Эхнатон заметно сдал за последние годы. Лицо его обрюзгло, характер испортился. Среди придворных ему виделись интриги, среди слуг — непослушание. Он стал плохо спать. Часто просыпался посреди ночи с криками, в холодном поту, и Кийя, крепко обняв, баюкала его как маленького, гладя трясущиеся руки и вытирая мокрый лоб.
— Ты не предашь меня? Не оттолкнешь? — спрашивал он, глядя на нее заблудшим взглядом.
— Никогда, жизнь моя! Не говори и не думай об этом, ни-ког-да.
Утешение Эхнатон находил в вине и оргиях, которые устраивал в своих покоях. С недавних пор Кийя заметила, что он пресытился и стал терять интерес к ее все еще крепкому и красивому телу. Тогда она лично стала приводить к своему господину молоденьких девушек. Дочери богатых, знатных вельмож были счастливы разделить ложе с фараоном, хотя бы ненадолго. Через его опочивальню проходили десятки и сотни красавиц, которые надоедали ему на следующее утро. Он словно отыгрывался за годы, проведенные с Нефертити. Скрепя сердце Кийя выполняла все прихоти своего господина, лишь бы не разочаровывать любимого. Когда знатные девушки надоели Эхнатону, он стал требовать площадных блудниц и даже развратных юношей. Но никто не мог надолго утолить его похоть.
Перелом наступил, когда на одном из праздников в покоях государя появилась его старшая дочь, Меритатон. Вполне зрелая по египетским меркам, она не отличалась особой красотой — узкие глаза, вздернутый нос, длинное лицо. Но она была свежа, дерзка и пластична. Небрежным жестом прогнав танцовщиц и акробаток, она сама выполнила перед Эхнатоном танец, которому ее обучила одна из служанок, бывшая жрица богини любви Хатхор. Фараон забыл, что перед ним дочь, его замутненное вином и усталостью сознание распознало в девушке лишь объект желания. На что, впрочем, и рассчитывала Меритатон.
Выйдя поутру из опочивальни своего отца, она столкнулась нос к носу с Кийей. Та схватила ее за руку и прошипела:
— Чего ты добиваешься, маленькая змея?
— Змея здесь ты, грязная азиатка! — Девчонка резко выдернула руку и брезгливо отряхнула ее. — Я уничтожу тебя и верну матери ее положение! Уж будь уверена.
— Никто не отнимал у твоей матери положение, она по-прежнему Владычица Обеих Земель.
— Да ты еще и лицемерка, митаннийская шлюха!
— Оставь в покое своего отца. Он плохо себя чувствует, не всегда понимает, что с ним. Неужто у тебя нет сердца?
— Ты сожрала мое сердце!
С этим Меритатон развернулась и прошествовала прочь. Кийя почувствовала тревогу. «Просто злость ничтожной дурочки. Что она может?» — успокаивала себя митаннийская царевна, но на душе по-прежнему было неспокойно. Как она ни пыталась мягко перенаправить внимание Эхнатона с дочери на кого-нибудь другого, ей ничего не удавалось. Кийя была воспитана в среде, где кровосмешение считалось страшным грехом и преступлением, карающимся смертью. Но она знала, что среди знатных египтян это считалось едва ли не за норму. Правда, нормой считались браки брата и сестры, чтобы поддержать чистоту крови в династии. Но она точно знала, что некоторые фараоны брали в жены дочерей. Тот же Аменхотеп Третий был женат на двух своих дочерях, которые рожали от него детей. Кийя сочла это причудой полусумасшедшего старика. Сейчас она наблюдала похожую картину — помутившегося рассудком Эхнатона было бесполезно взывать к нравственности.
А Меритатон действовала расчетливо и хладнокровно, как когда-то действовала сама Кийя. Она говорила фараону то, что тот хотел слышать, когда надо — прикидывалась послушной и нежной дочерью, когда чувствовала перемену — играла роль властной и похотливой распутницы. Вскоре она забеременела, что не помешало официально скрепить союз со Сменхкарой, которого объявили наследником. Кийя знала, что Меритатон добивается у отца провозглашения своего мужа соправителем, и с ужасом понимала, что ее положение становится шатким. Случись перед Сменхкарой выбор — мать или жена, он выбрал бы жену, Кийя в этом нисколько не сомневалась. Эхнатон же стал захаживать в северный дворец, к Нефертити и дочерям. Кийя не знала, что он там делает, но однажды, когда Меритатон оправлялась после родов неполноценного ребенка, зачатого от своего отца, фараон привел в свой дворец другую дочку, двенадцатилетнюю Анхесенпаатон, и объявил, что сделает ее своей женой. Девочка, предназначенная юному Тутанхатону, смущалась и не находила себе места. Она была поразительно красива, пожалуй, из нее могла вырасти еще более блестящая женщина, чем ее мать.
Но это был не конец неприятностям. Тушратта прислал письмо, которое повергло Кийю в отчаяние. Хетты, оставив в Ханаане хозяйничать своего ставленника Азиру до поры до времени, вторглись в Митанни. «Пусть он пришлет воинов, и колесниц, и оружия! И золота, золота, золота!» Рыдающая Кийя упала к ногам Эхнатона.
— Он не один, твой царственный отец. Бурн-Буриаш Вавилонский тоже просит защитить его караваны от банд, обнаглевших под крылом хеттов. Помнится, митаннийцы обязались защищать мои границы, но не сделали ничего, чтобы предотвратить вторжение в Ханаан. Вот и мне недосуг.
