встречались за судейскими столами всевозможных конкурсов и фестивалей. Они никогда не забывали про дни рождения друг друга и жён, всегда знали, у кого какие проблемы и что у кого болит. Было ли это дружбой? Чёрт его разберёт.
Кигель узнал, что Лёнька заболел, когда тот уже был дома. У Карлинских, что примечательно. Разумеется, Андрей сразу приехал. Лёнька встретил его полусогнутым, в халате, постаревшим лет на десять. Ходил, держась за стеночку, и на вопрос, когда вернётся на сцену, отрицательно покачал головой:
– Наверное, не вернусь, Андрей. Как? У меня руки выше плеч не поднимаются из-за шва, сил нет вообще, да и выгляжу я…
– Ты потому так и выглядишь, что тебе никуда не надо! Ты посмотри на себя! Халат какой-то затасканный, голова вся седая, небритый! Чтобы побриться, тоже руки не поднимаются?
– Да кто меня тут видит, – отмахнулся Волк и опустился на лавочку, удачно попавшуюся на пути к дому. – Разве что Полина да собаки.
– Полины достаточно, – отрезал Андрей. – Ты позволяешь себе при женщине, при жене своего друга, ходить вот в таком виде? Ты что, при смерти? Иди брейся, звони парикмахеру, приводи себя в порядок, послезавтра у тебя выступление.
– Что? Андрей, ты с ума сошёл? Какое выступление, меня ноги не держат.
– Одну песню подержат. Ну хочешь, стульчик тебе поставим? Будешь как настоящий ветеран сцены сидя петь.
Сказал с издёвкой, так что Волк сразу вскинул голову:
– Да я лучше сдохну!
– Вот когда сдохнешь, тогда можешь не бриться и не петь. Концерт послезавтра в «России», начало в девятнадцать ноль-ноль. Приезжай к началу, я попрошу, чтобы тебя выпустили одним из первых. Да, а это тебе, кстати.
Андрей сунул в руки ошалевшему Лёньке пакет с яблоками и бананами.
– Зачем?
Резонный вопрос от человека, сидящего под огромной, усыпанной тяжёлыми красными плодами яблоней. Сад у Карлинских был великолепный.
– Понятия не имею, положено так – фрукты болезным приносить. В бананах калий, вроде для сердца полезно. Лёнь, ты меня понял? Не подведи, пожалуйста, в список выступающих ты уже включён, концерт правительственный.
– Ещё не лучше, – застонал Волк. – А что за концерт-то?
– День работника сельского хозяйства. Лёня, ты меня удивляешь. За столько лет расписание можно было выучить.
И ушёл, оставив растерянного Волка на скамеечке, с пакетом яблок и бананов. На концерт Лёнька приехал: подстриженный, без седины, и даже спина у него стала чуть прямее, хотя скованность в движениях всё равно была заметна. Но и она прошла, стоило ему выйти на сцену. Когда возвращался в кулисы, там его уже ждал Андрей. Подхватил под локоть слегка шатающегося Волка, якобы по-дружески, чтобы коллеги лишних вопросов не задавали, так и дошли до гримёрки. А потом уже Лёньку было со сцены не выгнать: он резко пошёл на поправку и без лишних понуканий соглашался на все концерты подряд.
Расписание у них и правда давно устоялось, и они, все трое, привыкли вписывать гастрольный график между явками в Кремлёвский дворец съездов или «Россию». Не изменили своим привычкам даже после того, как кремлёвские концерты из обязательной повинности стали сначала анахронизмом и позором для модных и молодёжных, а потом вдруг снова оказались привилегией избранных и лучших. Период летних отпусков и ленивого судейства очередного фестиваля неподалёку от моря оканчивался концертом ко Дню работника сельского хозяйства. За ним шёл День милиции, один из самых больших и важных концертов в году. После наступало время новогодних съёмок, записи поздравлений в тоннах серпантина с обязательным тостом и конфетти, крошащимся в прикидывающийся шампанским лимонад. Сразу после торжественного боя курантов начинались «ёлки», то есть шефские и просто праздничные концерты, которые со временем трансформировались в корпоративы, и захватили ещё и декабрь. В феврале День советской армии плавно перетекал в чествование всех женщин подряд, а там майские и День Победы, в который Волк и Кигель традиционно делили московские площадки: если один пел на Красной площади, второму доставалась Поклонная гора, и наоборот. Марик, старательно избегавший патриотического репертуара, в мае всегда простужался.
