В шаге от меня опять кто-то чихнул. Причем чихал он теперь часто, какими-то пулеметными очередями, и явно не один. Да их тут штук десять, не меньше, определил я, различив у своих ног мелькание миниатюрных теней. Одна из них, метнувшись вперед, прокусила мне штанину и отскочила назад, злобно рыча.
— Мать твою! — вскрикнул я, в ужасе карабкаясь на стену, — Что за страна, прости Господи! Развели тут каких-то сторожевых крыс, научили их гавкать, и теперь нормальным людям прохода нет! Пошла прочь, проклятущая!
Отчаянно дергая ногой, я с трудом стряхнул малюсенькую собачонку, повисшую, словно пиявка, на моих джинсах, и деловито принялся карабкаться вверх, не замечая больше со страху ни гладкости стены, ни холодного ветра, скрючивающего пальцы. Откровенно говоря, терпеть не могу, когда меня кусают за ноги. Отыскав свое окно, я нырнул внутрь, сорвал с себя мокрую одежду и, стуча зубами, забрался под горячий душ. Минуту спустя послышался шум шагов, и в комнату кто-то вошел.
— Эй, братан, ты на месте? — послышался голос Кащея. Судя по распиравшей его энергии, Эдик успел уже забить в свой костлявый нос очередную порцию белого порошка.
— Куда ж я денусь? — проворчал я в ответ, ежась под тугими струями воды, — Что-нибудь случилось?
— Да собаки во дворе нервничают, — сообщил он. — Ты хоть выйди, покажись, что ли, а то говорим как-то не по-людски.
Ага, смекнул я, видимо, Стриж уже провел работу с местной братвой, расписав меня самыми черными красками, и теперь Эдик хочет удостовериться, что в душевой действительно я. Отодвинув стеклянную ширму, я появился перед Кащеем, растираясь полотенцем и недовольно ворча:
— Подумаешь, собаки разгавкались, велика беда. Я-то здесь при чем? Может, прошел кто мимо, вот они и завелись.
— Да нет, брат, просто так они не заводятся, — покачал головой Кащей, глядя на меня блестящими пустыми глазами, — Эти мопсы на япошек почему-то не лают, только на русских. Вот твари, представляешь? Маленькие, а злющие! Меняя одна за палец на днях тяпнула, так я…
— Надо же, — вклинился я, надеясь прервать поток его красноречия и выпроводить вон. Кашей мне сильно мешал. Дело в том, что по логике вещей, вытеревшись, я должен был одеться; но выставлять напоказ свою мокрую одежду мне страх как не хотелось. У Эдика неизбежно появятся ненужные вопросы, а ответить на них убедительно я не смогу. — И дальше что?
— Как что? — удивился он. — До крови чуть не прокусила, поганка, вот! — Эдик поднес к моему лицу палец с массивной печаткой, на которой запечатлелись следы собачьих зубов. — Но не на того, подлая, нарвалась, — захихикал Кащей, сам, видимо, удивляясь своей везучести и предлагая мне разделить с ним восторг по этому поводу. — Зубы едва об «болт» не обломала, прикинь?
— Прикинул. — без тени улыбки ответил я, ненавязчиво подталкивая его к выходу, — Я здесь при чем?
— Ты? — удивился он, — Нет, ты здесь точно не при делах… Говорю же, это собака меня…
— Укусила за палец, — докончил я фразу, выпроваживая Кащея в коридор и думая, что на месте собаки непременно откусил бы Эдику его длинный язык, — Извини, дружище, но я хочу спать. Сам ведь говорил, что завтра на утреннем совещании мне надо быть отдохнувшим.
— Я? — продолжал удивляться Эдик. — Говорил? — Судя по всему, сейчас он усиленно рылся в своем припорошенном кокаином мозгу в поисках нужных воспоминаний. — Ну да, было что-то такое, — неуверенно добавил он, не помня уже, зачем и приходил-то ко мне, — Ладно, отдыхай, раз устал.
— Угу, — откликнулся я, закрывая за ним дверь и надеясь, что больше сегодня никому не придет в голову беспокоить меня своими визитами.
Отжав и развесив сушиться одежду, я залез под одеяло, сладко потянулся и закрыл глаза. «Дело в шляпе, Махницкий, — сказал я сам себе. — Город Хокадате может спать спокойно, потому что наметившаяся было разборка русской мафии с моим участием только что героически предотвращена. Моими же, должен заметить, усилиями». Похвалив себя за проявленное человеколюбие, я повернулся на бок и крепко уснул.
Глава 7НЕ ТЕРЯТЬ ЛИЦО
Наверное, во сне я здорово ворочался, потому что под утро одеяло сползло на пол, заставив меня скрючиться в позе эмбриона: в комнате было прохладно. Пробормотав несколько нелестных эпитетов в адрес хозяев, экономящих на отоплении дома, я открыл глаза и понял, отчего вертелся во сне. В кресле напротив сидел нога на ногу Стриж и глядел на меня тяжелым немигающим взглядом. Под таким-то взглядом не то что завертишься — под землю провалиться можно, столько в нем было дружелюбия.
— Проснулся? — сурово спросил Стриж голосом человека, страдающего с похмелья. Видимо, вчера не только Эдик Кащей отдавал дань любимому зелью, рассудил я, свешивая ноги с кровати.
— Надеюсь, что нет, — пробормотал я, отыскивая взглядом сигаретную пачку. — Вот было бы здорово, Стриж, если б ты оказался сном! Просто дурным сном!
— Почему это сразу дурным? — обиделся он.
— На хороший ты, уж извини, никак не тянешь. Да и актерские данные у тебя ни к черту. Твой предел — роли второго плана в третьесортных ночных кошмарах, — вынес я свой вердикт. — Туда и отправляйся. — посоветовал я вполголоса, щелкая зажигалкой.
