Так и случилось. В сентябре 1985 года южнокорейская пресса с восхищением сообщала о том, как впервые за десятилетия южнокорейцы пересекли военно-демаркационную линию, отсекавшую их от родных краев. Принимающая сторона привезла их в Пхеньян, где на третьем этаже гостиницы «Корё» они увидели своих родных и близких. Все это казалось чем-то совершенно немыслимым. Люди могли провести со своими родными ровно три дня. После этого они вернулись домой, и подавляющее большинство из них уже никогда не увидели друг друга снова[793].
Вскоре после этого в КНДР произошло событие, из-за которого правление Ким Ир Сена могло подойти к неожиданному концу. У вождя случился сердечный приступ, и он лежал в коме. Но Ким Чен Ир сделал все, чтобы не дать отцу умереть. Он немедленно связался с советским послом Шубниковым и попросил дипломата сразу же выйти на связь с Кремлем и попросить Горбачева прислать советских врачей на дачу Ким Ир Сена в горах Мёхян, где лежал вождь. Просьба была удовлетворена; Ким Ир Сена удалось спасти[794]. Это происшествие напомнило вождю о том, что он тоже смертен. И через несколько месяцев, в ноябре 1986 года, весь мир стал свидетелем едва ли не самого странного, хотя ныне и почти забытого события в северокорейской истории.
Похоже, что Ким Ир Сену стало интересно, как мир отреагирует в будущем на его смерть. Почти три дня, с 16 по 18 ноября, северокорейские громкоговорители по всей демилитаризованной зоне сообщали миру сенсационную новость: Вождь-Отец мертв. Сообщения вызвали недоумение и легкую панику в Южной Корее, но в итоге Сеул решил ждать подтверждения из Пхеньяна и, конечно, не дождался[795]. И то, что столь беспрецедентная операция была проведена, и то, что на момент написания этой книги, десятилетия спустя, о ней не было никаких утечек, показывает, как крепко Ким Ир Сен и Ким Чен Ир держали страну в своих руках.
В 1987 году подошли к концу пятнадцать лет военной диктатуры в Южной Корее. Генерал Чон Духван, ставший президентом в 1980 году, отказался проводить прямые выборы на президентский пост. Это привело к невиданным по размаху протестам в Южной Корее. Руководство страны раздумывало над тем, чтобы использовать против митингующих войска, но в конце концов решило повести себя более осмотрительно и не доводить ситуацию до грандиозного кровопролития. 29 июня 1987 года второй человек в стране – и. о. председателя правящей Партии демократии и справедливости Но Тхэу – выступил с речью, в которой объявлял, что правительство принимает все требования митингующих. Политические заключенные будут освобождены, а в стране пройдут настоящие, прямые президентские выборы[796].
Была проведена конституционная реформа. Система сдержек и противовесов, заложенная в новом Основном законе, включая ограничение полномочий президента одним, а не двумя сроками, привела к рождению в стране полноценной демократии. Это означало и то, что предстоящие летние Олимпийские игры в Сеуле станут праздником новой эпохи свободы и открытости. Предыдущие Игры в Москве и Лос-Анджелесе бойкотировались капиталистическим и социалистическим лагерями соответственно. В этот же раз, после жарких дебатов в Политбюро, Москва решила покончить с бойкотами и отправить свою команду в Сеул. Китай Дэн Сяопина тоже решил участвовать в Играх.
Пхеньян был в бешенстве. Пресса КНДР обрушила на читателей целую лавину статей, требующих совместного проведения Игр в обеих Кореях и обвиняющих Сеул в предательстве корейской нации[797]. Миру, в общем, было наплевать. Южная Корея ответила на этот нескончаемый поток ненависти посланием мира – официальной песней Олимпийских игр 1988 года «Взявшись за руки»; она довольно популярна на Юге и по сей день.
КНДР чувствовала, что на Олимпиаду нужно немедленно ответить чем-то столь же грандиозным. В результате Пхеньян решил принять у себя XIII Фестиваль молодежи и студентов. Этот спортивный фестиваль, конечно, куда менее известный, чем Олимпийские игры, проводился каждые четыре года под патронатом международных левых организаций.
XIII фестиваль 1989 года запомнился участникам в первую очередь внезапным визитом в Пхеньян южнокорейской студентки Лим Сугён. Двадцатилетняя девушка прилетела из Сеула в Пхеньян с помощью своих товарищей – через Токио и Восточный Берлин. Ее появление произвело фурор в Северной Корее. Лим Сугён встретилась с Ким Ир Сеном и назвала вождя «Отцом». Но больше всего северокорейцев поразило то, что семья Сугён осталась на свободе после того, как она вернулась на Юг. Многие задумались о том, что на Юге, похоже, режим далеко не такой страшный, как о нем пишут в «Нодон синмун»[798].
