– О-о-о, да, – уважительно тянет Лёнька. – Геннадий Семёнович – фигура легендарная. Веришь, я его ненавидел. Ну как и многие. То он мне выволочку устроит за слишком яркий галстук на съёмках. И это когда телевидение-то было чёрно-белым! То новую песню по косточкам разнесёт, мол, чушь редкостная, с таким репертуаром, Волк, идите в кабак петь, а не на советскую эстраду. Ну, что я вам пересказываю, сами помните. А вот сейчас мне его не хватает! Всей нашей эстраде его не хватает, я считаю. Как телевизор включишь, так тошно. За кулисы зайдёшь, ну чисто ты в борделе.
– А уж Лёнька-то знает толк в борделях, – тут же добавляет Марат. – Всё, не обижайся! Я шучу. Ты прав, Лёнечка, Генсека нам сейчас очень не хватает.
– Обалдели вы оба, что ли? – фыркает Андрей. – Внутренний цензор должен быть у каждого артиста! А вам всё надсмотрщиков с кнутом подавай. Ну и кто из нас после этого человек системы? Нет, так-то Генсек хороший был мужик. И я ему благодарен за всё, что он для меня сделал. Давайте, что ли, за него выпьем. Пусть ему земля будет…
– А выпить уже нечего, – замечает Волк. – Мы две бутылки усосали, господа артисты.
– Ну тогда пошли за третьей.
– Все? – уточняет Марат.
– Все, – кивает Андрей. – Потому что следовало бы послать молодого, а мы тут все уже… Собирайся, тебе надо проветриться. Сколько ты из дома не выходил?
– Дня три, – пожимает плечами Марат. – Да пошли, я не против.
– А, так вот чем тебя лечить надо, – хмыкает Кигель. – Коньяком. И сразу все хвори прошли, и гулять ты согласен. Оденься только, там прохладно.
Если бы кто-то из обитателей старого дома в тихом переулке в самом центре Москвы решил прогуляться в столь поздний час, он бы увидел чудесную картину: трёх легендарных, но не очень трезвых артистов советской эстрады, идущих в круглосуточный магазин через дорогу. Из них троих твёрдо вышагивал только один. Второй крепко держался за локоть первого и явно прихрамывал. Третий чуть отставал и слегка клонился к земле, отчего издали его фигура напоминала знак вопроса. Продавщица в магазине вздрогнула, но мужественно продала им ещё бутылку самого дорого коньяка. И три пачки сигарет. И даже сдержалась, не стала просить автограф. Росчерк Марата Алиевича у неё давно был, хранился дома в самом любимом блокнотике с хризантемой на обложке. А вот Андрея Ивановича и Леонида Витальевича ей ещё так близко видеть не приходилось. Но постеснялась и потом, уже на следующий день, сдав смену и вернувшись домой, включив телевизор, чтобы трындел, пока она переодевалась и собиралась спать, услышала в новостях про заложников и увидела Кигеля, выводящего девочек. И поняла, почему все три легенды были в таком подпитии. Даже маме эту историю рассказала, но та, конечно, не поверила.
***
– Слушай, а ты что, правда перед моей афишей стоял? – вдруг возвращается Марик к ускользнувшей мысли. – Там, в Тамбове. И что, правда мне завидовал? Ты – мне?!
До дома они так и не дошли, дошагали до сквера напротив дома Агдавлетовых и решили перекурить. В сквере в столь поздний час никого, все лавочки в их распоряжении.
– Правда, – кивает Кигель. – А что ты удивляешься? Забыл, какая у тебя была популярность? Как зрители чуть ли не на люстрах висели, в проходах друг на друге сидели? Мне такая любовь и не снилась даже потом, спустя лет десять. Я мог собрать три-четыре раза зал в одном городе, да. Меня с удовольствием слушали, но такого обожания, толп поклонниц никогда не было.
– Андрей, ну прекращай кокетничать. Были у тебя поклонницы, я сам видел. Вспомни, как мы в Минске вместе выступали, – возражает Волк. – Лет пять назад. Или шесть?
– Семь, – поправляет Кигель. – А что там такого особенного было в Минске?
– Наливай, – усмехается Марик. – А то мы тут замёрзнем под ваши рассказы о боевых подвигах.
– Куда я тебе налью? – удивляется Волк. – Хоть бы стаканы одноразовые взяли, раз решили в парке бухать.
– Мы не решали, это импровизация, Лёнечка. Ну пошли домой.
– Никуда я не пойду, – ворчит Андрей. – Я только сел. Что вы как барышни? Стаканы им. Может, ещё лимончика порезать? По кругу бутылку пустили, и всё. Первый раз, что ли?
– Да не то чтобы первый, – хмыкает Волк. – Но раньше напитки у нас были попроще. «Мартель» из горла – это сильно.
– Нормально. Так что там в Минске так тебя впечатлило?
***
В Минске шёл проливной дождь. Леонид Витальевич зябко кутался в пальто, стараясь повыше поднять воротник, чтобы не простудить драгоценное горло. Им, конечно, подали машину к трапу, но пока до неё спустишься, пока усядешься, потом опять вылезать, проходить через здание аэропорта, садиться в другую машину. Их повезли сразу на место вечернего выступления – до начала концерта оставалось всего два часа, и заезжать в гостиницу смысла не имело. С точки зрения Андрея, который сидел рядом с Волком и что-то непрерывно писал в записной книжке. Ему, казалось, ни перелёт, ни непогода нипочём, он был поглощён какими-то московскими делами и не обращал никакого внимания на недовольство Лёни.
