– Надо, Алик, в Афганистан лететь. Ребята каждый день письма шлют, как мамке, веришь? Вспоминают наши концерты, ждут снова. Те, кто остались…
И они летели снова.
Иногда Алику казалось, что это не героизм, и даже не повышенное чувство ответственности. Это какая-то зависимость от острых ощущений. Не ту профессию Кигель выбрал. Ему бы в милицию, например. Алик представил друга милиционером, почему-то сразу полковником, никак не меньше, и усмехнулся.
– Что смешного? – раздражённо поинтересовался Андрей. – Я вылетаю сегодня ночью, спецборт летит из Жуковского. Кто хочет, приезжайте к одиннадцати часам. Никого не заставляю и даже не прошу, это ваш выбор.
И вышел из репетиционного зала, не попрощавшись. Алик конечно же метнулся за ним. Нагнал уже во дворе – Андрей стоял возле урны и курил, несмотря на противно моросящий апрельский дождь. Алик встал рядом, тоже достал сигареты.
– Как думаешь, что вреднее, табак или радиация? – мрачно спросил он, выкидывая спичку в урну и делая первую затяжку.
Андрей пожал плечами:
– Говорят, надо красное вино пить, чтобы радиация сразу выходила. Так что придётся изменить правилам. Буду бухать между выступлениями. Где ещё такой опыт приобретёшь?
– Будем бухать, – поправил его Алик.
– Ты уверен? – Кигель смотрел пристально и серьёзно. – Это не шутки, Алик. Никто не знает, как потом аукнется наша поездка.
– Я уверен, что без аккомпаниатора получится не концерт, а дерьмо, – хмыкнул Алик. – А если так, зачем вообще ехать? Мы ж халтуру не гоним, да?
– Да.
– Ну тогда поехали сумки собирать. Добросишь меня до метро?
Кигель ездил на собственной «Волге», а Алик всё ещё катался на автобусах и метро. Не по причине финансовой несостоятельности – в команде Кигеля невозможно было остаться бедным, они давали столько концертов, что даже при мизерных ставках выходила очень приличная сумма, к тому же Андрей почти всегда договаривался о дополнительных выступлениях в каждом городе, которые оплачивались «в карман». И всегда делил гонорар между всеми музыкантами. Так что накопить на машину труда не составляло. Но Алик упорно не хотел садиться за руль, и сама идея учиться вождению вызывала у него тошноту.
– Я тебя до дома отвезу, я не спешу.
Алик понимающе кивнул:
– Ты ещё не говорил Зейнаб, да?
– И не скажу. Скажу, что гастроли.
– Как будто она не догадается.
Андрей неопределённо пожал плечами. Догадается, конечно. Всегда догадывается. Но лучше они обсудят это потом, когда он вернётся.
В одиннадцать вечера они оба были в Жуковском. Больше никто из их музыкантов не приехал, но Андрей никогда ни словом, ни взглядом их не укорил. Человек – это его выбор. Его выбором было при первой же возможности полететь в Чернобыль. Давать концерты для ликвидаторов аварии. Спустя три дня после взрыва.
***
С первого взгляда было даже не понять, что здесь произошло что-то ужасное. Их привезли, конечно, не в сам Чернобыль, а в маленький посёлок за десятки километров от места взрыва. Это потом уже Андрей узнал, что «десятки километров» ничтожно мало, когда речь идёт о радиации. Но тогда он, ещё недавно видевший разгромленный дворец Амина в Кабуле и ночные обстрелы, не почувствовал никакой опасности. Тихие пустынные улочки, аккуратные заборчики, уже зазеленевшие деревья. И опрятный Дом культуры, в котором собрались самые обычные люди. Лица усталые, но спокойные. Многие в белых халатах и колпаках, другие в форме и при погонах. Научные сотрудники и работники органов внутренних дел, пожарники и врачи. По дороге сюда Андрей конечно же продумывал репертуар, понимал, что нужны и серьёзные гражданские песни, и что-то лирическое, расслабляющее. Может быть даже весёлое, в Афганистане солдаты часто сами просили задорных песен, бывало, он и что-то хулиганское пел в конце концерта, чтобы развеселить ребят. Но сейчас, выйдя на сцену, Андрей сразу понял, что лёгких песен не будет. Да, лица в зале были спокойными. Но атмосфера царила зловещая. Словно что-то витало в воздухе, невидимое и опасное. Просто люди, пришедшие сегодня на концерт, уже привыкли к опасности. И до Андрея вдруг дошло. Это не спокойствие в их лицах. Это обречённость. Перед ним сидели люди, которые знали больше, чем он. Которые работали на атомном объекте. Ликвидаторы, которые были там, в эпицентре событий. Кто-то из них видел тела погибших товарищей, а кто-то – цифры на дозиметрах и знал, что печальный и скорый конец ждёт всех.
Позже Андрей уже не мог сказать, что он узнал из газет и многочисленных передач, которые освещали чернобыльскую катастрофу после окончательного развала Союза, что рассказали ему участники событий, а что он почувствовал на концерте. Но гнетущую атмосферу в зале, которую ему (даже ему, умевшему раскачать любой зал) не удалось изменить и через несколько часов концерта, он запомнил навсегда.
