Однако окончательное решение по такому вопросу мог принять только Сталин и никто другой. Прямой запрос в Кремль за подписью Ким Ир Сена с просьбой дать добро на вторжение вряд ли увенчался бы успехом, и Ким это прекрасно понимал. Поэтому вождь начал работать на «низовом уровне», пытаясь склонить на свою сторону посла СССР – им после образования КНДР стал генерал-полковник Терентий Штыков. С поддержкой Штыкова просьба Сталину имела бы более значительные шансы на успех.
Первый раз Ким Ир Сен поднял вопрос о возможной войне 12 августа 1949 года, то есть почти сразу после того, как стал председателем ЦК ТПК и окончательно утвердился во главе КНДР. Поначалу посол отнесся к этой инициативе скептически. Штыков сказал, что, если только Юг не нападет первым, о войне не может быть и речи[333]. Генерал-полковник был готов рассмотреть только вопрос об ограниченной операции по захвату Ончжинского полуострова, отрезанного от остальной Южной Кореи 38-й параллелью[334].
И здесь – в очередной раз – Мун Иль сыграл важнейшую роль в ключевом эпизоде корейской истории. Когда Мун поговорил с поверенным в делах СССР Григорием Тункиным, посольство стало колебаться. Раньше представительство СССР однозначно выступало против инициативы Ким Ир Сена и Пак Хонёна, но в этот раз отчет Тункина, ушедший в Москву, был довольно нейтральным[335].[336]
После того как Сталин получил доклад о предложениях Кима и Пака, он дал указание Тункину проанализировать ситуацию и доложить о боеспособности армий обеих Корей[337]. По итогам своей работы Тункин рекомендовал не проводить вторжение[338]. Сталин согласился с его мнением и запретил Пхеньяну нападать и на Ончжинский полуостров[339]. Ким Ир Сен и Пак Хонён были, естественно, огорчены таким ходом событий, но им пришлось подчиниться[340].
Но Ким Ир Сен решил, что еще не все потеряно. На обеде в Пхеньяне 17 января 1950 года находящийся в возбужденном состоянии вождь снова обратился к советским дипломатам, говоря, что южнокорейцев обязательно надо освободить и что он, Ким Ир Сен, постоянно только об этом и думает. Он несколько раз попросил одобрения Сталиным плана вторжения на Юг[341].
В этот раз Сталин был больше открыт к такой авантюре. Под влиянием каких факторов кремлевский вождь поменял свое мнение? Скорее всего, ключевым обстоятельством здесь стали успехи китайских коммунистов. В конце января 1950 года, когда на стол Сталину лег запрос из Пхеньяна, гражданская война в Китае уже подходила к концу и правительство Чан Кайши эвакуировалось на Тайвань, утратив контроль над материковым Китаем, попавшим под власть КПК. На это указывает и то, что как раз в это время сам Сталин принимал китайскую делегацию во главе с Мао Цзэдуном и министром иностранных дел Чжоу Эньлаем[342].
30 января 1950 года Сталин отправил телеграмму Штыкову, в которой он сообщил, что вторжение «нуждается в большой подготовке» и что «дело надо организовать так, чтобы не было слишком большого риска»[343]. Этот понедельник стал судьбоносным днем для Кореи. Теперь, когда Сталин одобрил план Кима и Пака, Москва и Пхеньян начали подготовку к вторжению.
Узнав, что его план по началу гражданской войны получил одобрение в Кремле, Ким Ир Сен был сильно воодушевлен. Он сказал Штыкову, что ему нужно будет встретиться со Сталиным[344]. 2 февраля Сталин телеграфировал Киму, что из соображений безопасности план следует держать в строжайшей тайне – даже от китайцев[345]. Сам кремлевский вождь при этом переговорил с Мао, который как раз находился в Москве, о возможной военной помощи КНДР, не упомянув при этом, однако, что целью этой помощи будет вторжение на Юг[346]. После того как запрос Ким Ир Сена в Кремль с просьбой вооружить три дивизии на средства СССР[347] был одобрен в Москве, северокорейский вождь пришел в восторг и несколько раз попросил Штыкова передать Сталину, как он, Ким, ему благодарен[348].