— Что?! — возмутился Стриж, подходя к зеркалу и внимательно изучая свое отражение, — Второго плана… В третьесортных кошмарах… — забормотал он, поглаживая начинающий желтеть фонарь под глазом, — Много ты в этом понимаешь! Подумаешь, специалист по снам нашелся! Ты мне зубы не заговаривай! Отвечай, куда дел мою сумку?
— Сумку? — Я вытаращил глаза, всем своим видом выражая негодование по поводу столь нелепого вопроса. — Куда Я дел ТВОЮ сумку, ты так, кажется, сказал?
— Да, черт возьми, — раздраженно рявкнул Стриж, обдав меня густой волной перегара. — Если мне не изменяет память, именно ты вчера нес ее!
— Было дело, — признал я этот печальный факт своей биографии.
— И куда же она делась? — осведомился он, подходя ближе.
— А в джипе не смотрел? — заботливо спросил я, делая шаг назад. Проклятый Стриж, словно Змей Горыныч, задался, видимо, целью испепелить меня своим перегаром.
— Смотрел, — буркнул он, не сводя с меня глаз, — Нет там. А ты точно ее в джип положил?
— Конечно, дружище. — нагло соврал я, честно глядя ему в глаза. Ну не рассказывать же было, в самом деле, что на полпути к джипу мне подвернулся автокар, перевозящий чей-то багаж? Сумка Стрижа так хорошо смотрелась среди этой горы чемоданов и тюков, что я не смог удержаться от искушения. Поэтому, сильно сомневаясь, что правда может понравиться Стрижу, я предпочел солгать.
— Странно. — пробормотал Стриж. — Куда ж она делась?
— Да брось расстраиваться, — утешил его я, — Купим тебе новые тряпки. Заодно и меня приодеть не помешает, верно?
Стриж шумно засопел и выдавил из себя:
— Поглядим. Ты давай одевайся, толчешься тут на одном месте, как… Давай, давай, пацаны внизу уже собрались.
Торопливо натянув на себя непросохшую толком, одежду, я, вздрагивая от озноба и непрерывных понуканий Стрижа, обозленного потерей доверенной мне сумки, спустился вниз. Об утреннем чае я даже заикаться не стал, заранее зная, что услышу в ответ на свою скромную просьбу. «Вообще. — подумал я, входя в гостиную, расположенную на первом этаже, — у Стрижа стало дурной привычкой являться ко мне по утрам, ломая весь ритуал пробуждения, выработанный годами. С этим надо что-то делать», — решил я, оглядывая собравшихся. Кроме Эдика Кащея, с благодушным видом покуривающего возле огромного, во всю стену камина, за столом в центре комнаты сидели еще двое. Одного из них я видел вчера на вокзале среди встречающих; второго, постарше, наблюдал впервые. Крепко сбитый, с густым ежиком седых волос, блестящих на круглом черепе, словно иней; он что-то говорил собравшимся, когда я вошел. Увидев меня, седой замолчал и выжидательно уставился на Стрижа.
— Вот, привел. — сообщил Стриж, тоже устраиваясь за столом и косясь на запотевшую бутылку водки. — Не маячь перед глазами, Айболит, — приказал он, со вздохом придвигая бутылку к себе. — Палыч, поддержишь компанию?
Седой отрицательно покачал головой и сказал мне:
— Ты и впрямь присаживайся лучше, браток, в ногах правды нет. Выпьешь с нами?
— Нет, спасибо, — ответил я, окидывая взглядом богато сервированный стол. — Мне бы чайку покрепче, а больше ничего не надо.
— Он не пьет с ворами, — тут же наябедничал Стриж, опрокидывая рюмку водки и наливая другую. — Принципиальный. Уф, — выдохнул он. — Раньше, по-моему, «Абсолют» лучше был, а, Палыч?
— И правильно делает, что не пьет, — оборвал его седой. — Стрелку не с руки пьянствовать. Да и не затем его сюда привезли, верно, Саша?
То, что седой обратился ко мне по имени, не упоминая опостылевшую кличку, заставило меня взглянуть на него с симпатией.
— Точно, — улыбнулся я. — Так как насчет чаю?
— Сейчас принесут.
Седой коротко приказал что-то — и неслышно появившаяся в комнате пожилая японка кивнула, вскоре на столе появился умело заваренный чай. Нацедив себе полную чашку из заварного чайника и ощутив его терпкую горечь и аромат, я с удовольствием закурил и повернулся к седому, ожидая новых расспросов. И не ошибся.
— Слушай, а почему именно тебя прислал Кинай для казни? Что-то раньше мне не приходилось слышать о тебе.
— Стриж порекомендовал, — кивнул я в сторону земляка.
— Значит, в случае провала операции весь спрос будет с него? — как бы ненароком задал вопрос седой, катая по столу зернышко риса.
— Нет, ну вы что, совсем охренели?! — возмутился Стриж. — Да я тоже ведь попал сюда не по своей воле! Калач сказал, чтоб я помог Кинаю кое в чем, а потом Кинай сел мне на шею и отправил на Хоккайдо вместе с этим вот. — Он ткнул в мою сторону, — Так что извини, Палыч, но я тут ни за что не отвечаю. Мое дело было доставить вам стрелка — я доставил. Теперь весь спрос с него, — ухмыльнулся Стриж, успокаиваясь.
— Странно. — Седой или, как Стриж называл его, Палыч, умел улыбаться одними глазами. Подмигнув мне, он продолжил: — А Кинай сообщил, что ты вроде как в напарниках у пацана числишься. Или врет Кинай? — Последние слова седой произнес с неприкрытой угрозой.