Сашка беспомощно кивнул.
— Да, — продолжал Звягин тоном умудренного жизнью бродяги, — всё знакомо, всё по себе знаю. Не спишь, ночами вкалываешь, света божьего не видишь… Ты ее сколько писать будешь? Еще год? Потом еще два? А потом чего, переписывать станешь? Пойдем, перед смертью не надышишься.
— Что, сегодня? — спросил Сашка. «Не хочу, — подумал он. — К уроду… не хочу».
— А, денег нет? — по-своему понял Звягин. — Не страшно, у меня есть, потом отдашь. Давай, выпьем на дорожку, и двинем.
— Дрон, — сказал Сашка, — послушай…
— Забей, — сказал Звягин и достал из кармана плоскую бутылку, уже изрядно початую. Сашка покорно принял бутылку и отвернул крышку.
— Алкоголики, — с отвращением сказала Настя. — Не хотите разговаривать — и не надо.
«Хуже точно уже не будет», — подумал Сашка и приложился к горлышку.
— Во! — одобрительно сказал Звягин. Настя промолчала. Сашка, обжигаясь, сделал глоток и вернул бутылку. Сквозь навернувшиеся слезы он увидел, что Настя приняла прежнее положение: она снова лежала на кровати, устремив подчеркнуто безразличный взгляд в пустоту. Звягин булькнул, заперхал и долго не мог отдышаться.
— Ну? — спросил он наконец, наливаясь киноварью. — Что х'тел сказать-то… старшему… кхе… товарищу…
Сашка еще раз посмотрел на Настю. «А что, — пронеслось у него в голове, — одним махом все проблемы решу. Может, это я и впрямь переработал. А так… и от картины избавлюсь, и на самый главный вопрос ответ узнаю. Может, она и не весит ни черта. Может, мне вообще не надо этим всем заниматься. Брошу писать, стану нормальным человеком».
— Так, — сказал он. — Ерунда. Спасибо, что приехал.
— Мелочи, — сказал довольный Звягин и снова присосался к бутылке.
«Пить ни капли не буду больше, — подумал Сашка, внимательно глядя на Настю. — И курить точно брошу. И колеса… глюки сами собой пройдут… авось…»
— Пакуйся, Сандро, — сказал Звягин — Пойду гляну пока, может, у тебя закусь найдется.
И он затопал в кухню. Сашка достал из шкафа чехол, в котором носил картины на выставки, и с опаской приблизился к Насте. Та по-прежнему не двигалась. Сашка шумно прочистил горло, снял картину с мольберта и запихнул ее в чехол. Настя при этом не произнесла ни звука. «Может, отпустило, наконец», — боязливо подумал Сашка. Он вынес чехол в прихожую, аккуратно поставил к стене и стал напяливать куртку. Из кухни появился веселый жующий Звягин.
— Ну как? — спросил он. — Вперед, сыны отчизны?
Сашка кивнул и нагнулся за картиной. Когда он взялся за ручки чехла, Настя внутри отчетливо вздохнула.
В метро не разговаривали: стояли у закрытых дверей, отгородив картину телами от пассажирской массы. Сашку мелко трясло. «Лучше бы не видел всего этого, — думал он про урода. — Только бояться стал больше». Звягин играл желваками на покрасневших скулах, хмурился — должно быть, ему тоже несладко было возвращаться в логово критиков. «Хороший он друг, все-таки, — подумал Сашка. — Если б не я, сидеть бы ему сейчас где-нибудь в кабаке, праздновать. А поди ж ты — пришел, по первому звонку прибежал. Эх, Дрон, Дрон. Даже если писать брошу сегодня, все равно друзьями будем». Вагон качнуло, чехол ударил Сашку по ноге.
— Ой! — довольно громко пискнула Настя.
«И если в психушку не лягу», — мрачно додумал Сашка, поправляя картину. Поезд влетел на станцию, Звягин зашаркал, прокладывая дорогу в толпе: приехали.
Им пришлось долго ждать у двери. Звягин давил кнопку звонка, приговаривая: «Да что они, уснули там вдвоем, мужеложцы». Сашка нервно переминался с ноги на ногу, держа обеими руками чехол. Из чехла не доносилось ни звука, и это вселяло некоторый оптимизм. Впрочем, обстановка вокруг лишала оптимизма напрочь: солнце ушло на другую сторону дома, отчего полумрак на лестнице сменился могильной темнотой. Ни одна лампочка так и не зажглась, а запах гнили и сырости, казалось, стал еще сильней, чем днем. Этажом ниже кто-то пьяно матерился. Сашке было плохо.
Наконец, за дверью послышались шаркающие шаги, замок издал звук, похожий на клацанье ружейного затвора, и на площадку вышел критик. Тот самый старик, который днем так ловко увел разбушевавшегося урода. Из-за двери лился желтый домашний свет.
— Ну? — спросил раздраженно старик. — Чего надо?
Звягин как-то сразу утратил запал.
— Это ж я, — сказал он просительно. — Утром приходил. Пацана вот… привел.
Сашка не успел обидеться на «пацана». Критик проворно втянул в квартиру сначала Звягина, а потом и самого Сашку. Захлопнув дверь, он потребовал:
— Деньги.
Звягин стал хлопать по карманам, приговаривая: «Деньги, деньги…» Сашка озирался, не выпуская из рук чехла. Они стояли в длинном коридоре, уходившем вглубь квартиры. Метрах в десяти коридор перегораживала дверь. Дверь открылась шире, мяукнув печальной кошкой, и показался второй критик — носатый. В руках у него был надкусанный пирожок.
— Это кто там? — спросил носатый.
