– Андрей, мы опаздываем!
– Буквально два-три человека, – взмолился организатор.
– Андрей!
– Да, конечно, пропустите их, – кивнул Кигель. – Если можно, через пять минут, мы хотя бы чаю глотнём.
Едва оказавшись в гримёрке, Лёнька кинулся переодеваться в повседневное, зато сухое. Андрей же невозмутимо занялся чаем.
– Ты переодеться не хочешь? Пока не началось.
– Нет. Ветераны наверняка захотят сфотографироваться. Они в мундирах и при орденах, а я в рубашке в полосочку?
– Ты заболеешь! А Зейнаб меня убьёт.
– Тебя? – удивился Кигель. – А тебя за что?
– Когда мы уезжали, я ей обещал, что буду за тобой присматривать.
Андрей аж чаем подавился:
– Ты? За мной? Что-то новенькое!
– Зря иронизируешь. Я, в отличие от тебя, хоть немного забочусь о собственном быте. Ты вот сейчас провозишься с автографами, в гостиницу мы не успеем, поедем сразу на второй концерт. И пожрёшь ты за весь день только ночью.
– Первый раз, что ли? Всю жизнь так.
– Ну и очень плохо. А сейчас нам пора уже думать о здоровье.
– Так, всё, Лёня. Нудишь хуже Зейнаб.
Андрей скомкал пустой пластиковый стаканчик и запулил его в мусорное ведро.
Подошёл ко входу в палатку, выглянул:
– О, вы уже здесь. Заходите, пожалуйста. Чем могу служить?
В палатку вошли не два и не три человека, а человек десять. Или пятнадцать. Все старики, с палочками и позвякивающими наградами. И все хотели выразить благодарность артистам, подписать программки, сфотографироваться на память, да не группой, а по одному. И Кигель, извинившись за мокрый костюм, стал послушно расписываться и фотографироваться.
Волк успел улизнуть наружу, пока его тоже не припахали к раздаче автографов. Увидел стоящего в сторонке с виноватым видом организатора.
– Послушайте, – обратился к нему Леонид Витальевич. – Я всё понимаю, ветераны, нельзя отказать. Но у нас сегодня ещё один концерт.
– Я знаю, Леонид Витальевич, мы успеем. Тут на машине десять минут езды.
– Пожрать мы не успеем, – простонал Волк. – Смотрите, вон ещё делегация идёт. С программками. Вы сюда весь зал, что ли, пустили?
– Ну как я мог отказать…
– Ясно. Еды хоть какой-нибудь принесите нам!
И обречённо вернулся в гримёрку – помогать Кигелю. Андрей уже сидел за столиком, где они пили чай, подписывал всё, что ему совали: и программки, и листочки из записных книжек, и пригласительные билеты. Волк покорно к нему присоединился, на радость ветеранов, хотевших конечно же автографы обеих легенд. И фотографии с обоими.
Минут через двадцать появился организатор с двумя пластиковыми мисками гречневой каши, на которой сверху лежали куски тушёнки. Из полевой кухни, работавшей тут же, на площади, спёр, не иначе. Поставил тарелки на столик, плотно оккупированный всё прибывающими зрителями. Лёнька был прав, к артистам устремились все зрители сегодняшнего концерта, заражаясь друг от друга желанием получить звёздный росчерк.
– Ешь, – пробормотал Лёнька, расписываясь на очередной бумажке. – А то остынет. Вкусно, кстати.
Он как-то успевал одной рукой писать, второй есть. Кигель покосился на него с недоумением. Жевать при зрителях? Хорош артист, нечего сказать. Пахла гречка с тушёнкой изумительно, но к своей миске он так и не прикоснулся. С автографами закончили за час до второго концерта.
– Да, да, спасибо вам большое. Было очень приятно пообщаться! Здоровья вам! Да, обязательно приедем ещё!
