The New York Times или «Асахи симбун». Преступлением был объявлен даже сам факт наличия у человека радиоприемника со свободной настройкой – дома иметь полагалось только приемник, настроенный на каналы государственного радио КНДР.
Одним из ярких последствий этой тотальной информационной изоляции стало то, что даже спустя многие годы после смерти Ким Ир Сена очень немногие северокорейцы знали, что люди побывали на Луне[655]. На момент написания этой книги единственными людьми, ступавшими на поверхность нашего спутника, были граждане США, и на протяжении десятилетий КНДР отказывалась даже упоминать об этом достижении своего главного врага. Когда Нил Армстронг в 1969 году совершил свой «небольшой шаг», северокорейская пресса обошла это полным молчанием; высадка на Луну была впервые упомянута в КНДР в Большой корейской энциклопедии, опубликованной через семь лет после смерти Ким Ир Сена[656].
Далее, СМИ КНДР было полностью запрещено писать о стране что-либо плохое. Даже написать о том, что какой-то мелкий чиновник один раз сорвался на грубость или что какое-то заседание сельсовета в северокорейской глубинке как-то раз началось с опозданием, было совершенно немыслимо. В результате разница между «Нодон синмун» времен системы единомыслия и, скажем, брежневской «Правдой» была больше, чем между той же «Правдой» и, допустим, The Daily Telegraph. Пресса КНДР должна была описывать страну как совершенно лишенное недостатков общество всеобщего блаженства, населенное счастливыми людьми, безраздельно преданными Ким Ир Сену – высшему воплощению любви и нравственности (это был еще один из множества его титулов).
Зарубежная литература – в особенности из «братских» социалистических стран – также почти полностью попала под запрет. В конце 1960-х годов в рамках кампании по «упорядочиванию печатной продукции» работы Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Мао были изъяты из библиотек и помещены в спецхраны. Эти работы входили в противоречие с кимирсенизмом в том числе и потому, что одним из главных постулатов марксизма было, что историю движут прежде всего экономические факторы[657], а не выдающиеся личности. Идеология КНДР утверждала противоположное – историю движут выдающиеся люди, и в особенности самый выдающийся из них – Ким Ир Сен, величайший из великих.
Вообще произведения советской и китайской культуры в КНДР считались подозрительными, запрет на них распространялся даже на небольшое число живших в стране граждан КНР и СССР. Например, в 1972 году учитель в северокорейской школе застал сына северокорейца и гражданки СССР за чтением книги Максима Горького. Учитель ударил ребенка этой же книгой и заявил мальчику, что тот занимается ревизионизмом[658]. Если бы мальчик был северокорейцем, скорее всего, и его самого, и его семью ждало бы более суровое наказание. Через какое-то время запрет был частично отменен, но, например, с конца 1960-х до начала 1970-х годов в КНДР были полностью запрещены к исполнению советские песни[659].
На протяжении почти двух десятилетий – с конца 1960-х до конца 1980-х годов – Северная Корея практически не публиковала свое законодательство. Оно было засекречено: например, секретным был Уголовный кодекс 1974 года. Иными словами, люди без допуска не могли даже узнать, за что их может ждать уголовное преследование, – ситуация совершенно безумная для большинства стран и совершенно нормальная для кимирсеновской КНДР. Даже такой невинный документ, как список имен депутатов Верховного народного собрания 1977 года, оказался отнесенным к государственной тайне. СМИ сообщили, что выборы прошли, что результат у них был 100,0﹪ голосов за при 100,0﹪ явке и что одним из депутатов стал «уважаемый и любимый вождь товарищ Ким Ир Сен» – и только[660].
Запрет был наложен и на публикацию экономической статистики[661]. Художественные книги выходили без указания имен их авторов. На госучреждениях не было табличек с названиями – чужакам не полагалось знать, что находится в этом здании.
Четвертым столпом кимирсеновской системы была иерархичность. Северная Корея довела до совершенства систему стратификации своих граждан. Деление граждан на группы началось еще в 1950-х годах, но за время правления Ким Ир Сена эта система менялась как минимум несколько раз. Например, один из ее вариантов в 1970-х годах подразумевал деление людей на 23 категории[662], а другой – на 51[663]. К концу кимирсеновской эпохи система стала еще более сложной, как показывает утекший из страны совершенно секретный справочник с инструкциями по этой классификации[664]. Рассмотрим этот вариант системы поподробнее, опираясь на имеющийся документ.
