С возрастом он, конечно, стал помягче: перестал лезть в домашние дела, требовать с внуков так, как требовал с детей. Полностью доверил Зейнаб заботу о его гардеробе и здоровье, даже не спрашивал, что за таблетки она кладёт утром к его тарелке, спокойно соглашался, если она тащила его к какому-нибудь врачу. Но рабочие вопросы по-прежнему с ней не обсуждал, просто ставил перед фактом, что опять уезжает на две недели на Север, петь для славных нефтепромышленников, например.
Да, поначалу они работали вместе: Зейнаб вела его концерты, но с каждым выступлением всё больше понимала, что она пятое колесо в телеге. Андрею не требовался конферансье, он прекрасно общался с залом, импровизировал, часто вспоминал на ходу какие-то песни, которые просили зрители, и Зейнаб ему только мешала.
– Давай я сегодня сам, – всё чаще предлагал он, особенно на втором или третьем концерте в день. – Ты ведь уже устала. Ты можешь поехать в гостиницу, отдохнуть.
– А ты не устал? – удивлялась она. – Я-то на два слова выхожу, а ты постоянно на сцене.
Он пожимал плечами. Андрей правда не уставал, у него к третьему концерту ещё больше сил появлялось. И Зейнаб ехала в гостиницу, стараясь к возвращению мужа приготовить на плитке горячий ужин и создать в уныло-типовом номере хоть какой-то уют: поставить в воду подаренные зрителями цветы, разложить вещи из наспех брошенных в углу чемоданов.
– Ты зря на это соглашаешься, – как-то сделала ей замечание Маша Агдавлетова, жена Марика, с которой они оказались в одной поездке. – Ты потеряешь квалификацию как артистка и станешь просто женой.
– Андрей оформляет меня по документам как артистку его коллектива, – призналась Зейнаб.
Маша покачала головой.
– Не в этом дело. Ты сама превратишься в домохозяйку, обслуживающую его королевское величество, разве ты не понимаешь? Тебе надо развиваться как артистке, как самостоятельной личности.
Зейнаб тогда промолчала, а потом, ожидая Андрея в пустом номере с очередного концерта, долго размышляла. А хочет она быть артисткой? Да, это весело – выходить на сцену, общаться со зрителями! Но не более того. Никакая она не артистка, если сравнивать с ним. Для Андрея сцена была священна, и если два-три дня не требовалось нигде выступать, у него портилось настроение, он чувствовал себя ненужным и отчаянно искал работу, иногда даже на общественных началах, ехал к своим подшефным, коих у него всегда был миллион. Он не развлекался на сцене, как Зейнаб, не выгуливал костюмы, как она платья. Для него это было серьёзно. И, глядя на мужа, Зейнаб понимала, что ей сцена ни к чему. Ей хочется быть рядом с ним, ей нравится, когда они приезжают в новый город и их встречает целая делегация, иногда с цветами, а иногда и с хлебом-солью. И даже ждать его по вечерам ей нравится. Он приходит после концерта с горящими глазами и охапкой цветов.
– Куколка, ты не представляешь, какой сегодня был зал!
Целует её, а сам бросает жадные взгляды в сторону плитки. Голодный, конечно. И они ужинают, обсуждая прошедший концерт, а потом… Да, после трёх выступлений у него ещё хватало сил на это «потом». И скоро появился Антошка.
***
– Мама, волноваться совершенно не о чем!