Андрей выпроводил последнего ветерана и обессиленно плюхнулся на стул. Лёнька сидел тоже бледный как поганка. Но хотя бы сытый.
– Всё? А теперь поешь уже наконец.
– Да не хочу я. И вообще ехать пора. Мне ещё переодеться надо.
– А смысл? – хмыкнул Волк. – Так езжай. Всё равно брюки уже мятые.
– Чёрт! Брюки же ещё гладить! Значит, меняемся, ты пойдёшь в первом отделении. Я не выйду в мятых.
Лёнька тихонько застонал. Но согласился, куда ему деваться?
***
– Ну, это история скорее не про популярность, а про уважение к своему зрителю, – резюмирует Марат. – Думаю, что ветераны хотели пообщаться с каждым из вас, вы для них оба живые символы их юности.
– Так уж и юности, – усмехается Волк. – Не настолько мы древние. На фронтах Великой Отечественной всё же не пели. Разве что я во фронтовом госпитале пел, но так мне и было года три или четыре. О, а это по нашу душу, похоже!
Андрей и Марат смотрят в ту же сторону, куда смотрел Лёнька. К ним приближается наряд милиции. Парень и девушка в форме.
– Добрый вечер, товарищи. Сержант Ивлев, сержант Петрова. Что же вы в общественном месте спиртные напитки распиваете?
Мужики переглядываются.
– А что, нельзя? – уточняет Кигель.
– А что, есть сомнения? Распитие спиртных напитков в общественных местах влечёт административный штраф в размере… Что вы мне деньги суете? – возмущается парень, увидев, как Андрей лениво вытаскивает кошелёк. – Сейчас протокол будем составлять, в отделение поедем. Как вам не стыдно, пожилые люди!
– Молодой человек, вы глаза-то разуйте, – подаёт голос Лёнька. – И стыдно станет вам. Вы нас не узнали, что ли?
– А должен?
– О, господи, – тяжко вздыхает Лёнька. – А так? – Задирает голову, натягивает на лицо сценическую улыбку, поднимает руку с бутылкой коньяка в характерном жесте, будто бы микрофон держит. – «Наша служба и опасна и трудна!»
– «И на первый взгляд как будто не видна», – охотно подхватывает Кигель поставленным голосом.
– «Только если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет», – продолжает Агдавлетов, откровенно дуркуя.
– «Значит, с ними нам вести незримый бой, так завещано судьбой для нас с тобой. Служба дни и ночи!»
А это уже все трое, три легендарных, хотя и не вполне трезвых баритона, каждый старательно изображая пародию на самого себя: Кигель вытягивается по струнке, Волк помахивает бутылкой «Мартеля» в такт, Агдавлетов разводит руки в стороны. И тут до сержантов доходит, кто перед ними.
– Ой, – бормочет сержант Петрова. – А автограф можно?
– Да легко. И фото на память, если у вас фотоаппарат имеется.
– Фотоаппарата нет. Ой, как жалко.
А сама уже достаёт какой-то блокнотик, явно для служебных заметок. Все трое охотно, хотя и сильно щурясь без очков, расписываются.
– Но всё равно, товарищи артисты, время позднее, холодно, – осторожно замечает сержант Ивлев. – Вы бы какое-нибудь более подходящее место нашли, что ли.
– Найдём, – соглашается Кигель. – Мы уже уходим.
И в том же порядке, поддерживая Марика с двух сторон, они неторопливо шагают к дому Агдавлетовых, продолжая напевать про то, что служба и опасна, и трудна. Оставив сержантов ошалело пялиться им вслед.
По лестнице поднимаются целую вечность, потом долго не могут попасть ключом в замочную скважину, испытывая её на прочность каждый по очереди. Попадает в итоге Кигель, как самый зрячий из всех. В квартире пахнет табаком и внезапно Новым годом, вероятно, из-за стоящих на столе закусок. За стол садиться уже не хочется, располагаются на диване. Марат сразу тянется к пульту от телевизора.
