Ко времени нашего первого, точнее — официального знакомства с Руфиной Ивановной я уже здорово проникся идеей книги о Киме. Прочитал все, что только удалось достать на заданную тему на русском и прочих освоенных мной языках. И сомнений не оставалось: лишь один человек на этом свете знает о московских годах Филби то, о чем только могут догадываться остальные. Ну, почти всё. Или, по крайней мере, всё, не связанное непосредственно с разведкой. Книга Руфины Ивановны «Остров на шестом этаже» о восемнадцати прожитых с Филби годах написана искренне, честно, с поразившим меня литературным мастерством.
Вместе с Руфиной Ивановной участвовал в первой беседе еще один человек. Собеседник, назовем его так, часто встречался с Филби по работе. Пользовался расположением его семьи. После ухода Кима Собеседник, как это принято в Службе внешней разведки, по-прежнему помогает Руфине Ивановне. В курсе ее дел, забот. У них общий взгляд на многие события, связанные с великим разведчиком, и понимают они друг друга отлично — за всю долгую беседу ни единого намека на какое-то разногласие. Иногда Собеседник вступал в разговор — его реплики и комментарии были точны и профессиональны. Подумалось, что от общения с такими людьми становится спокойнее, чувствуешь себя более уверенно. Впрочем, перехожу к нашему разговору с Руфиной Ивановной.
Несколько слов о кураторах
— Руфина Ивановна, как вы решили взяться за «Остров на шестом этаже»?
— После долгих колебаний я, наконец, решилась написать книгу… Села за стол, задумалась — а в голове пусто. Была в отчаянии! Столько лет прожила с таким необыкновенным человеком, а сказать нечего. Рассказать о семейной жизни? Но, как известно, «все счастливые семьи…» и т. д. Кому это интересно? Потом, постепенно успокоившись, стала вспоминать какие-то забавные эпизоды и записывать их. А затем стали выплывать другие картинки из нашей жизни. И так родился наш «Остров».
— Какую черту вашего мужа вы считаете главной?
— С чего начать? Первое, что приходит в голову, — это пунктуальность Кима. Хотя это и не самое главное, но я говорю об этом, так как Ким не мог привыкнуть к постоянным опозданиям сотрудников. Это его просто обескураживало. Тем более он говорил, что за рубежом все его контакты были необычайно пунктуальными. А здесь куратор всегда звонил по телефону и назначал время встречи. Например, говорил, что придет через двадцать минут. Ким уже ничем не может заниматься и в ожидании шагает из угла в угол. Проходит двадцать, сорок минут, а то и больше, и появляется посетитель как ни в чем не бывало, без извинений, объяснений. Разумеется, были люди и очень пунктуальные, но это же норма.
Так появился у нас новый куратор Виктор Иванович. Он запомнился не только своей пунктуальностью. Это был человек очень ответственный, интеллигентный, в общем приятный во всех отношениях. Он был не единственный в своем роде, но с ним связана интересная история.
Ким мне рассказывал, что когда он путешествовал по Сибири, у него был замечательный переводчик: «Он меня поразил своим знанием английского языка. Такие употреблял обороты, что я только удивлялся. Далеко не все англичане так хорошо владеют своим языком». Фамилию Ким не помнил… Однажды, когда пришел Виктор Иванович, они с Кимом разговорились. Оказалось, что Виктор Иванович сибиряк, учился в Иркутске. Ким стал рассказывать историю о необыкновенном сибирском переводчике. А наш куратор спрашивает: «Вы меня не помните? Это я был вашим переводчиком».
Кураторы часто менялись. Кто-то задерживался дольше, кто-то меньше. Не успеет Ким привыкнуть к одному, появляется другой. К кому-то Ким привязывался, считал своим другом. И вдруг этот человек, не сказав ни слова, исчезал.
Единственным исключением стал Станислав, его первый куратор по работе. В то же время был и второй куратор, который неизвестно чем занимался, зато запомнился своим экстравагантным поведением. Станислав оставался с нами несколько лет. Они нашли с Кимом понимание и в работе, и в жизни. Станислав был единственным, кто предупредил о своем уходе и даже пригласил нас в «Метрополь» на прощальный ужин. Почему он мог, а другие не могли хотя бы просто попрощаться?
Совсем недавно передали мне привет от Гены. Молодой тогда парень сопровождал нас в поездке на Кубу. И в отличие от многих очень симпатичный и доброжелательный, нам с ним было хорошо, легко. И ему хотелось стать нашим куратором, но не получилось.
Собеседник: — Это — большая проблема. С одной стороны, старались, чтобы с Филби работали действующие сотрудники и чтобы Ким, опытнейший профессионал, чувствовал это. Можно было пенсионеров ставить. Но к чему? А с другой стороны, не всегда расставание по разным причинам происходило, скажем, корректно. Филби был действительно человеком тонким, деликатным, остро чувствующим. Я немного о другом: как-то, еще когда он работал в Англии, зашел с ним разговор про пенсию для него, для семьи, и Ким, это есть и в документах, ответил: «Мне пока не надо. Когда будет нужно, я сам скажу, попрошу». Он столько сделал. Знаете, чтобы вы поняли, я еще раз повторюсь: дело до сих пор работает. Многое закрыто. Тут многое касается не только лично Кима. И снова несколько об ином. Как он, к примеру, относился к своим коллегам по «пятерке». Или, может, была не «пятерка», может, «семерка» — кто его знает. Филби настолько за них переживал…
Любовь против дурных привычек
— Руфина Ивановна, вы, без всяких сомнений, были счастливы в браке. Но возникли, как понимаю, на первых порах некоторые сложности. И все равно счастье пришло и длилось много лет. Что вам особенно нравилось в муже?
— У него были качества, которых я ни в ком не встречала.
— Идеальный брак?
— Первые два года были трудными. Потом эти проблемы ушли — и всё было действительно идеально. А поначалу — ужасные моменты, с которыми я пыталась бороться. Обычно, что делают в таких случаях пьяницы-мужья? Каждый раз обещают: больше никогда ни капли. Я, конечно, пыталась урезонить его, разумеется, когда он был в нормальном состоянии, говорила: «Почему ты так убиваешь себя? Зачем?» Но никогда не угрожала, что брошу его. Он сидел, опустив голову, молчал, не говорил ни слова, никогда не давал мне ни единого обещания. Ни разу не перебивал, все выслушивал. И в один прекрасный день совершенно неожиданно для меня сказал:
«Я должен сделать выбор. Боюсь потерять тебя. Больше этого не повторится». Так и случилось. Но чисто английский режим не изменился: в пять часов tea time[9], в шесть часов drink time[10] — он разбавлял немного виски или коньяка водой. Обычно следовала вторая такая же разбавленная порция. Он любил повторять: «Нельзя летать на одном крыле». После чего он говорил с улыбкой, протягивая бутылку: «Спрячь». Но в этом уже не было необходимости.
— Ушло?
— Прекратились эти кошмары. Выпивал изредка и в меру с теми, с кем встречался у нас дома по работе.
«Медовый месяц» в Сибири
— Судя по вашему «Острову», вы немало попутешествовали…
— Да-да. Когда Ким сделал мне предложение, он пригласил меня поехать в путешествие по Сибири. Как в «медовый месяц». Меня это позабавило. Я про себя подумала, что свадебное путешествие по Сибири звучит, по меньшей мере, странно, для иностранцев — даже пугающе. Но я любила путешествовать, а раньше, до Кима, у меня такой возможности не было. Поехали мы туда в 1971-м и получили большое удовольствие.
— Правильно ли я понял, что из всех зарубежных стран — бывших «социалистических» — вам больше всего понравилось в ГДР?
— Нет, больше всего понравилось в Болгарии, и мы стали ездить туда каждый год. В ГДР тоже понравилось, но у Кима осталось застарелое предубеждение ко всему, что связано с Германией — неприязненное отношение к немцам засело в нем еще со времен войны, поэтому он долгое время отказывался от приглашений. Но в 1980 году мы все-таки поехали. Вопреки нашим ожиданиям, многое понравилось.
Там мы много путешествовали. Запомнилась прогулка на катере по Вайсензее. Два дня провели в Дрездене, где наслаждались шедеврами прекраснейшей галереи. И все здесь проходило четко и пунктуально.
— Вы пишите, что познакомились с Маркусом Вольфом — главой разведки ГДР, который говорил по-русски. Общаться с ним было легко?
— Да, конечно. Я ничего не знала тогда о Маркусе Вольфе. Удивилась, когда он вдруг заговорил со мной по-русски: «Как вы хорошо говорите по-русски». Он мне сказал, что долгие годы прожил в Москве.
— Вольф мне тоже показался человеком легким в общении. Я слышал, что, когда по приглашению министерства внутренних дел ГДР к ним приезжал на отдых советский нелегал Абель, это не ограничилось только экскурсионной программой — Рудольф Иванович встречался с немецкими разведчиками, делился опытом. Вольф не пытался использовать Филби таким же образом?
— Нет. Мы встречались с ним на банкетах, на прогулках, отдельных бесед у них не было. Та поездка в ГДР, к сожалению, стала для Кима последней.
— Впечатление, что вы с Кимом всегда были вместе…
— Прежде всего, он был домосед. Откуда бы мы ни возвращались, он всегда произносил: «Дома лучше». И еще, чтобы я была всегда рядом. Очень редко Кима увозили на официальные встречи. Это были единичные случаи.
— А с Андроповым у него были встречи?
— Да, Ким с ним встречался.
— Сколько раз?
— Точно не помню. Кажется, один. А если снова о загранице, то поначалу не очень хотели нас куда-то пускать, хотя речь шла только о соцстранах. «Окно в Европу» нам открыла Чехословакия. Чехи первыми издали книгу Кима «Моя тайная война» — даже раньше, чем она вышла в Союзе. Они перевели ее с английского. Это абсурдно, но ГДР и Болгария переводили книгу на свои языки с русского перевода.
Чехи же исключительно аккуратно составили договор, приготовились выплатить гонорар. И Ким сказал, что надо за ним поехать. Это был хороший повод, чтобы нас выпустить. И мы с удовольствием прокутили там гонорар. Это была наша первая заграничная поездка и очень интересная.
— В 1978 году вы были на Кубе — и путешествие ваше здорово затянулось… Почему вам тогда было сказано, что лучше остаться на время на Кубе, что в Москве существует какая-то угроза? Ведь с 1963 года всё так далеко ушло…
— На самом деле, я не знаю, существовала ли какая-то опасность. Но в те годы царила повышенная подозрительность, столько всего мерещилось. Может быть, появился какой-то журналист или вообще какое-то подозрительное лицо? А Ким только смеялся. Что из того, если даже кто-то его ищет? Считал, что ему ничто не угрожает. Тут говорили, что его могут убить. Он уверял, что не может кто-нибудь приехать с таким намерением.
Витали в воздухе угрозы
Собеседник: — Позвольте, я вам проясню. Безопасность Филби действительно нас заботила. Ведь здесь, в Москве, Ким даже звался другими именами — был он у нас здесь под прибалта. В «Острове» у Руфины Ивановны об этом написано.
— Но он был уверен в собственной безопасности. Жил под другой фамилией, которую ему потом еще раз сменили на более подходящую. Тем не менее Руфина Ивановна, а не он, стала ходить на почтамт за письмами и газетами, — вспомнил я.
— Это потому что так мне сказали, — пояснила Руфина Ивановна.
Собеседник: — Надо понимать, что Абель — Фишер, которого вы упомянули, — это одно, пусть и нелегал, но свой сотрудник, его немцы могли и попросить в чем-то помочь, выступить перед сотрудниками. А Маркусу Вольфу наши могли сказать: не надо беспокоить Филби, дайте человеку отдохнуть. Вряд ли Маркус Вольф пошел бы на какие-то самостоятельные действия без согласования с Центром. Теоретически это можно, но практически… Нет, точно нет, такой у Филби был высочайший уровень. Вот, Руфина Ивановна, вы ездили с Кимом в Прибалтику. Хотели в Латвии снимать фильм, взять у Кима интервью. Я могу честно признаться, там до этой поездки переписки полтонны: стоит ли вообще беспокоить Кима?
— Руфина Ивановна, это была поездка в Ригу?
— Да. Тогда он неважно себя чувствовал. В дороге стало еще хуже, а его пригласили на телевидение. В гостинице он совсем слег. Приходил врач, назначил лечение и постельный режим. На следующий день пришел журналист, чтобы отвезти Кима на телевидение. Я говорю, что это невозможно. Тот страшно разозлился и выскочил, хлопнув дверью… А Ким буквально еле дышит. Потом опять пришли уже другие люди, уговаривали. И я предложила единственно возможный вариант: снимать в гостинице, в холле. Я наблюдала за интервью и, зная, чего ему это стоило, снова подивилась его выдержке, силе воли. Всё прошло благополучно. Но нам пришлось задержаться в Риге на несколько дней, чтобы Ким пришел в себя.
Собеседник: — Я бы хотел еще раз вернуться к теме безопасности. Тут всё не так просто. То была защитная реакция на реакцию Великобритании. Эти вещи естественны для 1960— 1970-х годов. Что-нибудь проскальзывает в их печати с полуугрозой, а у нас в те времена такое воспринимали серьезно. Это Ким мог считать, что никто и никогда не решится, не посмеет. Но там шла определенная работа прессы, публиковались статьи… На него периодически начинался накат: предатель, продал Великобританию и прочее. Публикации до сих пор идут разные…
Вот сравнительно недавно внучка опубликовала статью. Читали? Полтора года назад, вдруг ни с того ни с сего, зимой, в минус тридцать, Руфине Ивановне звонок: «Я внучка, дочка Джона. Хочу быстренько к вам в гости приехать». Но мы же не знаем… Двадцать лет никого не было, и тут приезжает взрослая женщина и идет на кладбище в пять часов вечера. А январь, стужа… Мы туда поехали с ребятами — там метр снега. Она потом пишет в своей вышедшей в Англии статье: а кто это, интересно, незадолго до меня все расчистил и положил цветочки к памятнику? Так что вот такие приезды.
— А сын Джон жив?
— Нет, Джон умер. Это я узнала от внучки. А если о той поре, то сам Ким не верил, что угроза для жизни может прийти из Великобритании. Ясно, его могли искать английские журналисты. Он не хотел встречаться с ними. Но когда предупреждали об угрозе для жизни, он, как бы к этому ни относился, все равно подчинялся всем правилам. «Мы должны уехать или мы не можем ходить туда-то, мы не можем выходить без охраны» — всё это он соблюдал. И вот еще что он говорил: «Если со мной что-то случится, будет отвечать такой-то». Ким всегда об этом помнил. Поэтому вел себя очень осторожно.
Собеседник: — Простите, а как относительно всех тех диверсионных групп, которые засылались в СССР (и после предупреждений Филби арестовывались. — Н. Д.)? Там были националисты — прибалтийские, кавказские, среднеазиатские. Все те, кто переходил к фашистам. Мы же не знали, кто из них жив, чьи родственники остались… И потом, сколько на белом свете разных шизофреников. Одна квартира, в которой он жил, засветилась. Приезжал, по-моему, его сын. Парень хороший — но что дальше? Пришлось срочно подыскивать новую.
— Это та, которая на Соколе? — переспросила Руфина Ивановна. (Было это, как я понял, еще до ее замужества.)