В Москве Ким Ир Сен провел почти целый месяц – с 30 марта до 25 апреля, в течение которого активно разрабатывался план вторжения[349]. Кима сопровождали Пак Хонён и Мун Иль[350]. Когда подготовка плана была завершена, Сталин проинформировал Мао Цзэдуна о том, что он одобрил предложение северокорейской стороны по подготовке атаки на Юг[351]. 15 мая с Мао встретился Ким Ир Сен и заручился полной поддержкой китайского вождя. По словам присутствовавшего на встрече Пак Хонёна, на этот раз руководитель КНР пообещал, что «если американцы примут участие в боевых действиях, то Китай поможет Северной Корее войсками»[352].
Вскоре Ким Ир Сен собрал совещание самых высокопоставленных северокорейских чиновников – своего рода «внутренний круг» руководства страны – и рассказал им о том, что скоро КНДР нападет на Южную Корею. Кроме Пак Хонёна, в круг доверенных лиц входили зампредседателя ЦК ТПК Алексей Хегай, председатель Президиума ВНС Ким Дубон, министр национальной обороны Чхве Ёнгон и министр юстиции Ли Сынёп. По свидетельству бывшего секретаря Ким Ир Сена, из этих людей скептически отнесся к плану только Чхве Ёнгон – министр национальной обороны опасался (как вскоре выяснилось, справедливо), что нападение на Юг может привести к американской интервенции[353].
Ким Ир Сен предложил начать войну в конце июня. Советские военные советники в целом полагали, что КНА нужно больше времени на подготовку, но в июле начинался сезон дождей, в который проводить наступательные операции было тактически неудобно, – и, поразмыслив, они нехотя приняли предложение Ким Ир Сена[354]. 15 июня была утверждена дата нападения – 25 июня, воскресенье[355]. С 12 по 23 июня части КНА выдвигались к 38-й параллели. В последний момент план наступления был заменен новым, предполагавшим наступательные операции по всему фронту – Ким Ир Сен побоялся, что противнику стало известно об изначальном плане наступательной операции[356]. 24 июня командиры дивизий КНА получили приказы о вторжении[357]. Война должна была начаться на следующий день. Оперативный план КНА предполагал полный разгром противника в течение 22–27 дней[358].
Наступление началось в 4:40 утра[359]. Атака северокорейской армии застала южнокорейцев врасплох[360]. Южанам потребовалось больше четырех часов, чтобы выйти на связь с президентом. Ли Сынман, как обычно по воскресеньям, уехал на рыбалку[361]. По свидетельству его секретаря, президенту нравилось по выходным проводить время в тиши сада, расположенного в одном из дворцовых комплексов Сеула, где он мог спокойно, за удочкой, подумать о государственных делах[362].
Немного раньше, в ночь на 25 июня, Ким Ир Сен приказал Алексею Хегаю собрать членов Кабинета министров и ряд других важных номенклатурщиков на чрезвычайное заседание. Когда все участники прибыли, Ким Ир Сен объявил, что КНДР подверглась нападению со стороны Юга и что он, как Верховный главнокомандующий, отдал приказ о контрнаступлении[363].
Строго говоря, Ким Ир Сен еще не был Верховным главнокомандующим – на эту должность он был назначен только 4 июля по указанию советской стороны[364], но, конечно, главным в его обращении было другое. Узнав о «вражеском нападении», члены северокорейской верхушки, разумеется, единогласно одобрили решение Ким Ир Сена о «контратаке». Похоже, что именно на этом совещании впервые прозвучала официальная северокорейская версия начала Корейской войны: «Юг напал на Север, но Север тут же перешел в контрнаступление». Разумеется, подобное утверждение не имело никакого отношения к реальности. Однако с учетом того, что южнокорейская армия действительно раньше устраивала провокации на 38-й параллели и что об этих провокациях с большим удовольствием писала северокорейская пресса (порой преувеличенно), многие в КНДР верили официальной версии, особенно в первые дни войны[365].
Начало боевых действий немедленно привело к изменению статуса Ким Ир Сена – теперь его стали называть «Вождем», хотя раньше так в КНДР называли только Ленина и Сталина. «Вождь нашего народа Полководец Ким Ир Сен ведет нас к победе» – так стала писать пресса вскоре после начала войны[366]