– Организация отвратительная, – ворчал Волк. – Я бы сейчас под душем горячим постоял, кофе выпил хотя бы. Как я должен выходить к зрителям и петь, если у меня глаза не открываются?
– Поднимите мне веки, – хмыкнул Кигель, не переставая писать. – Сделают тебе кофе на площадке, в чём проблема-то?
– Душ мне тоже организуют?
– Душ тебе в любом случае грозит. Посмотри, дождь косой. Сцену точно будет заливать.
– Потрясающе! Зачем мы вообще согласились работать на открытой площадке в нашем-то возрасте?
– В каком возрасте? Я себя развалиной ещё не чувствую. С удовольствием спою сегодня для минчан. Лёня, прекрати ныть. Мы приехали сюда праздник людям устраивать. Святой, между прочим, праздник. Ветераны соберутся. Имей совесть!
– Самая подходящая погода для ветеранов, чтобы на улице концерт посмотреть.
– Лёня!
– Я прошу каких-то царских условий? Золотой унитаз в номере и шампанское к завтраку, как наши с тобой молодые коллеги? Я прошу человеческого отношения! Пары часов отдыха в гостинице.
– Лёня, кто тебе виноват, что рейс задержали? Организаторы? Они за дождь отвечают, что ли?
Так они препирались всю дорогу. Андрей огрызался машинально. За столько лет привык к Лёнькиному характеру, ничего нового. Сейчас поноет и успокоится. Ему так легче, а Кигелю всё равно. Ну дождь и дождь. Спасибо, что не снег и не минус тридцать.
Их привезли в самый центр Минска, где возле стелы павших героев возвели сцену и поставили трибуны для зрителей. Зрителей пока не наблюдалось, в силу погодных условий никто не спешил прийти заранее. Андрей подумал: а соберутся ли вообще сегодня люди? Захотят ли слушать их с Волком песни под проливным дождём? Но тут же отмёл все сомнения. Ветераны-то? Конечно придут. Это тоже старая гвардия, которой дождь и ветер нипочём. Главное, чтобы мониторы не залило, дождь действительно шёл косой.
Вместо гримёрки была палатка, тоже обычное дело для выступлений на улице. Лёнька тут же устроил скандал, что не станет переодеваться в таком холоде. Притащили обогреватель, но с учетом тонких парусиновых стен палатки он не особо спасал. Андрей посмотрел, как уважаемый Леонид Витальевич цедит третью порцию чая из пластикового стаканчика, пытаясь согреться, покачал головой и один пошёл на сцену пробовать звук. Пожалел младшенького. Ну правда же заболеет, а у них ещё одно выступление сегодня и завтра концерт в Бресте.
К началу концерта дождь только усилился, но трибуны заполнились до отказа. Как Кигель и предполагал, никто из ветеранов не захотел пропускать праздник из-за какой-то там льющейся с неба воды. Сидели под зонтиками, так что ему со сцены было видно только мундиры с орденами и руки, аплодирующие после каждой песни. Он открывал концерт и работал первое отделение, потом его сменил Волк.
– Держись правее, слева заливает, – успел шепнуть ему Кигель, передавая микрофон.
Лёнька кивнул и пошёл к зрителям. Андрей проводил его взглядом. Красавец! Чёрная бабочка, белая рубашка, чёрный же удлинённый бархатный пиджак. Правда, визуально Волк как будто прибавил пару килограммов за те сорок минут, что они не виделись. Поддел под рубашку что-то тёплое, наверное. В принципе, правильно сделал. Андрей чувствовал, что замерзает: у него промокли ноги и рукава пиджака. Рубашка, естественно, тоже промокла. В палатке он сел поближе к обогревателю, снял пиджак, повесил его сушиться. Рубашку снимать не стал, на нём высохнет, ему же ещё в финале выходить. И туфель сменных не было, только повседневные ботинки. Ничего, не простудится. С его-то конским здоровьем.
Посидел сорок минут, пока Лёнька пел свой нетленный репертуар, попил чаю из пластикового стаканчика, надел так и не высохший толком пиджак и пошёл на сцену. Заканчивать выступление они должны были вдвоём.
Вместе, на два баритона, грянули про весну и победу, заставив всех ветеранов подпевать. Постояли под залпами праздничного салюта, поздравили минчан с праздником, поклонились и очень быстрым шагом пошли в палатку.
– Через сколько там второй концерт? – на ходу поинтересовался Лёнька.
– Через три часа. Если быстро соберёшься, успеем заехать в гостиницу хоть на час. Мне тоже надо как-то себя в порядок привести.
– А что мне собираться? Только подпоясаться, – фыркнул Волк. – Ну и холодина. Одно радует, что вечерний концерт в зале.
Кигель кивнул. Его тоже радовало это обстоятельство. Вечерний концерт – он для администрации, правительства и всевозможных випов, с телесъёмкой. Тоже дело нужное и важное, но мёрзнуть ради номенклатуры – совсем не то же самое, что ради ветеранов.
По дороге в гримёрку Кигель слегка приотстал, его задержал один из организаторов:
– Андрей Иванович, тут ветераны передали просьбу. Хотят пройти за кулисы, подписать у вас программки на память, сфотографироваться. Если можно. Сами понимаете, такая почтенная публика, может, они последний раз на вашем концерте.
Лёнька, шедший впереди, притормозил, обернулся: