– Марина! Язык твой поганый, – не выдерживает Антон. – Никогда ты заткнуться вовремя не умеешь!
– Так, прекратили оба!
В голосе Зейнаб появляются властные нотки. Пора уже вспомнить, что ты хозяйка дома и мать этих двоих великовозрастных балбесов.
Она решительно встаёт с дивана:
– Ничего не закончилось, потому что в здании остались террористы и дети, это раз. Марина права, отец может пойти туда снова, это два.
– Могла бы промолчать.
– Не могла бы, – усмехается Зейнаб. – Она у нас копия папа. Полина, ну-ка быстро переобулась в домашние тапки, совсем с ума сошли, в уличной обуви по ковру, по дивану! Это три. Оля, тебе уже хватит орешков со сгущёнкой, да и вообще, вы почему со сладкого начали? Ну-ка обе мыть руки и за стол, я вам борща разогрею. Это четыре.
Дети и внуки переглядываются. Бабушка Зейнаб окончательно пришла в себя.
– А ты, – мысленно обращается Зейнаб к лежащему на столе мобильному телефону, – позвонил мне немедленно и сказал, что с тобой всё в порядке. Это пять.
И телефон под её суровым взглядом послушно разражается «Лунной сонатой».
– Куколка, ты меня, конечно, будешь ругать. Но всё уже позади, я живой и здоровый. Я сейчас приеду домой.
– И перестанешь быть живым и здоровым, – цедит Зейнаб в трубку.
Хорошо, что Андрей не видит, как она в этот момент улыбается.
***
Всю дорогу до дома Андрей Иванович молчит и смотрит в окно. На сиденье валяются утренние газеты, так и не дочитанные, сверху лежит мобильный телефон. Звук у него Андрей Иванович выключил, потому что звонки раздаются ежесекундно. Его номер есть у всех телеканалов, у самых крупных печатных изданий, у сотен журналистов. Обычно Кигель охотно даёт комментарии по любым вопросам, от культуры до политики, всегда считал это частью своей работы, ему где-то даже льстило, что его мнение важно и интересно. Но сейчас он ничего комментировать не хочет. Во-первых, руководитель штаба по спасению заложников чётко дал понять, что от публичных заявлений лучше воздержаться. Пока в здании остаются сотни детей, а террористы следят за всем происходящим, каждое слово может повлиять на исход событий. Во-вторых, Андрею Ивановичу и самому не хочется сейчас ни с кем говорить. Всё произошедшее и увиденное ещё нужно осознать.
Нет, он не испугался. Ни капли. Его даже направленный на него автомат не впечатлил. Слишком долго и слишком неспокойно он живёт на свете – и не такое видел! Он чувствовал досаду и бессилие, а эти чувства он ненавидел всю свою жизнь. Да, он поговорил с террористами. Да, убедил их отпустить двух самых маленьких девочек. Двух. А сколько там осталось? И что с ними будет? Кигель прекрасно понимал, что никто не согласится на условия, выставленные террористами, что будет захват. И он, переговорщик, просто помог выиграть время, за которое наши силовики подготовят операцию. Сколько людей, сколько детей погибнет в результате? Этого никто не сможет сказать. Так что ничего не закончилось. Но ему ясно дали понять, езжайте домой, Андрей Иванович. Значит, скоро начнётся штурм. Он мог бы настоять, остаться в штабе, но зачем? Зейнаб наверняка извелась от волнения. И он обещал сегодня появиться ещё в одном месте.
Физически он уже дома, машина катит по посёлку, раздвижные ворота уже среагировали на закрепленный на лобовом стекле чип и начали разъезжаться. А мыслями всё ещё там, в концертном зале, где дети вжались в кресла. Большинство из них даже не видит страшных людей в чёрном, опутанных взрывчаткой, но они чувствуют страх, чувствуют исходящую угрозу.
Кигель с досадой ударяет кулаком по подлокотнику и открывает дверь машины, не дожидаясь, когда это сделает водитель. Решительно идёт по дорожке, доходит до двери и останавливается. Пауза, несколько глубоких вдохов. Это его личное правило – не нести домой негативные эмоции. Зейнаб не виновата, если он устал, раздражён или расстроен, она порой неделями ждёт его возвращения с гастролей не для того, чтобы видеть недовольное лицо. К тому же Андрей заметил машины детей во дворе. Тем более нужно быть спокойным и уверенным, каким они привыкли его видеть.
Андрей Иванович едва успевает шагнуть за порог, как на него с двух сторон налетают Полина и Оля. Из окна заметили? Виснут на нём, заглядывая в глаза:
– Дедушка! Дедушка пришёл!
– Дедушка, а конфетки есть?
– А зайчик что-нибудь передавал сегодня?
Каждая хочет на руки, но обеих сразу поднять уже не под силу. И по отдельности-то не стоит. Спина, будь она неладна. Сейчас поднимет девчонок, а ночью Зейнаб придётся ему спину вонючей тайской мазью растирать, чтобы он смог уснуть. «Ну а что вы хотите, – спросил доктор в дорогой израильской клинике на чистом русском языке, хотя уместнее был бы иврит, а понимал Андрей перенятый от мамы идиш. – Вы всю жизнь на ногах, стоите по шесть часов на сцене. Спите в поездах и самолётах, скрючившись. У вас два межпозвонковых диска просто стёрлись. Можно сделать операцию, заменить на искусственные, но вам придётся на месяц остаться в Израиле». Андрей фыркнул и в тот же день улетел в Москву. В Москве диски тоже восстанавливали, но ещё дольше и сложнее. А у него концерты, гастроли, съёмки и бизнес. И он махнул рукой: чёрт с ней, не всё же время болит. Главное, тяжести не поднимать.