– По-прежнему ничего. Обалдели они там все, что ли? Кино они крутят, людей за идиотов держат. Андрей! Ну позвони ты своему генералу, как его там? Ушакову? И узнай хоть что-нибудь.
– Думаешь, Ушакову сейчас больше нечем заняться, кроме как на мои звонки отвечать?
– А больше позвонить некому? У тебя мало, что ли, друзей там? – Марик многозначительно смотрит на потолок. – Ты у нас даже с президентом ручкаешься.
– Ты преувеличиваешь мои возможности.
– Ой, ладно, я сам видел, как ты на каком-то приёме в Кремле с ним что-то обсуждал. Чуть ли не обнимались. А Лёнька стоял у тебя за спиной и цедил шампанское с таким видом, будто хочет разбить бокал о твою голову.
– Глупости какие! – возмущается Волк. – Я тогда просто удивился, что Андрей может вот так непринуждённо заговорить с президентом. Он сам к нам подошёл и говорит: «Андрей Иванович, Леонид Витальевич, а что вы так скромно в уголке стоите? Неужели у вас нет ко мне никаких вопросов?» Приём был, по-моему, новогодний, но все приглашённые – а туда позвали и академиков всяких, и спортсменов, ну и нас – воспользовались случаем чего-нибудь у президента попросить. Андрей сразу сориентировался и давай царя-батюшку челобитными грузить: там дети голодают, там кино загибается, а тому вон звание не дают годами.
– Что ты мелешь? – возмущается Кигель. – Какие дети? Так, Волку больше не наливать! Всё было совершенно иначе. А если ты про детский дом, который я опекаю, так я своими силами справляюсь, мне помощь президента не нужна. Кстати, ты мог бы тоже какое-нибудь детское учреждение под опеку взять. Своими не обзавёлся, так хоть чужим бы помог.
– Да откуда у меня такие деньги? – возмущается Лёнька.
– От корпоративов, – припечатывает Андрей. – Не так много нужно денег, желание нужно! А ты любишь только баб своих и пуделя.
– И себя, – вставляет Марат. – Так, мужики, вы чего завелись-то? Андрей, не отвлекайся. Рассказывай, что у вас было с президентом-то.
– Ещё один, – фыркает Андрей. – У меня действительно имелся к нему определённый список просьб, и я неоднократно пытался пообщаться с ним, попасть на приём, на какую-нибудь встречу с творческой интеллигенцией, «круглый стол». Но меня упорно не приглашали. Вот кого угодно приглашали, только не меня.
– Меня тоже, – подаёт голос Лёнька, но Андрей так на него смотрит, что тот мгновенно умолкает. – Ну, я не особо и хотел…
– А я хотел! Потому что у меня есть ряд вопросов, касающихся нашей культуры. И если говорить о будущем хотя бы эстрадной музыки, то с кем, как не со мной? Вы посмотрите, что на телевидении творится! Засилье западных артистов по всем музыкальным каналам. На чём мы воспитываем нашу молодёжь?
– Так, всё, Андрей, ближе к теме, – смеётся Марик. – О тлетворном влиянии Запада ты кому-нибудь другому рассказывай… в Кремле.
– Ну вот меня раз не позвали, два не позвали, три. Я через министра культуры ходатайствовал, даже в администрацию президента однажды звонил. Отделывались общими фразами, мол, в следующий раз обязательно. А на этом приёме я у президента и спросил, мол, как так получается, что я, не последняя фигура в культуре, не могу попасть ни на один приём, кроме вот этого, новогоднего, когда и неудобно о проблемах говорить. Президент улыбнулся, подозвал какого-то человечка и высказал ему, мол, плохо работаете, товарищ. Он покивал, обещал исправиться и исчез. Мы ещё парой фраз обменялись, и президент дальше пошёл, к спортсменам. Вот и вся «дружба». То, что по телевизору нас вместе показали, ничего не значит.