– А конкретнее… можно будет узнать у прокурора.
И, сказав эту двусмысленную фразу, Владимир выпроводил незваную гостью и захлопнул за ее спиной дверь.
– Жадная сучка! – проговорил он, входя в кухню, где Фокин допивал бутылку водки, а Маркин мирно спал в углу, убаюканный мирным басовитым мурлыканьем Афанасия: тот напевал себе под нос душещипательную песенку «На муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны».
– Это ты о ком? – спросил Фокин.
– А вот об этой жабе, которая осчастливила нас своим визитом. Налей-ка мне и себе, Афоня. По полному.
– Новую бутылку придется открывать…
– Открывай, вот тоже проблему нашел!
Фокин налил до краев два стакана водки и, зажав в здоровенной ручище свою порцию, сказал:
– Ну… вздрогнем.
– Не чокаясь! – строго предупредил Владимир.
Фокин быстро-быстро заморгал на него короткими ресницами и после некоторой паузы, скомканной недоумением и тревогой, спросил:
– Так… за что пьем-то?
– За упокой рабы божией Елены…
Глава 11
Подходящая компания для убийц
Лена Котова умерла.
Она умерла, не приходя в сознание, через несколько минут после окончания операции. Прекрасные хирурги, оперировавшие ее, вынуждены были признать свое полное бессилие.
Когда эту скорбную весть сообщили Котову, в сопровождении целой свиты дожидавшемуся результатов в коридоре, тот не сказал ни слова.
И это показалось неизменно сопровождавшему босса Медведеву куда более зловещим признаком, чем самая забористая ругань в адрес всех и вся, угрозы и изрыгание слюны вперемешку с обещаниями уничтожить полгорода.
Филипп Григорьевич встал и, тяжело раскачиваясь, молча пошел по больничному коридору. Свита следовала за ним, переглядываясь, но не смея нарушить тишину утреннего больничного покоя.
Наконец Кашалот остановился перед большой стеклянной дверью и постучал в нее.
Открыли немедленно. И не какой-нибудь там заспанный санитар с пропитой красной физиономией, все свое дежурство угробивший на авральное траханье сексуально озабоченной медсестры, а здоровенный парень в камуфляже и с автоматом, головы на две повыше Кашалота и такой же, как Филипп Григорьевич, широкий в плечах.
– Чего надо… – начал было парень, но, узнав Котова, почтительно распахнул перед ним дверь и посторонился.
– Медведев, со мной, остальным ждать здесь, – бросил Кашалот, и дверь тотчас же захлопнулась. …В этом отделении в одноместной палате лежала Алиса Смоленцева.
Она лежала на кровати, левая рука и плечо были в бинтах, а здоровой рукой она вяло перебирала какой-то журнал, наверняка не улавливая его содержания и даже не видя иллюстраций. Потому что ее прекрасные зеленовато-серые глаза, которые Владимир так любил сравнивать с двумя широко распахнутыми и не отпускающими ведьмовскими омутами, беспокойно блуждали по стенам, по потолку, на который легли две тяжелые скрещивающиеся тени.
И третья тяжелая тень упала на пол одновременно с легким шумом распахнувшейся двери.
Алиса вскинула глаза и увидела в дверном проеме огромное тело Котова. Распахнув дверь столь резко, он хотел было с той же стремительностью ворваться в палату, но отчего-то задержался на самом пороге.
Над Кашалотом, едва ли не полуметром выше, виднелись аккуратно причесанная голова и атлетические плечи Александра Медведева.
– Ну, здравствуй, Алиска, – наконец сказал Филипп Григорьевич и шагнул вперед.
– А-а, Фил, – произнесла она отнюдь не слабым или испуганным голосом. – Проходи. Как там… Лена?
Котов еще не ответил, а Алиса уже поняла, что он скажет, по тому, как дрогнуло его массивное лицо, как заколыхался подбородок и как желваки тяжело пробежали по скулам.
– Она умерла, – сказал Кашалот с горькой усталостью – первоначальное потрясение, судя по всему, уже отпустило его. – Умерла несколько минут назад.
– Мне очень жаль…
– Ничего тебе не жаль! Ничего тебе не жаль! Я не верю, что ты, получив пулю из Лениного пистолета… экспертиза уже установила, что именно из него тебя подстрелили… Я не верю, что при этом ты не причастна к ее смерти! Не верю!
– Ты с ума сошел, Фил, – тихо сказала Алиса, – у меня в руках и оружия-то не было, когда нас с Леной нашел Свиридов.
Упоминание имени Владимира Свиридова было явно излишне.
– Во-во! – прохрипел Котов и тяжело плюхнулся на кушетку так, что она едва не крякнула пополам. – Этот твой Свиридов… он тоже ответит мне за все, хоть и Лена… сказала, что он в нее не стрелял.
Кровь отхлынула от лица Алисы.
– Она так сказала? Она так сказала?
– Да, она так сказала. Но разве это умаляет его и твою вину?!