Собеседник: — На самом деле относились к этому очень по-серьезному. Скажем так, Ким, может быть, даже не до конца осознавал важность той информации, которую он за столько лет передал. Он работал и работал. Но когда люди сидят тут, в Центре, и всё анализируют, это представляется иначе. А теперь я о несколько другом. Работая в Англии, он любил разговаривать с нашими товарищами. Одно дело, когда документы передаются в толпе. Другое — общение, беседы где-нибудь в безопасном месте. Переживал, когда таких бесед не было. Во время войны просил рассказывать, «какое у нас реальное положение на фронте». Понимаете, «у нас». А когда такой человек передает документы, а ему — «спасибо» и разбежались, то, конечно, неприятно. Филби повторял: «Я хочу, чтобы со мной работали». И в этом он был весь. Или его героизм еще во время гражданской войны в Испании. Тяжелейшее получил ранение. Эпизод, когда все, ехавшие с ним в одной машине, погибли, а он чудом остался жив…
— Об этом он рассказывал, мистика какая-то! Сидел все время на одном месте. Потом остановились, он обошел машину, пересел, и это его спасло. Отделался легким ранением в голову. Признавался мне: «Не мог понять, почему я пересел. Все погибли, а я — остался».
— Непонятно иное. Почему первые годы Филби в Москве были такими тяжелыми? — спросил я, обращаясь к Собеседнику. — Человек приезжает с верой, с желанием работать. И — безразличие. Или это был такой этап нашей истории?
Собеседник: — Это совпало с нехорошим периодом. Думаю, то были самые тяжелые годы: до прихода Андропова и после развала Хрущева, когда по многим областям нашей жизни был нанесен серьезный удар. По органам госбезопасности, в том числе… Ким приехал, а начальники менялись — приходили и уходили. Может быть, и с этим было связано. Плюс кризис Карибский, политические изменения в стране — не до этого было. Я думаю, что в определенной мере это была ошибка. Филби можно было намного больше использовать. Тем более с учетом его энергии и характера, конечно, его уровня. Это надо же еще представлять, какой уровень: не просто какой-то рядовой сотрудник, а один из руководителей британской разведки! Я читал документы, которые, видимо, докладывались Иосифу Виссарионовичу. Филби там советы дает, как работать. Можете себе представить, после 1930-х годов, после 1937 года? Когда был вырублен очень приличный уровень интеллектуалов разведки, когда вырубили практически всех резидентов в зарубежье — и вдруг наш зарубежный источник дает советы, как работать. А некоторые резолюции там читать страшно. Получается, что одно поколение чекистов вырубили, второе вырубили… И сидит, понятно, на их месте какой-то молодой начальник и не знает даже, что на этом переданном Кимом Филби документе написать. Потому что он — не в курсе, вырублено-то два поколения! Может, он и сам боится такую информацию куда-то давать. Это тоже надо как-то понимать, не забывать, помнить. Практически до 1943 года Филби временами не доверяли.
— Но потом-то поверили! Почему же так прохладно отнеслись к нему уже здесь, в Москве? Понятно, Карибский кризис, Хрущев… Но человек был готов трудиться, по-прежнему вкалывать!
— Мне кажется, тут сыграли роль несколько факторов, — чувствовалось, что Руфина Ивановна хорошо знает, о чем говорит. — Во-первых, он оставался иностранцем, а к ним у нас всегда относились с подозрением. Потом были некоторые сотрудники органов, которые, как Модржинская, уверяли, что Филби работал на англичан…
— Известная разведчица, она в военные годы, да и после писала суровые докладные записки, которые догадывались высшему руководству. — Эту историю наездов на Филби я слышал не раз. — Елену Модржинскую ценили: перед самой войной она под псевдонимом «Марья» передавала ценнейшие сведения из оккупированной немцами Варшавы. А тут жестоко ошибалась, но стояла на своем, уверяла в собственной правоте. Начинались проверки, ее записки из дела Филби изымались, но привкус оставался…
— И потом все зависит от человека, который тогда, в 1963-м, стоял во главе всего этого дела. Руководствовались чисто бюрократическим принципом: если ничего не делать, ничего не будет. Можно рискнуть, но зачем? Проще было посадить его «в клетку», дать охрану, следить за безопасностью. И еще печально, что Кима лишили всех контактов.
— С кем?
— Например, здесь работал его старый друг по Бейруту — журналист Дик Бистон. Ким обожал балет, оперу, музыку. И надо же было так случиться: однажды в первый раз, когда мы с Кимом пошли в Большой театр, мы наткнулись на Бистона с женой. Он тогда здесь работал корреспондентом «Дейли телеграф». Идем по проходу, а он нам навстречу. Мужчины вышли покурить, а Ким и меня прихватил. Вскоре в «Дейли телеграф» появилась маленькая заметочка с подробностями — в чем я была одета. По-моему, можно было бы встречаться. Вообще Ким сам избегал встреч с журналистами — не мог отвечать на многие вопросы. Но, думаю, ему было бы приятно повидаться со старыми друзьями. Кстати, у него был контакт с одной очень интересной старенькой американкой. Было ей за девяносто. Познакомил и меня, говорил: «Я уверен, ты ей понравишься». Жила здесь эта женщина с 1920-х годов, работала с людьми из ленинского окружения и ни за что не хотела возвращаться в Америку. Убежденная коммунистка, дом ее недалеко от нас, за Патриаршими прудами. Мы часто ее навещали. Ким получал много зарубежных газет и журналов, и по ее просьбе мы по прочтении всё приносили ей большими пачками.
— И больше ни с кем?
— С самого начала мы подружились с Блейками — Джорджем и его женой Идой. Ким был знаком с ними еще до меня. Я же познакомилась с Кимом благодаря Иде, за что ей очень признательна. Мы регулярно встречались семьями.
Целые тома секретов
Собеседник: — Боюсь, что здесь свою роль сыграл и предвоенный период, когда докладывали, докладывали — а даты нападения переносились. И только когда это все пошло уже в комплексе, когда вся группа Филби стала работать, их воспринимали уже по-другому. Тут идут и телеграммы из британского Форин оффис, тут и немецкие телеграммы расшифрованные и нам пересланные… Вы знаете, что Филби приносил нам целые дела? Он брал какое-то дело с работы, отдавал его в темноте вечером связнику. Иногда передавались целые тома. Наш человек ехал к себе в советское посольство и все это перефотографировалось. Дальше они встречались снова, наш сотрудник возвращал Киму дело.
— Жуткий риск!
Собеседник: — Это сейчас вот так понять, осознать — сложно. Филби пишет в своей книге, что тут разные факторы помогали — бомбежки, затемнение над Лондоном было. Никто внимания не обращал. А сейчас, на нашем уровне подумать? Это, вы правы, ужасный, конечно, риск, страшный риск. Понятно, что работа в форс-мажорных обстоятельствах. Теперь представляете, как это могли воспринимать в Москве? Да, ясно «враг народа» — ведь так невозможно! Еще один момент. Представьте 1937 год, репрессии. Расстреливали английских шпионов, кучу немецких шпионов, кучу американских… Расстреливают, сажают — и вдруг появляется английский источник, который пишет: «В посольстве Великобритании в Москве на связи всего два-три агента». Как же так?! «Английских агентов» в НКВД расстреливали сотнями, тысячами, а кто-то пишет, что их всего два-три. Да не может быть такого! Значит, он врет. То есть Филби не верили. Получалось, что волной тех репрессий было создано недоверие к самим себе. Когда ему дают задание выявить кого-то типа Сиднея Рейли…
— Это которого вывели в СССР в ходе операции «Трест»?
Собеседник: — Ну да, в 1925 году! А тут вдруг Филби запрашивают — мол, как там у вас Рейли поживает, чего делает? Ким в полном недоумении оттуда отвечает: вы чего, ребята, он же у вас в СССР давно арестован и расстрелян! Настолько сильна была волна репрессий, что сотрудник Центра — и не в курсе. Вот такой был уровень работы… Только потом, постепенно стало все это налаживаться. Согласен, были трудные годы. Но я категорически против того, чтобы Филби представляли в образе человека, заливавшего свою боль коньяком. Сложите всю его жизнь и сделайте вывод.