— Мой господин, сердце мое, воздух мой, пища моя… Сейчас пришло время. Моя родина гибнет… Вышли войска!
— Войска заняты. Часть из них подавляет бунт в Куше, а другие дислоцируются вокруг Фив, ибо там злоумышленники и предатели свили свое гнездо. Я потоплю их земли в крови, — закончил Эхнатон и мечтательно улыбнулся.
— Господин, хотя бы золота. И оружие. И отряд для защиты обоза.
— Хотя бы? Ты шутишь. Лучше иди ко мне, моя Кийя, тебе так идет мужская одежда…
С недавних пор Эхнатону нравилось играть в женщину. Кийя поняла, что он хочет, и усилием воли проглотила слезы. Она должна была играть в мужчину. Грубо, с солдатскими словечками она потащила Эхнатона в опочивальню, прошлась плетью по царственной спине и надела на себя хитроумное приспособление, состоящее из ремней, соединяющихся между ног и на поясе. Впереди был укреплен длинный фаллос из гладко отшлифованного ливанского кедра. Кийя повела бедрами и почувствовала, как кожаные ремни врезаются в ее потаенные складочки, вызывая волну горячего возбуждения. Бесцеремонно толкнув божественного супруга на ложе, лицом вниз, она легла сверху и вцепилась зубами в его плечо…
Устав от безумных игр, они лежали вдвоем, обнявшись, как раньше, и Кийя, как прежде, готова была забыть обо всем, целуя постаревшее, но все еще любимое тело фараона, изученное от корней волос до пальцев на ногах. Беременную Анхесенпаатон отослали к матери в северный дворец, и ничто не нарушало идиллии. Ничто не предвещало катастрофы.
Дверь в опочивальню распахнулась, и послышались легкие, но намеренно чеканящие шаги.
— Кто посмел? — раздраженно прикрикнул Эхнатон.
— Это я, отец, не гневись, — перед ложем появилась Меритатон, дрожащая от радостного предвкушения.
Кийя поспешно прикрыла свою наготу, тогда как Эхнатон, напротив, бесстыдно развалил ноги в стороны и поглаживал свой возбуждающийся мужской орган.
— Здравствуй, ваше высочество, — промурлыкал он, алчно оглядывая девушку с головы до ног. — Давненько не навещала нас.
— Теперь я буду навещать тебя чаще, — пообещала принцесса и многозначительно взглянула в сторону Кийи. — Прошу прощения за неожиданный визит, но он связан с неотложными делами государственной важности. Я уполномочена раскрыть измену в твоем доме.
Сердце Кийи екнуло, но она с вызовом спросила:
— Кем уполномочена?
— Великим визирем, главнокомандующим армией и старшим казначеем. Ваше величество, прикажи свидетелям явиться.
— Приказываю, — ответил заинтригованный фараон, вскочил с ложа, завернулся в покрывало и уселся на золоченом кресле. — Пусть войдут.
Опочивальня тут же наполнилась народом. Первыми вошли визирь Эйе, военачальник Хоремхеб и казначей Май. Они упали ниц, затем встали и заняли места за спиной Меритатон. За ними вошли писец и толмач, знакомый Кийе с первых дней жизни в Египте. Затем появились двое слуг, с трудом несущие тяжелый изразцовый сундук, покрытый митаннийскими узорами. Кийя вскочила, сердце отчаянно колотилось, дыхание перехватывало.
— На… каком ос…основании в моем дворце… в моем…
— Тайнике, да? — ехидно спросила Меритатон. — На основании справедливости.
— Вы… вы… подкупили моих слуг?
— О нет. Их не надо было подкупать, твои слуги в отличие от тебя верные подданные его величества. Они нам сами все рассказали и показали.
— Лжешь! Какие пытки ты для них придумала, маленькая бессердечная…
— Да что это, в конце концов? — ледяным тоном прервал Эхнатон.
Меритатон подошла к сундуку и демонстративно откинула крышку. Он был доверху забит глиняными табличками, испещренными клинописью, — вся тайная переписка Кийи и Тушратты за шестнадцать лет. Эхнатон повелительно протянул руку, и дочь услужливо подала одну из табличек. Он повертел ее в руках и бросил обратно:
— Я ничего не понимаю. Это не по-аккадски?
— Нет, ваше величество, переписка велась на-хурритском. Но я привела толмача, который зачитает тебе прелюбопытные вещи о твоей возлюбленной супруге — младшем фараоне.
Меритатон вздернула голову и победно усмехнулась в сторону Кийи. Митаннийская царевна почувствовала, что теряет сознание. Она оперлась рукой о колонну в виде лотоса, поддерживающую балдахин над царским ложем. В глазах плясали цветные круги. Как сквозь пелену она слушала отрывки из писем отца: «…я весьма доволен твоими успехами… теперь тебе надо убедить фараона отозвать все войска из Ханаана… пусть он не шлет золото ашшурцам, а шлет его нам… скажи ему, что мы защитим его границы, и пусть он поверит… говори, что Риббади лжет, нам не нужен сильный Библ… мы ошибались, хетты напали на нас… заставь фараона, пусть он теперь идет к нам на помощь… золота, золота, золота…»
По мере чтения Эхнатон темнел, старея на глазах. Одутловатое лицо его вытянулось, веки набрякли, побелевшие губы опустились. Кийя не выдержала. Прервав чтеца на полуслове, она бросилась к фараону, упала перед ним, схватила его за ноги и пронзительно закричала: