[637] и проявлял «благодарную верность» Ким Ир Сену[638].
Эту официальную историографию в КНДР начали преподавать везде – от детских садов до университетов. Биография же самого Ким Ир Сена была выделена в отдельный предмет в 1968 году[639].
Не стоит и говорить о том, что в СССР и КНР появление этой «новой истории» воспринималось как подлое предательство со стороны Ким Ир Сена. Бывший капитан РККА, который больше двадцати лет клялся, что никогда не забудет «великую Советскую армию, которая спасла корейский народ от ига японских империалистов», теперь нагло рассказывал, что СССР «помогал КНРА в деле освобождения родины»[640]. Старый товарищ по Компартии Китая, который сражался бок о бок с китайскими партизанами в лесах Маньчжурии, теперь отверг свое прошлое, заявив, что он никогда не состоял в рядах Антияпонской объединенной армии Северо-Востока, а командовал какими-то своими вымышленными войсками. Но тем, кто хотел ответить Киму, и в Советском Союзе, и в Китае сделать это не давала государственная цензура. Москва и Пекин активно пытались перетянуть на свою сторону Пхеньян – и, чтобы не злить Ким Ир Сена, накладывали запрет на публичную критику его псевдоисторических измышлений.
В СССР тем не менее определенные, хотя и незначительные меры все же принимались. Во-первых, советское руководство без лишнего шума начало публикацию серии мемуаров участников советско-японской войны – о самой войне и первых годах существования Северной Кореи[641]. Конечно, они отражали точку зрения советской историографии, но понятно, что упоминаний о КНРА в них не было. Позже СССР даже пошел на рассекречивание части документов военных лет и издал их в сборнике, призванном показать, кто на самом деле сражался в Корее в 1945-м[642]. Однако полностью открытые, честные публикации по КНДР стали выходить в Советском Союзе только в 1989–1990 годах.
Для Китая же это оказалось намного более серьезной проблемой, чем даже для СССР. Антияпонская борьба стала важной частью официальной истории КПК, пытавшейся показать, что это ее формирования, а не армия Чан Кайши были основной силой сопротивления Токио. Однако появление китайских публикаций с упоминанием о подлинной (довольно скромной) роли Ким Ир Сена в партизанском движении могло разозлить Пхеньян, и поэтому Пекин принял довольно необычное решение: при упоминаниях о Киме в публикациях заменять его имя тремя крестами (× × ×) или же должностью, которую он тогда занимал[643].
Ситуация изменилась только в 1991 году, когда председатель КНР Ян Шанкунь, зампредседателя Центральной комиссии советников КПК Бо Ибо и член Постоянного комитета этой комиссии Ху Цяому подписали совместное согласование[644] на издание «Истории борьбы Антияпонской объединенной армии Северо-Востока» – книги, которая полностью игнорировала пхеньянские выдумки[645]. То, на каком уровне пришлось согласовывать публикацию, показывает, насколько важным и больным был этот вопрос для Китая.
Вообще, говоря о культе, не стоит забывать и том, что нескончаемый поток восхвалений оказывал влияние на и без того непростой характер самого вождя. Да, в каких-то вопросах Ким Ир Сен мог проявить сентиментальность – например, в конце 1960-х годов свою собаку он предпочитал выгуливать лично, а не передоверять это охране или обслуге[646]. Но в то же время существуют и свидетельства, что в ходе очередного «руководства на местах» вождь мог лично избить ногами не пришедшегося ему по нраву чиновника[647]. Жестокость становилась для него еще больше, чем раньше, второй натурой.
Вообще с течением времени Ким Ир Сен начал сам верить в свое величие, и его раздражало, когда ему напоминали о прошлом. В 1979 году, когда в Пхеньян к Ким Ир Сену приехал его старый знакомый генерал Лебедев, произошел вот такой показательный эпизод[648].
Генерал и вождь стояли у очередной таблички с надписью во славу Ким Ир Сена, и Лебедев стал вспоминать их общее прошлое. «Ким! – сказал генерал и в порыве чувств хлопнул вождя по плечу. – Надо же… Вот здесь мы с тобой лежали, ты помнишь? Молодые, глупые…» Лебедев увидел, как телохранители Кима дернулись и положили руки на оружие, а сам вождь побледнел. «Да, – сказал Ким Ир Сен, придя в себя. – Ты был такой молодой… и совсем глупый». После этого эпизода генерала Лебедева уже никогда не приглашали в КНДР[649].