— Ну да, ведь даже в тяжелое время Филби дает советы, как держаться проваленным агентам. Пишет об Америке, где арестован наш атомный агент Нан, об Англии, где посажен в тюрьму столько для нас сделавший немец Фукс. Смысл: нельзя признаваться. Почему сам Филби довольно спокойно вышел из-под подозрений? Он знал всю методику контрразведки. Как арестовывали? Практически брали на понт: а ну-ка, признавайся! Но Филби-то все это знал. Потому-то и давал совет: полный отказ от всего и с улыбкой…
Собеседник: — Когда Фукса и Нана судили, обвинители боялись, что вот сейчас их адвокаты возьмут и используют все неточности и несуразности. Но те промолчали. И Ким возмущался: как так — защитник бездействует, надо же знать наше британское право! Доказательства, предоставленные в суд, добыты противоправно. То есть главным становилось слово полицейского. И все, больше ничего не было! У Филби написана работа об этом, но… Получилась та же трагедия, что и с Рихардом Зорге. О нем мы начали узнавать после выпущенного на Западе фильма «Кто вы, доктор Зорге?», который посмотрел Хрущев. А так бы ведать не ведали. Так и тут. Проведена гигантская работа — целые тома и тома. Чтобы кто-то совершил подобное, по крайней мере, я не слышал. В полном объеме обо всем, Филби сделанном, мало кто знает даже сегодня.
— Так давайте об этом расскажем в нашей книге — все, что можно, что разрешено. Лет-то пролетело сколько!
Собеседник: — Вы знаете, в чем парадокс, а если откровенно, — то боль и проблема разведки? Многие сообщения Филби докладывались тому же Сталину один на один, практически в оригинале. Получается, что аналитическим центром был единственный человек: Иосиф Виссарионович. Аналитического центра у разведки тогда не было, вся информация проходила через резолюции какого-нибудь среднего начальника. И выходило: «Войны не будет, как вы и говорили, товарищ Сталин». Отсюда всё и получалось…
— Или не получалось?
Собеседник: — Получалось, что кто знал о Филби реально? Знал о нем Сталин. Вот вам и ответ.
Что ж, мне оставалось только поблагодарить Собеседника за разъяснения — и я снова принялся расспрашивать Руфину Ивановну.
Опять к насущной жизни
— После серьезного и даже горького перейдем к вещам полегче — правда ли, что в России ваш муж здорово увлекся хоккеем?
— Хоккей, как и футбол, он никогда не пропускал. Обычно смотрел по телевизору, хотя иногда бывал и на стадионе. Действительно, особенно увлекался хоккеем. И вместе с Николаем Озеровым оглушительно орал: «Гол! Гол!» Отчаянный был болельщик!
— Видел фото Филби вместе с командой «Динамо». Знакомые лица: тренер Владимир Юрзинов, защитник Валерий Васильев, нападающий Александр Мальцев…
— Тогда он ездил к ним на тренировочную базу в Новогорск. Сам Ким был очень спортивен. В молодости в Кембридже был чемпионом по плаванию. Играл в футбол, регби, занимался боксом. Но, разумеется, главным для него всегда была работа.
— А над чем работал? Никогда вас не посвящал?
— Нет-нет, никогда. Абсолютно профессиональная черта. Меня это и не интересовало. Так мы были воспитаны: меньше знаешь… Я понимала по его сосредоточенному виду, что он работает. Он всё прокручивал в голове — никаких черновиков, набросков. Просто садился за машинку и быстро, лист за листом, печатал окончательный вариант. Он не говорил, над чем трудился. Но по окончании работы, выходя из кабинета, делился со мной своими впечатлениями. Иногда говорил — это неинтересно, пустая трата времени. Другой раз с удовлетворением высказывался, что работа была трудная и очень интересная. Я видела его и в восторженном настроении, когда он действительно гордился результатом своего труда.
— После 1975–1976 годов работы этой стало побольше?
— Да. В то же время появились и ученики. Но прошли годы, появилась одышка, стало тяжело ходить на эту конспиративную квартиру. Она расположена на девятом этаже, к тому же иногда не работал лифт. Порой, уже в последние годы, так ему было плохо, что я звонила, просила отменить занятие. Потом по его просьбе ученики приходили к нам домой. Но это уже к концу — в 1980-е годы. А первое время он активно готовился к занятиям и работал с увлечением. «Интеллигентные, любознательные молодые люди» — так отзывался он о своих учениках. Но сожалел об упущенном времени: «Информация моя уже устарела. Жаль, что слишком поздно».
— А по-русски он читал?
— Да, читал «Советский спорт».
Собеседник: — Руфина Ивановна, есть фото Филби с «Литературной газетой». Постановочное?
— Возможно, просто просматривал. Вот «Советский спорт» я ему выписывала. И его он читал выборочно. Книги по-русски не читал. Но в его библиотеке красуются прекрасные издания на английском языке — и Толстой, и Чехов, и многие другие. Он был увлечен русской классикой еще в студенческие годы и досконально ее изучил. Ким был способным к языкам и многими владел в совершенстве. Начинал изучать и русский. Но при мне такой необходимости не было, и когда я начала более или менее изъясняться по-английски, он, шутя, стал жаловаться: «Из-за тебя я не могу учить русский».
— Руфина Ивановна, вы говорили дома только по-английски?
— Знаете, у нас с ним был такой кошмарный микст, свой язык. Ким тоже стал говорить на английском, впутывая русские слова. Я вообще сначала не знала английского. Так, школьная программа. Но было неприятно, когда при мне все говорили по-английски, а я ничего не понимала. Это стало раздражать. Надо было учиться. Мне порекомендовали учительницу. Занималась я недолго, с большими перерывами и получила всего несколько уроков, но с пользой. А по совету старого друга стала читать английские книги, постепенно понимая все больше. Ну и, конечно, изъясняясь по-английски с Кимом и выступая в роли его переводчика.
— Муж помогал вам разобраться с английскими сложностями?
— Он сказал мне: «Чего я не умею, так это учить». И меня он ничему не учил, даже когда я просила об этом.
А вот и Грэм Грин
— Вы говорили, что Грэм Грин был вашим любимым писателем, по книгам которого вы учили английский. А еще вы назвали его другом вашего мужа. Из воспоминаний Филби, служившего в военные годы вместе с Грином в британской разведке, выходило, что разведчиком он был неважнецким.
— Ким радовался, что Грин превратился в прекрасного писателя, а не остался плохим разведчиком. И еще когда Грин служил в разведке, то с чувством юмора у него все было прекрасно. На одном из совещаний предложил разлагать немцев, зазывая их в один бродячий французский бордель.
— Вы познакомились с Грином у себя дома, в Москве в сентябре 1986-го. Судя по всему, впечатление он на вас произвел удивительное…
— Да. Но еще в давние времена я увлекалась произведениями Грина. Читала все, что у нас переводилось. А потом увидела у Кима на обложке журнала «Тайм» портрет Грина — это был «человек года». Я сказала Киму: «Это мой любимый писатель». А он мне: «Это мой друг». Это был удивительно мягкий, обаятельный человек. С первой встречи у меня было ощущение, что это мой старый добрый друг. Грин приехал с Татьяной Кудрявцевой.
— Переводившей его книги?
— Да. Мы потом с ней подружились. Они подъехали на «чайке» и остановились в тупике переулка, недалеко от нашего дома. К подъезду вела узкая тропка. Грин вышел из «чайки» и «разложился» во весь рост — высоченный. Он протянул руку и смущенно сказал: «I’m so shy». И через несколько шагов снова повторил: «I’m so shy».
— Почему он повторял «Я так стесняюсь, я так стесняюсь»?
— Я поразилась. Потому что это скорее относилось ко мне. Я всю жизнь страдала от своей застенчивости. А слова Грина показывают, каким он был в глубине души. На пороге нас встретил Ким. Друзья обнялись. И вот мы вошли к нам в квартиру. Они сидели рядом на диване, а я напротив. Они так хорошо смотрелись вместе и были даже похожи друг на друга. Я получала удовольствие, наблюдая за ними и слушая их воспоминания. До сих пор не могу себе простить, что не сфотографировала их.
Разведчик или знаменитость?
— Руфина Ивановна, не припомните, с Коэнами он не встречался? Это — супружеская пара американцев, доставшая для нас атомные секреты из лаборатории Лос-Аламоса.
— С Коэнами? Нет. И тоже непонятно почему. Ведь они были одиноки и жилось им непросто. Интересные люди, но встретиться с ними нам не довелось.
— А если вернуться немного назад. Никто из кураторов вас не предупреждал, что с иностранцами общаться нельзя?
— Это, возможно, было с самого начала, еще до меня — ведь мы встретились только через семь лет после его приезда. Вероятно, его о чем-то предупреждали. Что неприятно: ограждали нас от людей. Тем не менее у нас бывали две-три пары моих самых близких друзей и никаких замечаний это не вызывало. Правда, через какое-то время мне, по настоянию куратора, пришлось составить список «моих контактов» — так он выразился.
Собеседник: — Я согласен, что вопросы использования, адаптации — сложнейшие. Как-то сложилось, и хорошо. И с Коэнами возникли трудности только в последние годы — оба болели. Дилемма — использовать их или, наоборот, — пусть отдыхают, живут в покое? Может, показать людям? Помните, как получилось с полковником Абелем? Дали ему слово в фильме «Мертвый сезон», и получилось, имя человека стало легендарным. Ассоциируют с успехами разведки. Решение принимал лично Андропов. Так и здесь. Решения нет — фигура Филби засекреченная. Хотя, думаю, где-то к году 1970-му Филби можно было и раскрыть.
— Но почему тогда не раскрыли?
Собеседник: — Боялись британской реакции. До сих пор — реакция болезненная, для них — это страшно больной вопрос. Нет-нет да и к какой-нибудь «памятной» дате такое в прессе выдадут! Ведь наш человек столько лет против них работал! Да еще, они прекрасно понимают, работал просто так, за идею. И боролся с фашизмом. И ему реально нечего даже предъявить…
— Когда моя книга «Остров на шестом этаже» вышла на английском языке в Великобритании и США, то бóльшую часть ее занимала библиография из ста пятидесяти семи книг, посвященных Филби. Составил один американец, который принимал участие в издании книги, раньше работавший в ЦРУ. Каждую книгу он подробно анализировал, сопровождая подробными комментариями и ссылками на свидетелей описываемых событий. Меня удивило такое количество изданий, на что автор библиографии ответил, что в процессе его работы эта цифра уже перевалила за двести. Значит, есть огромный интерес.
— Вы вспоминали, что раздражало, когда при вас говорили на английскому а вы не понимали. А при интервью с журналистом Найтли вы присутствовали? Язык к тому времени, как я понимаю, выучили?
— Нельзя сказать, что «выучила», но понять беседу была в состоянии. Ким прочитал одну из его первых книг, она показалась ему наиболее правдоподобной.
Собеседник: — Там не было, назовем так, оскорблений. Он был первым из англичан, кто попытался…
— …Избежать лжи, искажений. Потому Ким согласился на интервью с Найтли.
— Как Филби относился к своей популярности? Был ли он в СССР известен? К примеру, разведчика-нелегала Героя Советского Союза Геворка Андреевича Вартаняна нередко узнают на улице.
— О нем не знали и его не узнавали. Было только одно телеинтервью с Генрихом Боровиком, посвященное Грэму Грину. Я о Киме ничего не знала до знакомства с ним. Он приехал в 1963-м, и только в 1965-м появилась статья в «Известиях» под заголовком «Здравствуйте, товарищ Филби». Я тогда этой статьи не читала. Узнала о ней позже — она у Кима сохранилась. Но из этой публикации ничего нельзя было понять. Даже что он — знаменитый разведчик, столько для СССР сделавший. Возникали вопросы: кто это и зачем он сюда приехал? Были же какие-то перебежчики. Осела здесь пара молодых англичан, имен не помню. Что-то о них писали, показывали по телевизору. А о Киме больше ни слова. Казалось, это какой-то очередной коммунист, сбежавший к нам от проклятых капиталистов.
— Руфина Ивановна, я читал в вашем «Острове на шестом этаже», что вы познакомились на представлении американского ледового балета «Холидей он айс» в августе 1970-го. Представляете, я, в то время мальчишка-студент, работал там переводчиком! Сидел на верхотуре и переводил по ходу всех представлений команды режиссера по свету. У Кима Филби не было билета, а я бы мог его вам запросто достать…
— Жаль, что мы с вами раньше не познакомились! Я-то попала, у меня был билет. А Ким пришел в надежде купить билет, но не удалось. Зато мы с ним познакомились.
Собеседник: — Ким очень любил Москву. Весь центр, дворики, памятники…
— Он любил прогулки, много ходил. Я за ним еле поспевала. Ему доставляло радость бродить по старой Москве. Он знал ее лучше меня, буквально каждый переулок. И везде, даже в незнакомых местах ориентировался безошибочно. У меня, видно, эта клеточка отсутствует. А когда мы ехали в Венгрию, то проезжали Польшу. Поезд остановился на два часа. Решили прогуляться, и, конечно, в Старый город. Гида не было, и Ким вел меня по диагонали, по прямой, найдя каким-то чутьем самый короткий путь. И точно вывел в Старый город, где раньше никогда не был. А Москву любил и знал блестяще. Даже карту составил — весьма своеобразную.
— Карту чего?
— Карту туалетов, очень полезную при таком дефиците.
— Британский юмор и полезность!
— Но он легко ориентировался без всяких карт…
Собеседник: — У нас даже была идея поставить бюст Филби на Тверском бульваре. Но правительство Москвы зарезервировало его для художников и писателей.
— Знаете, чтобы вы лучше поняли, как жилось Киму в Москве, приходите ко мне в гости. Посмотрите, попьем чайку. Возможно, у вас еще остались вопросы.
Я посмотрел на Собеседника. Он был не против. Конечно, вопросы оставались.
Дом разведчика — его крепость
И все-таки совпадения бывают. Оказалось, я долгие годы был соседом Филби. Неужели за все эти годы мы не встречались в наших двух уютных переулочках в самом центре? Как могли разминуться, не столкнуться в булочной ли, в аптеке, на том же телеграфе, куда я всегда гонял сначала за отцовской, а потом и за собственной почтой? Да просто во время прогулок по городу, агрессивно ощетинившемуся на забитых народом центральных улицах, зато такому тихому, патриархальному в своих старинных закоулках, где еще оставшиеся от прошлой жизни немолодые прохожие порой, будто в деревне, вежливо здороваются друг с другом.
Иногда мне даже кажется, что мне попадалась на глаза эта хорошо одетая пара — Ким Филби и Руфина Ивановна. Да-да, вот они идут вместе, я обгоняю их, и слышится мне английская речь, в которой вдруг проскальзывает семейная шутка-присказка семейства Филби: «Все это не так просто».
Но, нет. Ничего такого не было. Это уже играет воображение, выписывая сценки из другого, не моего жанра. Я же буду придерживаться только его. Не зря друзья-писатели подсмеиваются: ты как документальный фильм снимаешь — не даешь себе же простора. Не даю.
Поэтому тихо бреду вниз мимо больницы с театром, попадая через пару минут в переулок неподалеку от прудов, где и жил Филби.
Сейчас Руфина Ивановна осталась в этой квартире одна. И уже на пороге, без лишних слов и объяснений, понятно: здесь всё, как при нем.
На стене в гостиной, где нам предстоит долгий разговор, картина. Мне почему-то подумалось, Мане. Но как можно проявлять франкофильство в английском жилище? Конечно, знаменитый Тернер. Руфина Ивановна объясняет: один из любимых художников Кима. Понятно, копия, но глаз радует.
Книги повсюду, начиная с прихожей. И в гостиной, и в кабинете. Старинные фолианты поблескивают известными британскими названиями. Множество хорошо изданных переводов русских классиков, среди них и собранный в толстенный том триумвират Булгакова, Пастернака и Солженицына.