— Утрешние, — откликнулся старик. Звягин, наконец, отыскал бумажник. Старик взял у него пачку купюр и, не считая, засунул в карман, а носатый проглотил огрызок пирожка и двинулся на Сашку. Тот испуганно отступил, держа перед собой картину, как щит.
— Давай, — произнес критик и взялся за чехол, — давай сюда мазню свою…
Сашка разжал пальцы, и картина перекочевала к носатому. Тот небрежно подхватил чехол под мышку и направился вглубь коридора.
— Эй! — сказала Настя. — Поаккуратнее! Дышать нечем, так прижал! Слышишь? Я тебе говорю!
Сашка двинулся следом; у него вдруг бешено забилось сердце. Критик шел не спеша, чуть вразвалку. Они миновали сначала одну дверь, потом впереди замаячила другая, после нее — еще одна. Вокруг становилось все темнее. Сашка диву давался: откуда такие пространства в обычной петербургской квартире? Впрочем, критики брали за свои сеансы так дорого, что вполне могли купить несколько соседних квартир, а потом объединить их.
— Где это мы? — спросила Настя из чехла. — Сашка! Ты куда подевался? Это что, выставка такая…
Договорить она не успела: носатый остановился и выронил картину из-под мышки, ловко подхватив у самого пола носком тапочка.
— Ай! — сказал Настя. — Больно же! Вы что там, с ума посходили? Сашка!
Сашка сглотнул. Тем временем критик, гремя ключами, отпер в темноте очередную дверь — повеяло запахом пыли и старых тряпок — прошуршал по стене рукавом и включил свет. Щелкнув, зажглись софиты; Сашка заморгал и увидел, что стоит у входа в маленький театр, где несколько часов назад урод сожрал картину Звягина.
— Замки у вас везде, — сказал Звягин негромко и с уважением.
— Всякие приходят, — равнодушно бросил в ответ критик.
— А-а, — протянул Звягин. — С обыском если…
Критики ничего не ответили, но Сашка понял: столько дверей — чтобы выиграть время, если явится полиция. Десятки уродов числились в розыске: как-никак, для государства они были не идеальными потребителями искусства, а самыми обычными преступниками, вандалами, грозой музеев и ужасом выставочных залов. Так что вполне могла нагрянуть в этот странный театр опергруппа. И, пока полицейские будут вышибать дверь за дверью, критики уведут урода через какой-нибудь черный ход… наверняка здесь и черный ход есть…
Носатый, посвистывая сквозь зубы, прошел на сцену, одним движением расстегнул на чехле молнию и достал картину. Настя коротко взвизгнула. Натянув на себя простыню, она забилась в угол кровати. Критик со стуком поставил картину на мольберт.
— Веди урода, — сказал он.
Старик забрался на сцену и исчез в темноте за портьерами.
— Ну, садитесь, что ли, гости дорогие, — сказал носатый Сашке и Звягину. Сашка на ватных ногах прошел в первый ряд и рухнул на сиденье. Настя, глядя на него огромными глазами, комкала на груди простыню.
— Саша, — сказала она, — я тебя серьезно прошу. Давай поговорим. Ты один меня слышишь. Саша, что это за место? Отвечай!
Сашка украдкой посмотрел на Звягина. Тот заметил его взгляд, сочувственно цыкнул зубом и толкнул Сашку локтем в бок.
— Держись, — шепнул он. — Не зря старался. Сейчас всё и узнаешь.
За кулисами что-то зашуршало, обрушилось, в зале потянуло сквозняком, и на сцене, шатаясь, появился урод.
— Спать! — заворчал он, щурясь на софиты. — Спать! Душно, спать…
Тут он увидел картину и заулыбался.
— А-а, — сказал он. Подбородок у него блестел от слюны.
— Сидеть! — крикнул старик, появляясь из темноты.
— М-м, — промычал урод, опускаясь на стул. — Еще…
— Саша! — закричала Настя. — Я боюсь! Убери его!
Носатый встал за спиной у Сашки, положил руку на плечо, сжал пальцы. Сказал:
— Ты тоже сиди.
— Дев-ка, — отчетливо сказал урод. — Девка.
Старик подошел к картине, протянул руки — поправить, видимо — и Настя, отпрыгнув вглубь своей темной комнаты, оглушительно завизжала. Критик поставил холст ровнее и отошел на два шага. Настя визжала. Сашка поднял руки, чтобы зажать уши, и в этот момент урод сказал:
— Девка! Не бойся.
Настя тут же замолчала, только смотрела на урода и прижимала к груди простыню: она так ее и не выпустила.
— Девка, — повторил урод и хохотнул.
— Ишь ты, — заметил вполголоса носатый, — понравилась.
— Саша, — сказала Настя, — он видит! Теперь-то веришь, что я настоящая? А?
Сашка облизал губы. «Ну и глупо же я сейчас буду выглядеть», — подумал он и набрал в грудь воздуху, но тут урод сказал, улыбаясь:
— Не бойся. Прыгунья-то, а! Во как прыгает! Не будешь бояться?
— Не буду, — сказала тихо Настя, глядя уроду в глаза. Тот кивнул и добавил:
— Кричать не будешь? Крикунья… крикунья-прыгунья, — и он снова хохотнул.
— Нет, — сказала Настя и опустила руки, — не буду.
— Сла-авно, — сказал урод, и Настя улыбнулась, робко и немного криво.
— Видишь, — прибавила она, покосившись на Сашку, — я все-таки настоящая.
— Сла-авно, — сказал урод снова. Он весь искривился, вгляделся в картину, и, не размыкая рта, издал странный звук — не то чавканье, не то стон. Кровать, за которой стояла Настя, стала прозрачной, и выцвела простыня, которую Настя все еще держала в руках.