С Мариком, кстати, Андрею всегда было проще находить общий язык. Может, характер у Агдавлетова был легче? Хотя с этим утверждением мало кто, знавший их обоих, согласился бы. Лёнька спокойный, Марик взрывной, Лёнька заранее согласен на любые компромиссы, Марик компромиссы, особенно в творчестве, ненавидел всей душой. За это его Кигель и любил, за это и ценил как профессионала. Они крепко поссорились, когда Марат заявил, что уходит со сцены. Но его, в отличие от Лёньки, нельзя было переубедить. Давить авторитетом, заставлять, за его спиной договариваться о концертах? Невозможно. Марик не приедет, не поползёт на сцену. Если сказал «нет», значит, «нет», а не «да, но чуть попозже», как у Лёньки. Андрей злился, но не уважать ещё один сильный характер не мог.
– Ну и что, что шестьдесят! – кипятился он. – А я старше тебя! Хочешь сказать, мне тоже пора уходить?
– Нет. – Марат спокойно покачал головой и, затушив в пепельнице сигарету, тут же потянулся за второй. – Ничего не хочу сказать про тебя. Только про себя. У меня шатается голос, я не могу петь всё, что пел раньше. А упрощать репертуар я не хочу. И под фонограмму петь не буду. В окружении детского сада.
– Тебя не заставляют работать с детским садом! Пойми, Марат, все эти новые артисты так называемые, они же пена, которая неизбежно поднимается на волне перемен. Вот увидишь, пена осядет и останутся три, четыре, пять, но действительно талантливых молодых исполнителя. С которыми не стыдно выйти в одном концерте!
– Может быть, – кивнул Агдавлетов, – когда-нибудь. Но сейчас мне стыдно. Стыдно стоять в кулисах во фраке с бабочкой и смотреть на полуголых девок с зелёными волосами. На мужиков в лосинах. И с крестами во всю грудь. Я себя идиотом чувствую. А им нормально!
– Если мне нормально, то я тоже идиот, по-твоему?
– Ты скала, – усмехнулся Марат. – Об тебя и волны перемен, и пена, ими поднятая, просто разбиваются.
Так и не вернулся на сцену. А потом уже начались болезни, и вот теперь он практически затворник в собственном доме. Но несколько лет они всё же успели поработать в окружении «пены» все втроём. И это были очень весёлые годы…
***
– Господа, вам не кажется, что мы выглядим идиотами?
Марик нервно щёлкнул зажигалкой, прикурил и тут же с досадой бросил сигарету в урну – прикурил не с того конца. Полез за следующей.
– Мы уже господа? Вчера ещё были товарищи, – заметил Кигель. – Лёня, шёл бы ты внутрь, сейчас простудишься и будешь все праздники горло лечить, вместо того чтобы работать.
– Мне не холодно.
– Его любовь греет, – хмыкнул Марик. – Кто там у тебя опять завёлся, горячий ты наш?
– С чего вы решили?
– По глазам твоим бесстыжим видно. Шучу, Лёнь. У тебя вся грудь расцарапана и на шее следы. Ну не Натали же так по тебе соскучилась.
– Может, и Натали, – буркнул Волк, машинально проверяя, достаточно ли высоко поднят ворот рубашки.
На его счастье, к фраку полагались рубашка с высоким стоячим воротником и бабочка, прикрывавшие следы преступления.
– В следующий раз буду требовать отдельную от вас гримёрку. Переодеваться с вами себе дороже.