А вот и приемник моей юности «Фестиваль», который превратился в верного друга Филби.
— Тот самый — его любимый? Он еще работает?
Руфина Ивановна включает агрегат, принимавший в свое время Би-би-си из Лондона. «Фестиваль» накаляется лампочками, не спеша, нагревается. И зашумел, разражаясь долгожданным звуком.
— Мой брат без конца подпиливал, подтачивал детальки. А клавиша, которая все это включает, не работала. Так он сделал дырочку сбоку, — показывает Руфина Ивановна. — И заработал. Ким радиоприемник обожал. Позже подарили ему «Зенит», так он все равно садился сюда, к «Фестивалю». Считал звук идеальным. Да и радисты все соглашаются: у этого радиоприемника звук — самый лучший. Все время слушал Би-би-си. С семи утра вот так садился на этот стул и включал радио.
— Стул скромный.
— Стакан чаю и, конечно, сигареты, сигареты, сигареты. Всегда вставал рано, не важно, как провел ночь.
— Мучился бессонницей?
— Конечно. Все время — снотворное, но бесполезно. И читал, читал до полуночи. Ходил, опять читал. Не умел читать полусидя — полулежа. Садился, спускал ноги с постели. Рядом стоял маленький столик. На столике книги и, естественно, пепельница.
— Даже ночью курил?
— Курил. Особенно когда у него приступ или кашля, или сердечный. Вообще при любом недомогании первое, что делал, хватался за сигарету.
— Казалось, наоборот. Хотя, у каждого свое. Расшатанные нервы?
— Нервы еще от той, старой жизни. Накопилось. Да и потом… в каком положении он здесь оказался в первые годы.
— Ну вот, я вас расстроил. А что это за два пистолета на стенке?
— Сувенирные. Кто-то был в Афганистане и привез нам. Подделка. Но Ким всегда так «священно» относился к подаркам. А над ними две оленьи шкуры от Любимова.
— Разведчика и вашего друга? Теперь — известный писатель.
— Работал в Дании, оттуда и привез шкуры. Мы их с Кимом развешивали.
— А это — ваши с Кимом фото тех времен.
— Да-да. Последних времен. К концу восьмидесятых. Выглядит плохо, отекшим — здоровье ухудшилось. А вот рядом висит то, что прислал ему Энтони Блант. Помните эту историю?
— Честно говоря, нет.
— Кто-то принес в советское посольство в Лондоне пакет. Не оставил никакого письма, записки. Просил передать Киму Филби. И нам принесли. Ким раскрыл — картина. Долго думал, от кого? Автор — Пиронези, колонна Антонина, и он тогда по имени Энтони понял. Колонна — в честь победы. Это — как символ общей победы. К тому же Блант — специалист по итальянскому искусству.
Ким хотел тогда его поблагодарить, написать письмо. Но потом передумал — боялся ему навредить.
— В каком году это было? Где-то в семидесятых?
— Точно не помню. Блант довольно скоро умер. Ким переживал и пожалел, что не написал ему. Бланта, конечно, добила Тэтчер. Он получил иммунитет, а она его нарушила. Это невиданно для англичан: они слово держат. Позор просто!
— Такая дама… Также, только чуть позже, сдала и Кернкросса. Руфина Ивановна, а где знаменитый старинный стол?
— Вот он, XVII века, из цельного куска дерева. Вы знаете, что этот стол ему подарил его друг Том Харрис, который служил с ним в разведке. Он был антикваром и рассказывал, что этот стол находился в монастырской трапезной. Монахи пили вино, и когда разливали, растирали его руками и таким образом полировали дерево.
— Стулья из несколько другой оперы?
— Да, из наших с Кимом времен. Это моя мама их нашла, потому что те, что стояли еще до меня, наверное, были из Лихобор, как и вся мебель. Они уже раскачались и совсем разваливались. А вот этот стул Кима из Бейрута. Всю мебель: стол, тахту, комод, все эти полки — он заказал в Лихоборах по своим чертежам. Но потом расстроился: не рассчитал толщину полок, и некоторые книги по высоте не проходили. Поэтому книги приходилось расставлять бессистемно.
— Какая же у вас библиотека! Книги в основном все английские…
— Конечно. И все это Ким читал. А с тахтой получилось комично. Уже после оформления заказа он купил в магазине югославскую кровать. В те годы редкая удача. И от раньше заказанной тахты пришлось отказаться. И хотя к ее изготовлению на фабрике еще не приступали, у нас, как известно, «все не так просто». Надо было указать уважительную причину. Ким был в тупике. Но, вспомнив, что глупый вопрос предполагает глупый ответ, сказал: «Потому что мой папа умер». И эту причину сочли уважительной. Вот, видите, в кабинете фотопортрет его отца. А на этом столике стояла пишущая машинка Кима.
Муж не брал жену в разведку»
— Руфина Ивановна, спасибо за экскурсию. И, если позволите, попробую как следует расспросить вас о профессиональной работе Кима Филби. Наверняка за эти восемнадцать лет он рассказывал о своей жизни там…
— Как вам сказать. Чувствовалось, что о деталях работы говорить ему не хотелось. Я ведь понимала, что всё засекречено, и не допытывалась. Рассказывал, правда, без подробностей, как убегал в 1963-м из Бейрута. Теперь это уже известно: на пароходе «Долматов». Но поведал одну интересную деталь, о которой не упоминают. Был у них с советским куратором, там работавшим, условный знак. Когда тот проходил мимо его дома, Ким видел куратора с балкона — значит, назначена встреча. Если вдруг предстоит побег, знаком опасности должна была стать газета в руках куратора. И человек этот мимо дома в нужный момент прошел, только вот газету забыл. Ким встретился с куратором, но что надо бежать прямо сейчас, не знал. Показывал мне: «Я ушел, как был, в этом костюме с одним носовым платком — и всё».
— Вы с этим куратором не встречались?
— Была с ним нежданная встреча. Фамилия его П-в. Я тогда имен не знала, а познакомилась с ним на улице. Я уже рассказывала, что Ким любил прогулки. В тот раз были на Красной площади. Возвращались, и тут я должна вам объяснить: все время была я под страхом. Постоянно снились кошмары. Сидело все это в подсознании. Меня все время пугали, что его могут похитить, убить, хотя Ким считал, что это — полная ерунда, и относился к этому спокойно. Но, повторюсь, будучи человеком исключительно дисциплинированным, поступал всегда так, как говорили. Никогда ничего не нарушал. Он бережно относился к людям — со всех точек зрения. Повторял: «Ну а вдруг со мной что-то случится? Значит, будет отвечать тот, которому все это поручили».
И вот мы идем, глубокая зима, морозный день. Ким любил такую погоду. Проходим мимо еще той, старой гостиницы «Националь», и я вижу человека, который приближается к нам. И на моих глазах его лицо резко меняется — становится свирепым, ужасным. И этот незнакомец кидается на Кима. Я застываю, как соляной столб, но вдруг вижу: они оба улыбаются и обнимаются. Оказалось, это был тот самый П-в, который был его контактом в Бейруте и с которым он здесь никогда не виделся. Да, контактов с людьми Ким имел немного. Чисто случайная встреча! Потом П-в приходил к нам в гости с женой. Пригласили и нас к себе. Через несколько лет этот человек умер.
— Если верно понимаю, воспоминания о жизни там были отрывочные.
— Ким обычно рассказывал какие-то забавные случаи, со своими детьми, например.
— И ничего — совсем ничего о работе?
— Вспоминал какие-то эпизоды из той жизни, но это не касалось работы.
— Затрону тему серьезную. Существует мнение, что Киму Филби дали убежать из Бейрута. Допрашивал его приехавший из Лондона старый друг Николас Элиотт, чуть ли не сразу после тяжелейшего разговора улетевший обратно в Англию. А местный резидент Лан вообще общался с Филби только по телефону. Небрежность для таких асов непростительно странная. Как этот момент оценивал сам Филби?
