Подобное поведение в корне подрывало любое доверие, которое могло появиться к мальчику. И, по правде говоря, его, казалось, почти не волновало, что он не попадет домой: если не удавалось добраться до кровати, он просто уходил спать в лес. Как будто для него между этими двумя вариантами не было никакой реальной разницы. Ему было настолько все равно, что он действительно не замечал никакого различия между кроватью и сырой землей.
Нельзя сказать, что Пол был единственным проблемным ребенком, но рано или поздно даже самые трудные дети подчинялись правилам приюта. С Полом все оказалось иначе. Он дрался с другими воспитанниками и персоналом так, словно они его заклятые враги.
Насилие стало для Пола настолько привычным, что ему и в голову не приходило, что можно прожить хотя бы один день без него.
Постепенно он терял ту малую симпатию, которую персонал питал к нему как к брошенному ребенку, и приобрел репутацию главного задиры даже среди самых отъявленных хулиганов.
Обычные дисциплинарные усилия того времени – телесные наказания – никак не влияли на Пола. Ему нечего было терять, а боль только разъяряла и заставляла сильнее сопротивляться. Наконец в приюте поняли, что ничего не помогает, и в результате его в последний раз перевели в школу для мальчиков имени Артура Г. Дозье, известную в то время как Промышленная государственная школа для мальчиков Флориды, недалеко от городка Марианна в Панхандле.
Общеизвестно, что в приютах того времени использовали телесные наказания, но мало кто знал, что в одном из них существовала смертная казнь.
03Оковы разума
Дозье был последним пунктом назначения для многих опасных малолетних преступников Флориды; проще говоря, для тех, кто совершил серьезные преступления и не мог предстать перед судом из-за юного возраста. Там можно было встретить детей, которые выступали против любой формы дисциплины так яростно, что родители и учителя приходили в отчаяние, или тех, кого просто застукали за курением в школе. В Дозье отправляли закоренелых малолетних преступников в возрасте от десяти до тринадцати лет.
Большинство из них жили в отдельных незапертых коттеджах. Рядом располагались два блока бетонных тюремных камер, хотя предполагалось, что таким образом будут содержаться только худшие из худших. Территория кампуса не была огорожена забором. Контроль осуществлялся только персоналом. В то время, когда Пол учился там, школа все еще делила воспитанников по расовому признаку, что объясняло необходимость наличия двух спальных корпусов. Во время его пребывания там построили столовую с использованием труда местных воспитанников.
Но определяющей особенностью школы, которая неотступно преследовала учеников в мыслях и ночных кошмарах, было двухэтажное здание в центре кампуса.
Белый дом представлял собой здание для содержания под стражей с одиннадцатью комнатами, предназначенное для временной изоляции особо беспокойных детей. На практике это была камера пыток.
Мальчиков, которых помещали в одиночную камеру в Белом доме, часто связывали и оставляли лежать лицом вниз на бетонном полу на несколько дней.
Избиения проводились регулярно, не только в целях поддержания дисциплины, но и потому, что персонал, по-видимому, верил, что бичевание мальчиков каким-то образом улучшит их нравственность. Порки, розги, удары кулаками. Вся школа Дозье жила привычной жизнью каждый день, пока внутри Белого дома происходили настоящие ужасы.
До приезда Пола на северной стороне кампуса уже устроили кладбище Бут-Хилл, и за время его пребывания там появилось несколько новых могил. С момента основания в отношении школы неоднократно проводились расследования из-за многочисленных смертей воспитанников и поступавших сообщений о травмах, поэтому в какой-то момент школа просто перестала сообщать о них.
Мало кто из бывших воспитанников Дозье когда-то рассказывал о своем опыте проживания там, а даже если кто-то делился подробностями, они оставались без внимания. Бо́льшая часть общества считала таких людей недостойными даже презрения. В конце концов, они были преступниками и дегенератами, непосредственно заинтересованными в закрытии тех немногих мест, которые могли бы обуздать их порочное поведение. Однако, несмотря на все попытки замалчивания, отрицания и игнорирования фактов насилия, некоторые из них становились достоянием общественности и попадали в официальные отчеты. Связанные дети были лишь верхушкой айсберга. В Белом доме против воспитанников применялись самые разнообразные виды наказаний, и эти методы слишком легко переходили грань от наказаний к пыткам, а во многих случаях перерастали в нанесение тяжких телесных повреждений и даже изнасилования.
Когда в 2011 году школу окончательно закрыли, отдел криминалистики Университета Южной Флориды обнаружил в кампусе более пятидесяти тел, и большинство из них были похоронены не на кладбище. Еще большее беспокойство вызывает тот факт, что само учреждение сообщило о более чем ста смертях, и бо́льшая часть данных оказалась неполной или содержала намеренно скрытые сведения. Фактическое число погибших в этом исправительном учреждении не поддается точной оценке из-за отсутствия тел и информации. По неофициальным данным, только во время пребывания Пола смертность воспитанников школы составляла около 30 %.