– Ага, давай, – кивнул Кигель. – Подселят к тебе юные дарования, будешь сидя штаны надевать.
– Чего это вдруг?
– А чтоб девственности не лишили.
Марат хрюкнул, пытаясь сдержать смех, и всё равно засмеялся в голос. Волк обиженно засопел. Они стояли на улице, во фраках, концертных туфлях, при бабочках, а за их спинами переливался неоновыми огнями «Сильвер Палас». Ещё вчера это был обычный советский ресторан, а сегодня «Сильвер Палас», казино с мордоворотами на входе и девочками в колготках в сеточку и на таких каблуках, что у Андрея голова кружилась от одного взгляда. Лёнька так и вовсе чуть шею не свернул, когда мимо проходил.
– Да ну вас! Извращение какое-то…
– Извращение – то, что мы, три Народных артиста, стоим тут и ждём… Как они его там называют? – уточнил Марик.
– Хозяина. – Волк покосился на снова достающего сигареты Агдавлетова и протянул руку: – Угости.
– А свои что?
– Бросаю. Натали ругается, о здоровье моём заботится. Мать же так это новое время. Хозяин! Сплошные новые хозяева пришли и вон «Паласов» понастроили. Палас – это дворец, что ли? Занюханная забегаловка.
– Иван Савельевич его зовут, – спокойно уточнил Андрей, разравнивая носком лакированного ботинка первый в этом году снег. – Лёнька, чего ты опять ноешь? Понастроил – и молодец. Сейчас заработаешь денег, а потом сам придёшь сюда, в казино поиграть, вкусно поужинать.
– Девочек поснимать, – ехидно добавил Марик. – В сетчатых колготках. Правда, Лёнь, раньше лучше время было, что ли? Вспомни, как мы на гастролях за границей в эти бары кидались, доллары считали. Теперь вот всё своё. Безвкусно, конечно, но с чего-то надо начинать. Но вот то, что он опаздывает, безобразие, конечно. И смотрины эти мне не нравятся.
– Всё будет хорошо. – Андрей затушил сигарету о край урны. – Пошли внутрь, хватит накуриваться. А то все трое простудимся, кто петь будет?
– Так всё равно ж под плюс, – вякнул Лёнька.
– Под какой плюс? Я лично под минус петь буду. Хоть в казино, хоть в бане.
– О, вот-вот. Следующая остановка – баня, я так чувствую. Там мы ещё не пели!
– ЛЁНЯ!!!
Это уже оба хором. Ну замучил нытьём своим, честное слово. Как будто Андрею нравится всё происходящее. Но деньги зарабатывать надо? Нет, ему, предположим, и не особенно надо, у него неплохие сбережения, да и недавно открытая пекарня, первая в будущей большой сети, уже вышла на самоокупаемость. А на предложение спеть в «Сильвер Палас» в новогоднюю ночь он согласился прежде всего из-за ребят. Они оба оказались совершенно беспомощными перед новыми временами, без указаний Росконцерта, куда ехать и где петь. Мало того что сами договориться не могут, ещё и стесняются непонятно чего. Мол, как так, петь за наличный расчёт, в каких-то сомнительных местах. Да очень просто. Им за этот новогодний концерт предложили больше, чем они раньше в год зарабатывали. Каждому! Казино, не казино. Плевать! Требование Ивана Савельевича приехать на «прослушивание» Андрея, конечно, слегка удивило. Уж им-то троим зачем прослушиваться? Кто не знает Кигеля, Агдавлетова и Волка? В советское время они все трое из каждого утюга пели. Если только Ивану Савельевичу не восемнадцать – двадцать лет, он точно знает их всех. И даже если восемнадцать, родители-то наверняка слушали дома советскую эстраду. За неимением альтернативы. Но ладно, прослушивание так прослушивание. И нет тут ничего унизительного, как кажется Волку. И не выглядят они идиотами, как говорит Марат. Просто голову повыше, спину попрямее, взгляд пожёстче, и сейчас ещё Ивану Савельевичу будет неудобно, что он всё это затеял.