— Ким мне этого никогда не говорил. Я узнала это позже. То, что приезжал человек, допрашивал. И вместо того чтобы сразу забрать, дал ему время — субботу и воскресенье. Ким рассказывал, как ему пришлось уходить с пустыми руками. На такой случай у него была приготовлена сумма денег, которую он оставлял жене. Тем не менее Ким всегда был готов к неожиданному исчезновению.
Я вам расскажу о другом. Ким был необычайно теплым, доброжелательным человеком. Вот он сидит в кабинете, работает, печатает на машинке. Я открываю дверь, хочу что-то сказать, но понимаю, что не вовремя, и ухожу. Но он тут же поворачивается с улыбкой, как бы ни был занят, и спрашивает: «Что ты хотела?»
— Это любовь к вам у интеллигентность или выдержка?
— Это нельзя воспитать. Натура есть натура. Многие, кто считает себя интеллигентами, так себя не ведут. Даже с вежливыми людьми случается всякое. Я говорила вам об одном из наших кураторов, человеке вполне достойном. Но случился эпизод, который привел Кима в бешенство. Мы путешествовали по Волге с его сыном и каждый день обсуждали, где высаживаемся, какой у нас маршрут. Собирались у нас в каюте — мы с Кимом, сын Джон с женой и наш куратор. Я задаю куратору вопрос, пытаюсь обсудить какое-то предложение, а он сидит и, не глядя на меня, листает и листает журнал. Что было с Кимом! Он в бешенстве вскочил со стула: «Кто не вежлив с моей женой, тот оскорбляет меня». Он произнес это по-русски.
— Руфина Ивановна у ваш муж задавал высокую планку. Может, для большинства она слишком высока…
— Да, это так. Например, с Кимом невозможно было ездить в метро. Выплескивается поток, куда-то устремляется. А он всегда всех пропускает. Я иду, привычно лавируя в толпе, и его теряю. Вижу его далеко, а он все еще пропускает, пропускает… И так каждый раз. Рассказывал, что приехав в Москву, решил зайти в знаменитый наш «Елисеевский». Подходит к магазину, открывает дверь. Видит женщину и пропускает ее. А за этой женщиной ринулся один мужчина, другой, все подряд. Ким смеялся: «Я стоял, как швейцар, держа эту дверь». Вот напротив — стоит его кресло. И всякий раз, когда я входила в комнату, он вставал. Я с трудом отучила его от этого. А моя мама мучилась. У нее здесь была своя комната, и она часто оставалась у нас. Мама входит, и муж сразу вскакивает. Мама: «Ким, ради бога! Я боюсь входить в комнату». А он говорит: «Я был таким мальчиком».
— Что он имел в виду?
— Он рассказывал, что начал читать с четырех лет, углубляясь в книги и ничего не замечая вокруг, и говорил мне: «Вдруг слышу: Ким, твоя мама зашла. И я сразу вскакивал». Натура и воспитание, конечно, тоже.
— Руфина Ивановна, давайте вернемся к работе вашего мужа. Было ли нечто такое для нашей страны сделанное, чем он особо гордился?
— Да. Часто он повторял: «Прохоровка, Прохоровка».
— Это о материалах, которые он с друзьями по «пятерке» передави накануне Курской битвы?
— Да. Я-то о Прохоровке мало слышала, все больше о Курской дуге. А он повторял: «Прохоровка — это же я». Никогда свою роль не выпячивал, но в этом случае гордился.
— А об атомной бомбе вопрос возникал?
— Это другое дело. Рассказывал, когда на него впервые пало подозрение, как он сумел выйти из опасной ситуации. Написал две статьи, смысл которых сводился к одному: ни в коем случае не признаваться.
«Пятерка», «шестерка», «туз»
— А о друзьях по «пятерке» он не вспоминал? Пусть как-то, в каком-то контексте. Кто был для него самым близким?
— Смелость расставлять по степени близости на себя не возьму. Но о Бёрджессе Ким говорил, что он был необыкновенным, безумно талантливым. Пожалуй, наиболее блестящим. Однако не сумел себя реализовать. Щеголял экстравагантностью. Рассказывал Ким про него смешную историю. Часто они встречались на приемах, и если была жара, то во время торжества Бёрджесс мог пойти под душ, не раздеваясь, — прямо в костюме, в галстуке, в туфлях. И объяснял потом: «Ничего страшного — это все синтетика».
А Ким пострадал из-за него.
— Это когда вместо того, чтобы просто помочь Маклину, Бёрджесс сбежал вместе с ним?
— Конечно, если бы не Бёрджесс, Ким мог работать и работать.
— Обиделся на него здорово?
— Да, обиделся, даже не хотел с ним встречаться. Но была У Кима незаживающая рана. Один из сотрудников разведки написал, будто Филби отказался встречаться с Бёрджессом, когда тот лежал в московской больнице и хотел его видеть. Но я-то хорошо знаю, что это неправда. Ким мало говорил о работе, а здесь высказывался часто. Повторял: «Бёрджесс хотел видеть меня перед смертью, хотел сказать мне что-то важное. А ему сообщили, что меня нет в Москве. Почему они так жестоки?» Киму вообще ничего не сказали. И то, что он не мог тогда увидеть Гая, оставалось болью. Очень переживал! Я на похоронах мужа увидела человека, который вообще не знал Кима, а потом писал, что «забегал на чаек к Руфине и Киму»…
— Давайте перейдем к следующему из «пятерки».
— Я бы добавила еще о Бёрджессе. Известно, к чему привели его выходки. И то, что он ночевал у Кима в Вашингтоне, было против всех правил. О Дональде Маклине известно многое. Что мне добавить? С ним так близко Ким знаком не был. Маклин работал в МИДе, они не часто пересекались. А с Бёрджессом Ким был связан. Гай пришел в контрразведку раньше, это он рекомендовал туда Кима. А когда Ким вместе с Маклином работали на одно общее дело, по всем правилам они не могли встречаться. Но Ким всегда был высокого мнения о нем.
— Давайте перейдем к Бланту. О картине, присланной им из Лондона, вы уже рассказали.
— Про Бланта… Ким к нему очень хорошо относился.
— А вы знали о нем еще до речи Тэтчер?
— Да. О Кернкроссе — нет. Ким никогда не произносил этого имени.
— Как?
— Это было тайной. Он только смеялся, потому что кого только ни назначали «пятым». Даже одного из его начальников.
— Холлиса, начальника британской контрразведки.
— Ким очень веселился по этому поводу.
— Знал, что это не так?
— Конечно, знал. Но никогда ничего не говорил. Это была закрытая тема. На многие вопросы Ким отвечал: «Об этом я не могу говорить». По поводу Бланта Ким переживал. Особенно после того выступления Тэтчер. Ким вообще плохо к ней относился. Говорил, что она мещанка, не леди.
— Хотя потом ей был присвоен титул баронессы.
— Блант же рисковал, когда передавал подарок.
— Получить из Лондона такой пакет — чудо. А относительно Кернкросса хочу вас спросить: они были знакомы?
— Лично? Не знаю и гадать не хочу. Получилось так, что все сосредоточились на так называемой «Кембриджской пятерке».
— А как Филби относился к некоторым ошибкам, ими допущенным? То же проживание Бёрджесса у него в Вашингтоне… Старался в ту пору помогать ему? Сдерживать? Отвадить от питья?
— Ким сознавал, что это ошибка. И все-таки хотел помочь Бёрджессу. У него осталось двойственное чувство. Хотел удержать его от чего-то: талантливый человек был совершенно неуправляемым. С другой стороны — это грубое нарушение правил. Когда стали копать, каждая деталь была против них.
— Бёрджесс так никогда и не объяснил, почему он вдруг рванул в Москву с Маклином?
— Никогда. Маклин — другое дело, у него не было другого выхода. Ким устроил ему побег и в результате сам пострадал. А вот Бёрджесс… Его побег был неоправдан и привел к провалу. И это взбесило Кима.