Да и сам концерт он тоже запомнил надолго. Андрей спел уже порядка двадцати песен, когда вдруг заметил, что люди поднимаются и выходят из зала. Не один, не два, а рядами. Поднялся и ушёл первый ряд, следом за ним второй. Никогда ничего подобного на его концертах не происходило. Допев очередную песню, он обернулся к Алику; тот непонимающе развёл руками. Тогда Андрей повернулся к кулисам, где стоял здоровый мужик, подполковник, ответственный за проведение концерта. Тот сделал успокаивающий жест, мол, продолжайте, всё в порядке. Да какой тут порядок, когда люди уходят посреди выступления? Может быть, не тот репертуар? А может быть, он тут просто не нужен со своими песнями? Может быть, люди после смены хотят просто упасть и заснуть, а не сидеть и слушать заезжего артиста?
Но Кигель не был бы Кигелем, если бы смолчал. Чего уж проще, спросить у зала, что не так! Андрей уже открыл рот, чтобы задать простой вопрос, но вовремя заметил, что в зал заходят новые люди. И передумал, объявил следующую песню. А пока пел, понял, что зрители меняются. Новенькие, занявшие места ушедших, выглядели ещё более утомлёнными, кто-то пришёл с влажными волосами – видимо, отмывался от пыли и копоти здесь же, во дворе, под струёй из колонки. Новая смена. За две или три песни поменялся почти весь зал. И Андрей понял, что его концерт только начинается. Повторять репертуар не было нужды, с его знанием песен и умением Алика аккомпанировать на лету Кигель мог петь хоть до утра без повторов. Вот только голос…
С голосом творилось нечто странное. Андрей хорошо знал свои возможности: три, четыре, даже пять часов для него не были пределом. Наоборот, к третьему часу почти непрерывного пения он только входил во вкус эмоционально и как следует разогревал связки физически. А тут чуть ли не с самого начала какое-то странное першение в горле. Как будто начинается сильная ангина и горло немилосердно дерёт. Но он-то здоров и в целом прекрасно себя чувствует! Хотя нет… Голова тоже ныла.
Он, конечно, задавил все неприятные ощущения. Андрей всегда полагал, что артиста лечит сцена, и если уж ты нашёл силы до неё дойти, то всё само пройдёт, работай! Он и работал, пока голос не отказался повиноваться. К тому же Алик уже полчаса как шипел ему за спиной, что хватит, что у него уже руки не играют. Да и подполковник из кулис махал, мол, всё, закругляйся. А как закругляться, если очередная смена только-только пришла?
Но вот подполковник сам шагнул на сцену, уловив момент между песнями:
– Спасибо за внимание, товарищи. На этом наш концерт окончен, товарищу артисту скоро на самолёт. Давайте ещё раз ему поаплодируем!
Андрей поклонился под сдержанные аплодисменты, понимая, что они сдержанные не из-за качества его работы, а потому, что у людей банально нет сил. И на поклоне осознал, что не чувствует спину. Сколько он простоял, интересно?
– Семь с половиной часов, Андрей Иванович! – Это уже подполковник тряс ему руку и громко восхищался, когда они ушли за кулисы: – Невероятно! Я думал, ну двум сменам повезёт вас увидеть, ну трём. Меняемся же быстро, по сорок – пятьдесят минут на объекте, больше нельзя. Но то, что вы сегодня сделали, это же подвиг. Вы уж простите, что без цветов. Поверьте, если б было можно, вас завалили бы букетами. Но вместе с цветами вы домой радиацию привезёте…
Андрей мрачно смотрел на подполковника. Говорить сил не было. Какие там цветы, чаю бы горячего. И спать. Но нужно лететь домой, гостиниц для артистов тут не предусмотрено. И мало желающих нашлось бы лишнюю ночь в заражённой зоне провести.
– Вы ж понимаете, Андрей Иванович, о деньгах речь сейчас не идёт. Но мы включим вас в списки ликвидаторов. Я думаю, что родина не забудет… Я надеюсь, что не забудет. И хотя бы наши семьи…
Подполковник не договорил. И Андрей прочитал у него в глазах такую звериную тоску, что забыл о пересохшем горле и окаменевшей спине. Он улетит сейчас в Москву, к встревоженной, сердитой, но такой любимой Зейнаб, которая даже среди ночи или под утро, когда он там вернётся, побежит готовить ему еду и накрывать на стол. К бегающему по дому Антошке, который в последнее время полюбил игрушечный барабан, и если не спит и не ест, то барабанит, так что уши закладывает. А потом, помывшись, поев и отоспавшись, Андрей наденет свежую рубашку и поедет на съёмки «Огонька» ко Дню Победы. Будет сидеть в уютной гримёрке, наверняка вместе с Лёнькой и Мариком, обсуждать новую песню Машки и дефицит мяса в магазинах. Они выкурят по полпачки в ожидании каждый своего выхода, отснимут замечательную программу и разойдутся довольные. А может быть, махнут все вместе в какой-нибудь ресторан, в «Прагу» или в «Баку», и просидят до поздней ночи. Словом, он сейчас вернётся в свою нормальную жизнь. А подполковник и все, для кого он сегодня пел, здесь останутся. Может быть, навсегда…
И Андрей хотел сказать, что не надо включать его в списки ликвидаторов, что это не честно. И никакие гипотетические льготы ему ни к чему. Он своими-то не пользовался. Недавно получил звание Народного СССР, а вместе с ним право на расширение жилплощади и бесплатный проезд в автобусе. Но не пользуется ни тем, ни другим, потому что у них с Зейнаб давно уже свой дом и «Волга». И приравнивать его, артиста, к этим, настоящим героям несправедливо.