и не требовалась. У него случались мимолётные увлечения, короткие романы, но всё это было настолько несерьёзно, что о собственной семье речь и не шла, да он и не особо стремился. Каждый вечер, исключая гастроли, он возвращался в своё родное Замоскворечье и знал, что мама ждёт его с горячим ужином. Ради этого маминого ужина он даже застолий иногда избегал, всяческих закулисных сабантуев. Сабантуи никуда не денутся, а мама стареет. И так хотелось, чтобы она жила в комфорте, с отдельной ванной комнатой и горячей водой, которую не надо греть в тазу каждый раз, чтобы помыться. Так что о квартире Андрей думал, и подходящий кооператив присмотрел, и даже первый взнос уже оплатил.
После присвоения звания концертная ставка у него выросла вдвое. Лёнька ещё получал одинарную, зато Марик – тройную. Но Марат вообще был явлением уникальным, исключением из всех правил, любимцем и власти, и народа.
– Завидовать тут абсолютно нечему, – говорил Агдавлетов о своих гонорарах. – Не больно-то филармонии и импрессарио в городах хотят звать таких дорогих артистов – невыгодно. Так что лучше получать свою одинарную ставку, чем не получать тройную.
А Андрей и не завидовал. Он работал, работал и работал. Записи на радио, прямые эфиры на нём же, телевизионные огоньки, правительственные концерты и конечно же гастроли. Ездил везде, куда позовут, а приезжая, уже на месте умудрялся договариваться о дополнительных выступлениях, которые оплачивались «в конверте». И через год привёз Аиду Осиповну в новую двухкомнатную квартиру. С горячей водой и газовой колонкой. Мебели практически не было, только диван для мамы и раскладушка для него. Обедали на подоконнике, зато в их собственной, отдельной кухне. А потом Андрей снова уехал на гастроли, зарабатывать на мебель, на чехословацкую стенку, которую по очереди надо было ждать чуть ли не год, а без очереди – месяц, но в полтора раза дороже. Он, конечно, выбрал второй вариант. А телевизор так и вовсе удалось достать по знакомству.
Знакомства Андрей умел заводить просто отлично. Куда бы он ни приезжал, везде появлялись новые друзья: организаторы концертов, главы обкомов, на концерты обязательно приходившие, ребята из комсомола, артисты местных филармоний. В новую квартиру Андрей умудрился провести телефон, и уже через месяц у него закончились страницы в телефонной книжке.
– Я скоро будут отвечать: «Смольный слушает», – ворчала Аида Осиповна, которой приходилось постоянно снимать трубку, объяснять, что сына нет дома, и спрашивать, что ему передать. – Что за ужасная привычка звонить? Неужели нельзя просто прийти в гости?
– Мама, тогда бы у нас стояла очередь из гостей, – смеялся Андрей.
Гости и так шли нескончаемым потоком, когда Кигель был в Москве. С появлением собственной квартиры он всё чаще звал друзей не в ресторан, а на мамины пирожки. Не из экономии, просто у мамы было вкуснее, да и душевнее. Лёнька, например, прямым текстом говорил, что ресторан «У Аиды Осиповны» его любимый.
– В кого ты у меня такой общительный? – удивлялась мать, убирая посуду после очередного застолья. – Всех вокруг себя собираешь. А кто был тот седой мужчина в квадратных очках? Я не запомнила его фамилию. Но так душевно пел.
– Композитор, мам. Он «Ромашки» написал.
– Ну ты подумай! Я эти «Ромашки» пела, ещё когда тобой беременная была. А теперь он у нас на кухне сидит, пирожки мои уплетает.
– Это потому, что очень хорошие пирожки, мам.
– Это потому, что ты у меня большим человеком стал, Андрюшка.
И Андрей, докуривая последнюю на сегодня сигарету в форточку на кухне, думал, что мог бы ведь на заводе остаться. Стоял бы сейчас у станка и в «рабочий полдень» ходил послушать выступление Лёни или Марата. Хотя нет… Он бы всё равно своего добился. Такой характер.
***
Денег не хватало постоянно. Андрей не успевал расплатиться за квартиру, как требовалось срочно внести залог за кухонный гарнитур, а там и холодильник подвернулась возможность купить. То концертный костюм надо пошить, то Лильке деньгами помочь, потому что у неё ставка в два раза меньше, а у неё свадьба скоро, и ей платье хочется красивое, польское, а не как у всех. Андрей у неё на свадьбе был свидетелем: смотрел на счастливую Лильку в невесомой фате, с сияющей диадемой, и поверить не мог, что это та самая девчонка, которая ревела из-за двойки или разбитой коленки. Тогда он, правда, не знал, что увидит Лильку в фате и белом платье ещё раза три. Или четыре. Он со счёта собьётся в итоге. Но всё равно будет присутствовать на каждой её свадьбе. Это же Лилька!
В мужья она себе выбрала тоже артиста, певца Ленинградской филармонии. Хороший парень, положительный, Андрей искренне за него радовался, хотя и подшучивал, что надо было выбирать в Москве, а то теперь с перепропиской замучаются.
– Ну, ты же не захотел! – парировала Лилька, уже захмелевшая от игристого советского.
– Я тебя слишком люблю, чтобы заставлять жарить котлеты и ждать с гастролей! – шутил Андрей под всеобщий смех.