— Муж рассказывал вам о своих первых годах в Москве? Что его тяготило?
— Ким ценил каждую мелочь проявления человеческой доброты. Он рассказывал мне с такой теплотой о том, что после побега его встретили искренне, с объятиями. Он-то считал это неудачей. А ему при встрече: «Ну, что вы, Ким. Все хорошо». И он постоянно о той первой встрече вспоминал. А потом говорил мне: «Я был переполнен информацией, и мне хотелось всё отдать. Я писал без конца эти меморандумы». Так он их называл. Выяснилось, что никому это не нужно, их даже никто не читает. Я никогда к его бумагам не прикасалась. Но когда его не стало, я открыла сейф, обнаружила две черные толстые папки. Мое советское воспитание подсказывало мне, что лучше ничего не знать. Я только чуть приоткрыла их и поняла — нечто профессиональное. Закрыла и сразу же, когда пришел куратор, отдала их. Но в одной тонкой папочке, которую я открыла, были его воспоминания. М. Б. потом их переводил. Там детство, его вербовка — это была предыстория. Его книга начинается с Турции, а в папочке — что было до того. Но я помню, как все это начиналось. Ким давал мне читать первые страницы. Его книгу сначала хотели публиковать, а потом она десять лет лежала у нас без движения.
— Вы имеете в виду «Мою тайную войну»?
— Да. После ее публикации Ким сказал: я напишу вторую книгу, и она будет начинаться с твоего имени. И он показал мне первые строчки: «Руфина как-то сказала мне, что я должен всегда мыть руки после того, как держал деньги…» Всё это я запомнила. Так эта рукопись и начиналась. Ким был очень увлечен работой. Печатал на машинке, но я видела только первые страницы. А затем заметила, что Ким как-то скис. Говорит мне: «Нет, все равно это не опубликуют». И перестал писать. И так это осталось незавершенным. Когда увидела эту папку, поняла, что это его воспоминания, и уже никому их не показала, не отдала. Боялась, что пропадет. Или, как говорит один наш знакомый, «все в печку».
— Руфина Ивановна, вопрос, на который прошу вас ответить со всей откровенностью. А не случалось ли, чтобы в минуты откровенности муж говорил вам, что ошибся, что не нашел здесь того, чего искал?
— Он не считал свою работу напрасной. Но в системе был разочарован. Многое его раздражало, даже возмущало. Увидел здесь не то, что ожидал увидеть человек, верящий в социализм, коммунизм. Очень переживал, когда видел бедных стариков. Чуть не слезы на глазах. Едва ли не каждую бабушку переводил через дорогу, нес ее сумку. Все повторял: «Ведь это они выиграли войну. Почему они такие бедные?» Он тогда получал пятьсот рублей.
— В то время прямо генеральская зарплата.
— Испытывал угрызения совести, все время сравнивал себя с этими стариками. Знал, какая пенсия у моей мамы, ориентировался в нашей жизни и считал, что такие деньги получает незаслуженно. Один куратор мне сказал, что столько платят только ученым. Когда после одной большой работы ему выплатили гонорар, кажется, рублей пятьсот, он был искренне смущен. Попросил куратора перевести эти деньги в фонд вдов. Тот, хорошо помню, ответил: «Фондов никаких у нас нет, но у вас есть своя вдова, мама Руфины», — и Ким перевел эти деньги маме. А у нас с Кимом не было никакой сберкнижки. Все деньги мы проживали. У него оставалась валюта в чеках Внешпосылторга за книгу, изданную за границей. Основной гонорар он раздал своим пятерым детям, и каждый купил на эти деньги по дому в Англии. Как-то Ким завел со мной разговор о завещании. Я чуть не впала в истерику. Не могла, не хотела представлять, что что-то может быть после Кима. Он замолчал и больше не поднимал эту тему. Но когда попал в очередной раз в больницу, не говоря мне ни слова, оформил завещание. Помогли нотариус и врачи. Оставил всё мне, и первое, что я спросила: «А дети?» И Ким ответил: «Они свое получили». Значительную сумму он перевел на бывшую жену Элеонору.
— Она задержалась у нас недолго, уехала, но написала книгу о жизни в Москве.
— Книгу писали журналисты, ограничившись в основном сугубо бытовыми описаниями московской жизни. После Кима у меня оставалось несколько чеков, но их уже отменяли и «Березки» закрывались. И я почти накануне закрытия приехала в магазин, чтобы потратить свои остатки. Оказалась дубленка необычно дешевая, объяснили, потому что последняя. И мне как раз хватило денег.
— Как вы пережили 1990-е с кризисом и инфляцией?
— Мне после ухода Кима назначили пенсию как вдове генерала — двести рублей. Но грянула инфляция, и она просто исчезла. Получала в переводе на валюту долларов пять. Что-то надо было делать. Понимала, что по специальности я уже вряд ли куда-нибудь устроюсь. Ну, пойду мыть лестницу…
— Слом всей страны…
— Приезжали дети Кима, старший внук, которого я встречала шампанским с черной икрой из старых запасов, потом он говорил всем, что Руфа живет, как королева. Раньше мы всегда так встречали детей Кима. Но теперь я оказалась совсем в другом положении. В последние годы жизни Ким, видимо, переживая за меня, сказал: «Я тебе не оставлю никакого наследства. Единственное мое богатство — мои книги». Не хотела расстраивать Кима, но тогда я понимала, что английские книги в Советском Союзе — ничто. Когда Кима не стало, пошла к нотариусу с завещанием оформлять право на наследство. И он стал расспрашивать: «Какая у вас собственность?» Я перечисляла: квартира, вещи, книги… «А машина, дача — есть?» Отвечаю, что нет. И, глядя на меня, как на идиотку, нотариус объясняет, что собственности у меня никакой нет, а все, что в квартире, и без завещания принадлежит мне.
— А как вы решили взяться за книгу «Остров на шестом этаже»?
— Подсказал один из учеников Кима. Он был поражен, узнав, какая у меня пенсия, и предложил: «Пишите книгу». Я долго не могла решиться на это. А потом он рассказал, что в организацию пришло письмо от Сотбис. Они хотели бы купить у меня какие-то вещи Кима. Ответ написали небрежно и как бы от моего имени: она отказывается что-либо продавать. Я действительно тогда не думала ни о каких продажах, но почему меня не поставили в известность? И рассказала обо всем этом верному другу, любимому ученику Кима. Он взял на себя работу с Сотбис, чьи представители меня долго уламывали. Тяжело было решиться на эту продажу. Я звонила детям: приезжайте, посмотрите, берите, что хотите. Все ответили, что им ничего не надо. Обливаясь слезами, писала дочери Кима Джозефине. У нас же были со всеми теплые отношения, они почти каждый год приезжали к нам…
— Сейчас все, кроме Джона, живы?
— Да. Они приезжали сюда на похороны — Джозефина с мужем, Джон. А Джозефина — независимая, с характером, поразила меня, показав письмо, написанное от руки в КГБ: «Я прошу, чтобы вы разрешили нашей маме Руфе приезжать в Англию».
— Сегодня отношения поддерживаете?
— Я в Лондоне бывала много раз. Но в последнее время уже не езжу.
— И как же было на аукционе «Сотбис»?
— Он удался. Прошло какое-то время после начала тяжелых девяностых. Служба внешней разведки воспрянула духом. Тоже мне помогает. Жизнь продолжается. Но ощущение потери не уходит. С этим надо жить.
Сейчас было бы логично предоставить слово другим людям, знавшим Кима Филби. Но после разговора с Руфиной Ивановной лучше, наверное, сделать паузу — и не будем объяснять, зачем. Поэтому перед тем, как вновь обратиться к воспоминаниям, расскажем о тех людях, чьи имена оказались неразрывно связаны с именем Филби в понятии «Кембриджская пятерка». Начнем по установившемуся порядку, хотя на самом деле порядок этот очень условный.