Зейнаб вздрагивает и оборачивается. Она даже не услышала, как сын вошёл. И подъезжающей к дому машины не услышала. Ну да, на автомобилях детей установлены специальные датчики, чтобы ворота автоматически открывались, и ключи от дверей у них имеются, так что звонить не пришлось. Впрочем, двери могли оказаться и не заперты – в последние годы все расслабились: посёлок охраняется, забор высокий. А в девяностые у Андрея даже личная охрана была, и у Зейнаб тоже. Те времена и вспоминать не хочется: каждый день в какого-нибудь бизнесмена стреляли, каждый день что-то взрывалось. Даже артисты попадали под раздачу, а Андрей мало того что занимался бизнесом, так ещё и крепко поссорился с какими-то серьёзными людьми. Он же упрямый, слово «компромисс» в его лексиконе чуждое. То он отказывался платить за «крышу», и две его булочных в центре Москвы разнесли в щепки: разбили витрины, окна, опустошили кассу. И Андрей, вместо того чтобы договориться с бандитами, как делали тогда все, поднимал друзей из правоохранительных органов, а в друзьях у него сплошь генералы, не зря же он всю жизнь для милиции шефские концерты давал. То он ссорился с другими производителями хлеба, потому что они дружно поднимали цены, удешевляя производство, а Андрей делал наоборот. Он лично приезжал на свои пекарни в любое время дня и ночи – иногда действительно ночью, по дороге из аэропорта домой с очередных гастролей, – и проверял, всё ли кладут в тесто, как указано в рецептуре, все ли работники на смене и все ли трезвые. Его не любили ни подчинённые, ни конкуренты. В те времена Зейнаб казалось, что его вообще никто не любит, даже зрители, которые ещё несколько лет назад, до крушения Союза, толпой валили на его концерты, устраивали овации и охапками несли цветы. Кигель вдруг резко стал ассоциироваться со всем надоевшим «совком», его имя полоскали в газетах, желтая пресса с удовольствием подхватывала каждое его резкое слово и превращала в скандал. А когда у Андрея слова были не резкими? Сцену заполонили молодые коллеги, которые с ним порой и не здоровались: не считали нужным. Подумаешь, мол, очередной мамонт мимо прошёл, кто он такой вообще? И Андрей возвращался домой совершенно разбитым. Не сломленным, нет. В отличие от Марика и Лёньки он сопротивлялся. Не запил, не бросил концерты. Ещё упорнее записывал новые песни, ездил на гастроли в маленькие города и деревни, где собирал ностальгирующих бабушек в Домах культуры. Но Зейнаб же видела, как тяжело ему было – и физически, и морально. Он приходил домой, падал на диван, и первые полчаса Зейнаб с ним даже не пыталась заговорить. Ждала, пока Андрей поест, переоденется и сам подойдёт к ней, обнимет и скажет:
– Куколка, ты сегодня невероятно красивая.
Зейнаб едва успевает вытереть слёзы, чтобы Антон ничего не понял. Родители должны оставаться авторитетами, сильными в любой ситуации. Она и так при нём наревелась в своё время. Но Антон конечно же всё понял. Подошёл, обхватил за плечи. Высокий какой, выше отца.
– Мама, всё будет хорошо! Сколько ты тут сидишь? Ну-ка отдай мне пульт.
Решительно забирает пульт от телевизора из её рук. Телевизор она так и не включила.
– Что там в новостях, Антош?
– Ничего. Мам, они не могут ничего лишнего по телевизору говорить. У террористов тоже телевизор есть, понимаешь? Поэтому показывают, как журналисты топчутся возле оцепления и переливают из пустого в порожнее. Когда я выезжал, вообще ток-шоу врубили, собрали в студии всяких бездельников, сидят там, обсуждают, как заложников спасать. Эксперты, мать их. Ой, прости, мам.
Антошка так мило краснеет. Детина под два метра, череп лысый – он рано начал седеть и решил, что проще бриться наголо, – для солидности на шее цепь сантиметров десять толщиной. Пиджаки носит только расстёгнутыми, с поддёрнутыми рукавами. Клубные, что ли. Говорит, стиль у него такой. Отец считает, что это стиль оборванца.
– Мам, покормишь меня? Я к тебе прямо с работы сорвался, Маринка позвонила. Она тоже уже едет, только девчонок заберёт.