– А в чем моя и особенно его вина? – спросила Алиса, смело глядя прямо в лицо Кашалоту. На собственном опыте она прекрасно знала, что тушеваться перед этим напористым, жестоким и прямолинейным и, в общем-то, беспощадным человеком… это значит заранее обрекать себя на то, что тебя просто переедут катком асфальтоукладчика… В буквальном смысле. Месяц назад несколько неправильно себя поведших в разговоре с Кашалотом человек были просто закатаны в асфальт – и с концами.
И Алиса прекрасно знала об этих примечательных фактах, ярко характеризующих котовскую методику решения проблем с должниками и недоброжелателями.
И потому она впилась в красные глаза Филиппа Григорьевича и повторила:
– А в чем моя и его вина?
Котов, тяжело дыша и смахивая ладонью выступивший на лбу пот, уставился на любовницу яростным взглядом и, тяжело сглотнув, проговорил:
– Хотя бы в том, что вы жили на этой проклятой даче. Зачем он снял ее… эту дачу? А?
– Я уже рассказала обо всем следователю, – холодно ответила Смоленцева. – Мы давно не виделись и… хотели побыть немного вместе.
– Да, я уже слышал, – отозвался Котов. – Он то ли муж твой, то ли еще кто-то…
– Да, он мой муж. И что же… потому, что он пытался спасти твою дочь, ты теперь будешь преследовать его… закатывать в асфальт?
Алиса не дождалась обычного для Кашалота взрыва ярости: тот просто приподнялся с кушетки и, сделав два тяжелых шага, отдавшихся резонансом по всей палате, приблизился к ее кровати и, облизнув толстые, посеревшие в уголках рта губы, проговорил:
– Единственное, что я твердо знаю, это то, что из тебя и твоего… этого… можно вытрясти много такого, что помогло бы пролить свет на убийство моей дочери. И я вытрясу, будь уверена. И еще… раз уж ты так откровенно обо всем мне рассказала… Я ценю твою откровенность, но тем не менее надо определиться: ты предпочла быть с ним, с этим нищим ублюдком, и продекларировала это слишком откровенно и слишком… больно для меня. Так что теперь… сама понимаешь: все отношения между нами разорваны.
Алиса похолодела: когда Кашалот начинал говорить тихим, прерывистым голосом, делая длинные паузы и не позволяя вклинивать в свою речь обычных для себя сленговых и матерных словечек, когда он вместо них черпал из дипломатического обихода как то: «ценю твою откровенность», а не «поррву, шалава!», и «все отношения между нами разорваны», а не «кранты тебе, курва, на счетчик и в расход!»… вот тогда во всем облике криминального авторитета появлялось что-то действительно зловещее.
Вот тогда-то – Алиса давно уже изучила Котова – приходилось ждать по-настоящему чего-то страшного.
Кашалот, снова облизнув губы, чуть повысил голос:
– Так что ты определись с тем, как ты будешь отдавать мне долги. Думаю, их накапало не так мало… а если учесть проценты, то очень даже приличная сумма…
– И ты спустя несколько минут после смерти дочери можешь рассуждать о процентах? – презрительно проговорила Смоленцева.
– Не заговаривай мне зубы… Твой долг составлял чистыми триста двадцать «тонн», с тех пор он примерно удвоился, так что… шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Вот так. Ты сама выбрала такую дорожку, так что думай, как за эту дорожку платить.
Алиса, привстав, попыталась что-то возразить, но язык ее не слушался, и она смогла только пролепетать:
– Как же я тебе их… если я под стражей… а потом, может… буду под след…ствием?..
Котов заметил ее движение, но сопровождающих его слов словно и не слышал – и дослал, как боксер досылает последний удар в лицо своему измочаленному и неоднократно валявшемуся в нокдауне сопернику, чтобы на этот раз нокаутировать его:
– А если у тебя будет что сказать мне о смерти моей дочери, звони мне. Поговорим обо всем.
И вышел.
Алиса с трудом перевела дыхание.
Размышлять над последними словами Филиппа Григорьевича особенно не приходилось: Котов просто предлагал сдать ей Свиридова в обмен на отсрочку по долгам. Или просто их списание. …По всей видимости, Кашалот хотел считать, что именно Свиридов стрелял в его дочь, и даже то, что сама Лена перед смертью заявила, что Владимир только пытался спасти ее, не убедило всемогущего короля калининградской мафии…
Владимир Свиридов был арестован через три часа после того, как к нему в квартиру приходила Анжела. Нет, он был арестован не на квартире… он был арестован в больнице, куда приходил навестить Алису и справиться у нее о ее самочувствии.
Возможно, именно по приказу Кашалота Владимира арестовали прямо в палате – показательно, с прелюдией и живописной мизансценой, венчающей слова: «Гражданин Свиридов, вы арестованы». Для того, чтобы Алиса видела все собственными глазами и знала: теперь ей легкой жизни не будет.
Владимир просидел в КПЗ положенные по закону семьдесят два часа, а потом ему было предъявлено обвинение в убийстве Котовой Елены Филипповны, и он был переведен в следственный изолятор.
Здесь его – вероятно, тоже показательно – водворили в камеру с тремя уголовниками. Вероятно, тоже по приказу Кашалота, который и на зоне имел огромное влияние – не будучи при этом вором в законе – и мог легко к любому заключенному или подследственному подсунуть своих живодеров-беспредельщиков.
Так вышло и на этот раз.