– Привет, привет, мои хорошие! Зайчик? Зайчик передал, конечно!
А сам хлопает себя по карманам пиджака. Где-то должны были быть леденцы. Он носит с собой самые банальные барбариски, шоколадные конфеты просто растаяли бы и испортили вещи. Конечно, у его внуков сладостей в достатке, но дедушкины леденцы же особенные. Они волшебные, от зайчика. Но карманы пусты. И Андрей Иванович вспоминает, что буквально час назад выгреб конфеты, пытаясь успокоить двух насмерть перепуганных девчонок, которых ему выдал бородатый Ахмед, поигрывая автоматом. Тоже рассказал им про зайчика, пока они шли от концертного зала к штабу, и девчонки от удивления даже перестали всхлипывать. Так их и приняли врачи и спасатели: с набитыми карамельками ртами и фантиками в руках. Воспитанные девочки не додумались их бросить на землю.
– Ой, девчонки, а конфет-то и нет…
– А куда они делись? – прищуривается Полина. – Зайчик же передал.
– Да ты знаешь, я их съел. Зайчик передал, а я по дороге домой не удержался. Так есть хотелось. Виноват, ой как виноват. Простите дедушку? В первый и последний раз, клянусь!
Девчонки смотрят на него и улыбаются. Не понимают, как реагировать. Где ж такое видано, чтобы дедушка съел конфеты от зайчика? Но и дедушку они знают, тот слов на ветер не бросает. Может, правда голодный был?
Первой соображает Оля. И кидается в гостиную с воплями:
– Бабушка Зейнаб! А бабушка Зейнаб! Тут дедушка Андрей пришёл, такой голодный, что наши конфеты по дороге съел! Ты его покорми, бабушка Зейнаб!
Поля за ней. А потом уже Андрей Иванович входит в комнату. Дети машинально встают со своих мест при появлении отца – воспитание. Но смотрят спокойно, Марина даже насмешливо. А вот Зейнаб… Кто другой на его месте уже спасался бы бегством.
– Голодный, значит, – спокойно произносит она, тоже поднимаясь с дивана и шагая ему навстречу. – И где ж ты так проголодался, дедушка Андрей? Снова жизни спасал?
– Снова жизни спасал, – в тон ей отвечает Кигель, как мог бы сказать «снова ключи забыл» или «снова в пробке стоял». – Но кормить меня не надо, я уезжаю. Мне бы душ принять и переодеться. Куколка, можно тебя попросить найти мне свежую рубашку и что-нибудь неофициальное. Можно джинсовый пиджак или тот, синий, подстреленный.
– Не подстреленный, а клубный, – вздыхает Зейнаб. – И куда ты ещё собрался сегодня?
Она уже поднимается за ним по лестнице. Верхний этаж только для них двоих, туда дети и внуки даже не суются.
– Я же тебе говорил, к Марику. У него день рождения сегодня. Я хотел сразу поехать, но решил, что надо переодеться. И помыться. Смыть с себя всю эту мерзость.
Они наверху, в спальне, где их не могут видеть дети и внуки. Андрей Иванович стоит у двери в ванную комнату, уже держась за ручку. Зейнаб возле шкафа с одеждой.
– Андрей, там было страшно?
Кигель качает головой:
– Нет, куколка. Страшно будет, когда начнётся штурм.
Она кивает, но не двигается с места:
– Андрей, может быть, не поедешь сегодня никуда? Ну какой день рождения? Кому он сейчас нужен? Побудь со мной, с детьми.
– Марику нужен. Он и так один сидит неделями. Я обещал, я поеду.
– Не один, с Машей, – вздыхает Зейнаб, но не спорит.
– Ну что ты, куколка? – Андрей делает к ней шаг и обнимает, прижимая к груди. – Со мной уже ничего не случится. Просто съезжу к старому другу, выпьем по пятьдесят граммов, ну, девочка, ты чего? Ну вот только слёз и не хватало! Зейнаб!
Она плачет взахлёб, как маленькие дети. А он стоит, растерянно гладит её по голове и снова жалеет, что в кармане не осталась ни одной барбариски. Очень бы сейчас пригодились.
***
Агдавлетовы живут в самом центре Москвы, так что бедный Петрович лишь тяжело вздыхает, когда Андрей Иванович называет адрес. Он-то надеялся, что, привезя домой шефа, освободился на сегодня. Впрочем, он давно работает с Кигелем и знает, что выходные – понятие абстрактное, а нормированный рабочий день – и вовсе эфемерное. Шеф может отпустить его в восемь вечера, а в двенадцать ночи уже позвонить и сообщить, что надо срочно ехать в аэропорт. Андрей Иванович как-то предложил взять второго шофёра, мол, будете посменно работать, так Петрович смертельно обиделся. Кому можно доверить? И ладно бы ещё машину, чёрт с ней, железякой, но жизнь и здоровье Народного артиста? Эти ж молодые, водить-то не умеют. То по встречке поедут, то на перекрёстке подставятся. И город не знают, все с навигаторами ездят. Чуть не туда повернёшь, срежешь лишние сто метров, девка наглая орёт: «Маршрут перестроен, поверните налево». Тьфу. Отбери у них эту говорилку, и нет водителя, так, одна прокладка между рулём и сидением.
Так и работает один, видя собственную жену урывками, немногим чаще, чем Андрей Иванович свою Зейнаб.