Зейнаб смотрит на сына и с трудом соображает, чего он от неё хочет.
– Покормить?
– Ну да, мам. Я не обедал сегодня. Есть что-нибудь вкусное?
– Борщ есть, – машинально отвечает она, припоминая содержимое холодильника. – Отец с утра ел. Господи… Антон, ты приехал из ресторана! Борща поесть?
– Тебе жалко, что ли? – обижается Антон, явно придуриваясь. – Я сегодня в «Мидзаяки» был, там японская кухня. А хочу борща.
– Да нет, я просто не понимаю, как можно думать о еде, когда отец…
– Когда отец делает то же, что и всегда, мам. Лезет на рожон и рискует жизнью. Что-то новое?
А сам уже поднимает её за локоть и ведёт в сторону кухни.
– Антон, я понимаю, что у вас сложные отношения, но как ты можешь…
Зейнаб ворчит, но руки уже совершают привычные действия: достают кастрюлю из холодильника, находят половник, отливают борщ в маленький ковшик, который ставят на плиту разогреваться. В их доме есть любая техника, от посудомоечной машины до слайсера – приспособления для нарезки колбасы тонкими ломтиками. Но микроволновой печи нет, Андрей категорически против. Он очень консервативен, и не только в песнях и выборе одежды для концертов. Да и Зейнаб привычнее по старинке, в ковшике. Так же вкуснее.
– У нас нормальные отношения, мам! – Антон с таким аппетитом наворачивает борщ, что Зейнаб даже верит, будто он действительно голоден. – Просто я знаю отца. За него переживать бессмысленно. Ты плачешь, умоляешь его не рисковать собой, он тебя жалеет, а на следующий день летит в Афганистан. Или Чечню. Или идёт к террористам. Мам, сколько можно? Ну побереги хоть ты себя, если отец себя не бережёт. А то мы же с Маринкой так сиротами останемся. Кто нас пожалеет, борщом накормит?
И состраивает умильную рожу, за что получает лёгкий подзатыльник.
– Да хватит уже кривляться, балбес! Клоун! Тебе надо было в эстрадно-цирковое идти!
Зейнаб делает вид, что сердится, но, что греха таить, Антон всегда умел разрядить обстановку.
– Так я хотел! Мне папа не разрешил. Не может же быть в нашей стране клоун с фамилией Кигель! Пришлось бы мне стать каким-нибудь Петровым, а это ж документы менять, столько возни!
В дверях кухни появляется помощница, озабоченно смотрит на хозяйку, но Зейнаб только машет ей рукой. Иди, мол, без тебя уже справились. Уж сына она как-нибудь сама покормит. И снова идёт к холодильнику, искать котлеты и овощи на салат.
***
Антошка, Антошка. Первенец, мальчик. И мамин любимец конечно же. Отец больше Маришку привечал, а Зейнаб баловала Антона. Поначалу ей казалось, что сын – копия Андрея. Пока он лежал в кроватке – югославской, между прочим, добытой во времена тотального дефицита по большому блату, – и рассматривал окружающих серьёзным взглядом, Зейнаб с гордостью приговаривала, что сын получился весь в папу. Аида Осиповна, помогавшая ей с малышом, только головой качала, но не спорила. А когда он начал ползать, а потом и ходить, то есть сразу бегать, падая и снося всё на своём пути, залезать во все шкафы и постоянно барабанить то в игрушечный барабан, а то и просто ложкой в тарелку, стало ясно – не в Андрея. Неугомонный хулиган и в то же время нежный, застенчивый мальчик, Антон постоянно требовал внимания. И Зейнаб, собиравшаяся посидеть с ним дома год, ну, может быть, два, а потом вернуться к совместным с мужем поездкам, поняла, что ни на какую няню Антона оставить не получится. Как раз в то время Андрей купил дачу, они переехали, Зейнаб с головой ушла в обустройство дома и забыла гастроли и холодные гос