В рамках подготовки к фестивалю Северная Корея начала строить самую крупную гостиницу в стране. Отель назвали «Рюгён» – одно из старых наименований Пхеньяна. Предполагалось, что здание «Рюгёна» – огромная стеклянная пирамида – будет выситься над столицей, символизируя собой успехи социалистической Кореи. На практике, однако, строительство отеля пришлось свернуть из-за нехватки средств, вызванной экономическим упадком КНДР. В результате огромная серая пирамида с пустыми окнами, на верхушке которой так и остался торчать подъемный кран, стала живым символом неосуществившихся амбиций Ким Ир Сена.
Фестиваль молодежи и студентов стал последним большим международным событием кимирсеновской КНДР. Горбачевские реформы привели к стремительным изменениям на карте мира. Под их влиянием один за другим рушились коммунистические режимы стран Восточной Европы. В самом СССР КПСС отказалась от монополии на власть в марте 1990 года. По сути, Советский Союз перестал быть социалистической страной. Конечно, КНДР больше не могла поддерживать дружественные отношения с Москвой и восточноевропейскими странами. Северокорейских студентов, обучавшихся за границей, отозвали на родину – сначала из Восточной Европы, а потом, в 1989–1990 годах, и из СССР.
КНДР снова возвращалась к изоляции: остановить ветер мировых перемен Пхеньяну было не под силу. Демократические перемены в странах Восточной Европы означали, что у них больше не было идеологических ограничений на выстраивание связей с Сеулом. 30 сентября 1990 года дипломатические отношения с Южной Кореей установил и СССР. 17 сентября 1991 года обе Кореи вступили в ООН. В августе 1992 года к Москве присоединился и Пекин. Это был полный и необратимый провал всех усилий по изоляции Сеула, которые десятилетиями прикладывали дипломаты КНДР.
Но еще важнее было то, что СССР объявил Северной Корее, что экономическая помощь Пхеньяну будет практически полностью свернута[799]. В то же время Китай не собирался заполнять образовавшуюся в результате этого огромную брешь в бюджете КНДР – в том числе и потому, что отношения между двумя странами сильно испортились после того, как Пекин решил открыть посольство в Сеуле. На Северную Корею надвигалась экономическая катастрофа. Но если Ким Ир Сен и отдавал себе отчет в мрачных перспективах, ждущих его страну, непохоже, что это сколько-нибудь сильно его волновало.
Великий Вождь старел и мало-помалу передоверял руководство страной Любимому руководителю. 24 декабря 1991 года Ким Чен Ир был провозглашен верховным главнокомандующим КНА; в апреле 1993 года он стал главнокомандующим всеми вооруженными силами КНДР. В апреле 1992 года Ким Ир Сену было присвоено только что учрежденное звание Генералиссимуса КНДР – как раз к его восьмидесятилетию. Во всем соцлагере звание генералиссимуса ранее существовало только в СССР и КНР, где оно было создано для Сталина и для Мао. Оба они, похоже, испытывали некоторые сомнения в том, правильно ли будет присваивать его себе. Сталин, став генералиссимусом, по-прежнему ходил в маршальской форме вместо того, чтобы утвердить для нового звания свой мундир и знаки различия, а Мао просто отказался принимать учрежденное звание. В отличие от предшественников, Ким Ир Сен никаких сомнений не испытывал. Он принял звание генералиссимуса без всяких колебаний, и вскоре в стране начали появляться его портреты в новом мундире.
Существует немало свидетельств, что эго вождя к тому времени уже давно вышло за всякие рамки. Так, например, во время визита в Югославию в 1970-х годах Ким Ир Сен приказал скупить всю мебель в понравившемся ему люксовом гостиничном номере для своего музея[800]. Даже из официальных северокорейских публикаций видно, что пожилой вождь порой вел себя как капризный старик. Вот один яркий эпизод, многое говорящий о привычках и характере Ким Ир Сена: вождь потребовал перевезти к нему во дворец подаренного ему медведя, чтобы он мог чаще смотреть на животное[801].
Как и многие пожилые люди, Ким Ир Сен больше думал о прошлом, чем о настоящем или будущем. Например, в мае 1991 года вождь принял у себя на даче левого южнокорейского студента Ким Ёнхвана (позже Ким Ёнхван полностью пересмотрел свои взгляды и стал довольно известным правозащитником). Большая часть разговоров двух Кимов была посвящена отнюдь не перспективам подготовки на Юге чучхейской революции. Вместо этого Ёнхван выслушивал монолог вождя о своей жизни в 1930-х и 1940-х годах. Ким Ир Сен был вполне здоров: например, ел он с большим аппетитом. Но всерьез заниматься управлением страной вождю было уже нелегко, да и не очень интересно[802].
Ким Ир Сен думал не о том, что его страну ждет экономический коллапс, не о крушении большей части соцлагеря и даже не о своем прошлом во главе КНДР. Нет, мысли вождя возвращались к его детству в Чхильголе и Мангёндэ, к Ювэньской средней школе и к его долгой и опасной службе в партизанских отрядах в лесах Маньчжурии