В день, когда ему исполнялось семнадцать, каждый северокореец получал сразу три формальных статуса. Первыми двумя были «происхождение» и «социальный статус». Социальный статус примерно соответствовал месту работы, службы или учебы, а «происхождение» – социальному статусу ближайшего родственника, как правило отца. На третий статус – «слой» – влияли и происхождение, и социальный статус, и ряд других факторов. У каждого из трех показателей были десятки вариантов, а «слои» еще и делились на три группы – «базовая», «неясная» и «враждебная»[665]. Названия групп в разных редакциях системы были разными: «базовая» группа какое-то время была «основной», а «неясная» – «колеблющейся», но общая схема оставалась в целом довольно схожей.
Например, «демобилизованные солдаты» были напрямую отнесены к «базовой» группе[666], «религиозные люди» – к «неясной»[667], а «предприниматели» – к «враждебной»[668]. Были и более экзотические категории – например, лица, удостоенные личной встречи с Ким Ир Сеном или ставшим к моменту написания справочника его наследником Ким Чен Иром, автоматически поднимались до «базовой» группы[669], а к «неясной» были отнесены как «бывшие заключенные лагерей для политических преступников», так и «герои, перешедшие с Юга на Север»[670].
Система эта во многом напоминала индийскую систему каст, но справедливости ради стоит отметить, что северокорейский вариант был менее негибким и поэтому несколько менее несправедливым. Человек мог либо «очистить» свой статус, пойдя трудиться рабочим или служить в КНА, либо хотя бы надеяться, что это поможет поднять статус его детям. Поэтому, согласно внутренней северокорейской статистике, украденной южнокорейской разведкой, в 1971 году пропорция членов «основной», «колеблющейся» и «враждебной» групп, как они тогда назывались, была соответственно 27–22–51, а через пять лет – 25–35–40[671]. Большинство по-прежнему относилось к низшей группе, но ее пропорция в общей доле быстро сокращалась – вплоть до того, что вышеупомянутый совершенно секретный справочник 1993 года сообщал, что членов «враждебной» группы в стране осталось совсем мало[672].
Конечно, все это было довольно слабым утешением для тех, кому такая система уже сломала жизнь. Только люди с очень хорошими кастовыми показателями могли войти в элиту северокорейского общества. Тем, у кого показатели были ниже определенного уровня, был закрыт доступ к высшему образованию. В середине 1970-х те, кто находился внизу этой пирамиды, могли заниматься только крестьянским трудом. Еще ниже находились те, кто мог быть занят только на тяжелых работах, и, наконец, те, кого содержали под стражей лишь из-за того, что у них был самый низкий статус в этой системе[673].
Межкастовые браки не поощрялись, а в тех случаях, когда они все-таки случались, статус «благородного» супруга мог быть понижен или его могли даже исключить из партии[674]. Тем не менее всегда находились те, кто на это шли: любовь оказывалась сильнее тоталитаризма.
Другим аспектом иерархичного устройства общества был особый статус северокорейской столицы. До своего логического завершения эта система была доведена уже позже, при Ким Чен Ире, когда пхеньянцам стали выдавать отдельное удостоверение личности, но привилегированный статус Пхеньяна был хорошо заметен и при Ким Ир Сене. Людей с неправильным происхождением выселяли из города в рамках кампании по приданию ему статуса «столицы революции»[675]. Депортации в КНДР не ограничивались выселением из столицы, но в других случаях режим обычно заботили вопросы госбезопасности – например, неблагонадежных людей выселили из приморского Вонсана, чтобы никто из них не бежал в Южную Корею[676].
Еще одной группой, подлежащей выселению из Пхеньяна, были инвалиды. При Ким Ир Сене инвалиды делились на две категории с совершенно разными правами. К первой относились «почетные солдаты» – инвалиды-военные. Как можно догадаться из названия категории, государство старалось активно помогать этим людям. Ко второй группе относились все другие инвалиды, их рассматривали как бесполезных членов общества, которым не место в столице революции – Пхеньяне