Чжоу Баочжун знал, как пишутся подобные письма. Подтекст его обращения был довольно ясен: «Товарищ маршал, СССР собирается создать новый режим в Маньчжурии, режим, который будет следовать советскому политическому курсу. Я и мои бойцы – опытные, проверенные товарищи. Подумайте о том, чтобы назначить нас управлять Маньчжурией. Мы вас не подведем».
Хотя маршал принял Чжоу Баочжуна только 2 октября[160], план подполковника был приведен в действие намного раньше. Хотя в конце концов на месте Маньчжоу-го не было создано никакой «Маньчжурской Народной Республики», после создания КНР и Чжоу Баочжун, и многие его соратники-китайцы вошли в число элиты коммунистического Китая. Некоторые из них, впрочем, позже стали жертвами репрессий во время советско-китайского раскола – не в последнюю очередь из-за того, что когда-то служили в Красной армии[161].
Корейским бойцам тоже предстояло вернуться на родину, в Корею; с ними отправлялись и советские корейцы, служившие в 88-й бригаде[162]. Разумеется, капитан Ким Ир Сен был первым в списке личного состава своего батальона, предназначенного для возвращения на родину[163]. Но перед тем как корейцы и китайцы должны были покинуть СССР, оставалось решить еще один, последний вопрос. Только что закончилась война с Японией, и командование Красной армии награждало ее участников. Хотя 88-я отдельная стрелковая бригада не принимала участия в боевых действиях, командование Второго Дальневосточного фронта, которому она подчинялась, решило, что ее бойцы тоже заслуживают наград. 30 августа командующий фронтом генерал Максим Пуркаев подписал приказ о награждении орденами и медалями личного состава бригады. Пятым в списке значился капитан Ким Ир Сен. Он был награжден орденом Красного Знамени[164].
Наконец пришло время возвращаться домой. По изначальному плану корейцы из 88-й бригады должны были ехать в Корею через Маньчжурию, но от этой идеи пришлось отказаться: мост между корейским Синыйчжу и маньчжурским Аньдуном был поврежден бомбардировками. Поэтому группа репатриантов отправилась во Владивосток, где они поднялись на борт судна «Емельян Пугачев». «Пугачев» был построен на американской судоверфи как грузовой пароход типа Liberty, один из тех, что достались СССР в рамках программы ленд-лиза[165].
Крейсерская скорость «Емельяна Пугачева» составляла 11,5 узла, из чего можно сделать вывод, что вся дорога до корейского порта Вонсан заняла полтора дня[166]. В Вонсане корабль пришвартовался 19 сентября, и Ким Ир Сен ступил на корейскую землю впервые после атаки на Почхонбо. Корейцев встречал недавно назначенный комендантом провинции Канвон полковник Владимир Кучумов[167]. Семья Ким Ир Сена – Ким Чонсук, Юра и Шура – все еще оставалась в Вятском, они вернулись в Корею позже. По некоторым свидетельствам, это произошло 16 ноября[168].
Многие бойцы 88-й бригады глубоко переживали этот момент долгожданного возвращения на родину. «Кажется, как будто сейчас у меня в ладони весь мир!» – воскликнул Чхве Ёнчжин, один из группы[169]. Но Ким Ир Сен предпочитал соблюдать осторожность. Он проинструктировал остальных бойцов не говорить о нем, а если их спросят напрямую, отвечать, что Ким Ир Сен вернется на родину позже с большим отрядом[170].
Вскоре Ким, все еще одетый в форму капитана Красной армии[171], сел в автомобиль: местная советская комендатура направила его в Пхеньян[172]. По совпадению следующий день, 20 сентября, был началом трехдневного праздника Середины осени, когда в Корее принято посещать свою малую родину и встречаться с родными. Как чувствовал себя Ким Ир Сен, когда смотрел на родную Корею из окна этого автомобиля? Сбылась мечта – японцев изгнали из Кореи, и его родина больше не была колонией, но его заслуги в том не было, независимость Корее принесли иностранные державы.
Тогда еще никто не знал, что именно он будет править этой страной в течение следующих сорока девяти лет.
Глава 4Вождь
Несомненно, важнейшим периодом в жизни Ким Ир Сена стала осень 1945 года, когда судьба превратила его, простого командира батальона, в вождя нарождавшейся Северной Кореи.