Но хватит о культе. Культ вождя был, несомненно, центральным аспектом кимирсенизма, но он не был единственным. Следующей важной чертой нового порядка был полный контроль государства над личностью.
Во-первых, у граждан КНДР была отнята свобода передвижения. Для того чтобы путешествовать внутри страны, с 1967 года требовались специальные разрешения на поездку, без которых человек, как правило, не мог покинуть родной уезд[650]. Те, кто хотел поехать в столицу или в приграничье, должны были получить особый тип этих разрешений. Международные же поездки были крайне затруднены – почти запрещены – и до 1967 года[651].
Согласно новой системе, человек не мог остаться ночевать у родственников или друзей, не уведомив государство. Уведомлять следовало начальницу «народной группы» – женщину, не занятую на другой работе, в чьи обязанности входил учет жильцов. Еще одной обязанностью начальницы «народной группы» были ночные проверки – в сопровождении наряда полиции она обходила квартиры, стуча в двери случайно выбранных из них. Целью проверок было удостовериться, что в квартирах нет незарегистрированных визитеров.
Далее, каждый северокореец, кроме детей и заключенных, должен был состоять в общественной организации. Для членов элиты в широком смысле этого слова организацией была ТПК, для детей и юношества – Детский союз и Союз молодежи[652], а для остальных – профсоюзы, Женский союз и Союз сельских тружеников.
Главной задачей этих организаций было проведение регулярных идеологических собраний для своих членов. При Ким Ир Сене такие собрания проходили несколько раз в неделю и длились не один час[653]. На собраниях северокорейцы изучали идеи Ким Ир Сена, его официальную биографию, слушали политинформацию и занимались критикой и самокритикой. Последние проводились по примерно следующей схеме.
Первый участник вставал с места и говорил: «Я буду критиковать товарища такого-то. Великий Вождь товарищ Ким Ир Сен учил так» – и приводил цитату из Кима. «Однако, – продолжал он, – товарищ такой-то совершил такой-то проступок». В качестве проступка могло выступить что угодно – опоздание на работу или, допустим, недостаточно регулярное мытье рук. Следующим вставал критикуемый и говорил: «Великий Вождь товарищ Ким Ир Сен учил так» – и цитировал Кима. «Однако, – продолжал он, – я действительно проявил небрежность в претворении в жизнь бессмертных указаний Маршала-Отца, совершив такой-то проступок. Я обещаю исправиться, стать беззаветным кимирсенистом, быть полностью преданным уважаемому и любимому вождю». Схожая модель использовалась и для самокритики.
Схема допускала определенную гибкость, но в целом собрания происходили примерно так, как показано выше. Не стоит и говорить о том, что такие собрания разрушали горизонтальные связи в обществе, сеяли в людях неуверенность, страх и подозрительность и прививали им покорность государству.
Помимо «жизни в организации», на протяжении всей жизни большинство северокорейцев сопровождала служба в Народной армии и примкнувших к ней парамилитарных формированиях КНДР. Последние были созданы в 1950–1970-х годах под сильным влиянием маоистского Китая (в отличие от собственно КНА, созданной по советским образцам).
В подростковом возрасте северокореец получал базовую военную подготовку в течение двух недель в рядах отрядов молодых красногвардейцев. После окончания школы он либо призывался в ряды КНА, либо, как правило, становился членом одной из парамилитарных организаций. Такими были университетские подготовительные отряды, примерно соответствующие советским военным кафедрам, другой – молодежные штурмовые отряды скоростного боя – военизированные трудовые бригады, члены которых работали на больших стройках. Позже, уже во взрослом возрасте, северокореец вступал в ряды подготовительных отрядов на рабочем месте и, наконец, в ряды отрядов Рабоче-крестьянской Красной гвардии. Задачей этих организаций было поддерживать уровень подготовки их членов на должном уровне для возможной мобилизации. Конечно, военный или полувоенный распорядок во всех этих формированиях полностью отвечал задачам государства, воспитывая дисциплину и покорность вышестоящим, а также давал широкие возможности для дополнительной идеологической индоктринации. Скорее всего, это было одной из причин, почему срок призывной службы в КНА с течением времени рос – с трех с половиной до рекордных десяти лет к концу кимирсеновской эпохи[654].
Третьим столпом системы была информационная закрытость и поддерживающая ее государственная цензура. Во-первых, зарубежное радио и СМИ были запрещены к просмотру и прослушиванию в Северной Корее. Запрет отнюдь не ограничивался капиталистическими странами, и чтение, допустим, «Правды» или «Жэньминь жибао» было не меньшим преступлением, чем чтение, например,