Так в этот мир жесткого контроля, крайнего насилия и садистских изнасилований попал Пол Ноулз – мальчик, которого никому не удавалось заставить подчиняться.
Как и следовало ожидать, он поссорился с персоналом через несколько минут после прибытия и в течение первых трех недель даже не видел общей спальни. Вместо этого Пол провел все время в камере Белого дома, где узнал, что поведение его отца можно истолковать как любовь по сравнению с деяниями этих незнакомых садистов. Полу причиняли боль не потому, что думали, что от этого ему станет лучше, как ему всегда говорили, а потому, что им доставляло удовольствие причинять боль – именно это осознание, казалось, потрясло его больше всего.
Даже те, кто не насиловал, не лапал его связанного и не обращался с ним как с игрушкой, все равно получали удовольствие, наблюдая за насилием со стороны, без колебания внося свою лепту, когда приходил их черед.
Средний срок пребывания в Дозье составлял шесть месяцев. Спустя этот срок даже самые закоренелые преступники ломались и становились уступчивыми, готовыми сделать все возможное, чтобы выбраться оттуда, никогда не оглядываясь назад. Пол пробыл там почти три года, снова и снова терпя худшее обращение из всех возможных.
За три года его пребывания в учреждении погибло около трети воспитанников Дозье; часть из них пропала без вести, часть была захоронена на местном кладбище. Пол не завел дружбы ни с одним из сверстников, но каждый день эти бессмысленные смерти давили на него. Он не ощущал боли от потери, но испытывал тупой страх перед неизбежностью. Да, он пережил многих, но в конце концов удача могла отвернуться от него: в один момент мучители слишком сильно его придушат или ударят, или его сердце не выдержит и остановится. Смерть нависала над ним каждый день, когда он выполнял работу под бдительным присмотром надзирателей, ожидая, что они выберут его как следующую жертву; возможно, именно его проступки, о которых он мог и не подозревать, окажутся достаточной причиной, чтобы отправиться в Белый дом расплачиваться за свои грехи.
За годы, проведенные там, он много раз приближался к смерти, но по какой-то причине так и не переступил этот порог. Он не умер, в отличие от десятков других детей, подвергшихся такому же обращению. Это произошло не потому, что он был крепче или здоровее; это просто удача – она сохранила ему жизнь.
Любая вера в то, что во вселенной есть какой-то порядок или логика, день за днем стиралась в порошок, пока он не остался наедине с холодной реальностью, что все бессмысленно; ничто не имеет значения, а жизнь – мимолетные моменты, за которые нужно хвататься, чтобы ощутить хоть толику наслаждения.
И вдруг все закончилось. В самый обычный день его вытащили из рутины, вызвали к воротам, выдали комплект одежды и затолкали в машину, чтобы отвезти обратно в большой мир. Как только машина остановилась, ему приказали выйти, и с послушанием побитой собаки он вылез и встал на обочине, ожидая дальнейших указаний.
Но их не последовало.
Машина отъехала, а он остался там, совершенно измученный, не имея ни малейшего представления о том, что делать и куда идти. Некоторое время он так и стоял, наблюдая, как обычные люди проходят мимо, не обращая на него никакого внимания, пока наконец не двинулся с места. Он ждал окрика на каждом шагу, ждал, что надзиратель подбежит и ударит его за то, что он ушел с места, где его оставили, и вздрагивал при каждой проезжающей мимо машине. Но постепенно до него дошло: он свободен. Накануне ему исполнилось восемнадцать лет, хоть он об этом и не знал. Он больше не находился под опекой государства, и в тот самый момент, когда налогоплательщики перестали финансировать его содержание, его выкинули из школы.
В конце улицы Пол оказался перед развилкой: можно перейти дорогу, а можно повернуть либо налево, либо направо. А рядом – никого, чтобы указать ему путь. Он свободен.
Полная свобода после долгого заточения – это было ошеломляюще; все решения по поводу того, что делать и куда идти, теперь принимает только он.
Ему нужны еда и деньги. Может быть, снять где-нибудь комнату, чтобы прилечь и выспаться этой ночью. На это тоже требовались деньги. Он похлопал себя по карманам и обнаружил, что они пусты.
Но все было в порядке: его навыки не угасли за долгие годы. Ничто не могло бы заменить их, ведь Дозье оставила после себя только белую пелену отчаяния и, конечно, боль. Боль, сжигающую последние крупицы добропорядочности, которую пытался привить ему отец. Именно тогда Пол осознал, насколько хорошей была его жизнь с отцом. Хоть он и не проявлял доброты, этот человек по крайней мере пытался наставить его на путь истинный. Может быть, это и была любовь?