В 1945 году советская сфера влияния резко расширилась. До начала Второй мировой войны у СССР было всего два сателлита – Монголия и Тува, причем в 1944 году Тува вошла в состав Советского Союза. В 1945 году СССР присоединил Южный Сахалин, Курилы и северную часть Восточной Пруссии. Красная армия заняла территории Венгрии, Румынии, Болгарии, Польши, Чехословакии и Маньчжурии. У СССР появились зоны оккупации в Германии, Австрии и Корее. Изменился весь мир, и северная часть Кореи была только небольшой частью новых приобретений Сталина.
К тому времени Кремль уже принял решение, что не будет включать все эти территории в состав Советского Союза. Но Москва пока не определилась, какую именно политику она будет там проводить. Поэтому 25-я армия Первого Дальневосточного фронта, которой было поручено управление Северной Кореей, во многом полагалась на собственную инициативу. Именно тогда, в конце августа 1945 года, начали закладываться основы политического режима, определившего жизнь Северной Кореи на десятилетия вперед.
Первым пунктом насущной повестки дня был выбор административного центра Северной Кореи – места, где будет расположен штаб 25-й армии. Столица полуострова – Сеул – находилась в американской зоне оккупации, поэтому выбор был не вполне очевиден. Изначально командование Красной армии рассматривало в качестве кандидата на эту роль город Хамхын, расположенный на побережье Японского моря[173].
25 августа командующий 25-й армией генерал-полковник Иван Чистяков был вызван к своему командиру – маршалу Кириллу Мерецкову. Мерецков приказал Чистякову передислоцировать штаб армии в Корею и предложил на выбор два города – Хамхын или Пхеньян. Чистяков выбрал второй вариант[174]. С учетом того что генерал посетил Хамхын днем ранее, чтобы объяснить дислоцированным в городе японским войскам, когда, как и на каких условиях у них примут капитуляцию, логично предположить, что город произвел на Чистякова не очень хорошее впечатление – по крайней мере не настолько хорошее, чтобы разместить там свой штаб.
Выбор Чистякова, по сути, определил место будущей столицы Северной Кореи. Позднее северокорейский официоз потратил немало усилий на прославление «столицы революции» Пхеньяна. КНДР утверждала, что город находится на месте древнейшей «культуры реки Тэдон», с которой по длительности истории могут соперничать только цивилизация Фив в Египте, Вавилон в Месопотамии, Мохенджо-Даро в долине Инда и культура шанского Китая.
Предположим, в августе 1945 года генералу Чистякову больше понравился Хамхын и в соответствии с изначальным советским планом он перенес туда свой штаб. В таком случае, быть может, мир узнал бы и о «Хамхыне, традиционной столице Кореи», и о «древней культуре реки Сончхон», названной, конечно же, по главной реке этого города. Возможно, и вождем Северной Кореи в итоге стал бы не распределенный в Пхеньян Ким Ир Сен, а Ким Чхэк – его сослуживец, посланный в Хамхын?[175] Этого, увы, не дано знать никому.
25 августа в Пхеньян прибыла группа советских офицеров. В отличие от Хамхына, Пхеньян произвел на них хорошее впечатление[176]. Чистяков прилетел в город на следующий день; 26 августа он принял капитуляцию у генерал-лейтенанта Такэситы Ёсихару, командующего Пхеньянским военным округом. Таким образом власть Японии в Северной Корее официально подошла к концу.
После этого события в течение примерно месяца судьба Северной Кореи оставалось неясной, и инициативу в свои руки взяли местные жители. Политическая активность на Севере началась за пару недель до прибытия Чистякова. За несколько дней до обращения императора о капитуляции последний японский генерал-губернатор Кореи Абэ Нобуюки связался с Пхеньяном и дал указание местному губернатору провинции Фурукаве Канэхидэ создать организации самоуправления из числа местных корейцев. Абэ был человеком умеренным и умным; в Корею его назначили в том числе для того, чтобы сократить его влияние на политику в Токио, – и генерал-губернатор стремился к тому, чтобы утрата власти Японией привела как можно к меньшему кровопролитию.
Организации, созданные по указанию Абэ, как правило, назывались «народными комитетами». Публика, которая входила в них, была довольно пестрой – представители колониальной элиты, известные деятели движения за независимость и местные богачи[177]. В Пхеньяне, с одобрения губернатора Фурукавы[178], главой такого комитета стал бывший педагог и известный активист движения за независимость Чо Мансик[179]. Поскольку народные комитеты возникли по указанию японцев, вряд ли удивительно, что они не вызывали особого доверия у Красной армии.
Политических активистов, не входящих в состав народных комитетов, можно было условно поделить на три группы. Это были правые националисты, социал-демократы и коммунисты. Начнем с националистов.