− Тем более, представь, − добавил Манвел, – сейчас лето, и пора студентов по обмену. Их миллион. Они все прут по магазам.
− Правда, − сказал я. Таких «пациентов» у нас было по паре штук в день. Парень или девушка еще даже два слова по-английски не говорят, но уже напихали по сумкам шмотья. Мы обычно таких жалели и через одного отпускали.
− Вот их в первую очередь надо «косить», − сказал Манвел. – Они и так напуганные. Да, кредиты им на хрен не нужны, аренда тоже, но точно заплатят, чтоб с полицией не говорить.
− А если кэша у них нет? – спросил я. − Ну то есть я уже сказал, что сто долларов, а он такой: «Ой, а у меня нету!»?
− Ну потом принесет. Или лучше на карту пусть кинет, − сказал Манвел.
Баха попросил перевести ему суть диалога. Мы перевели.
− Нет, на карту нельзя. Это ж сразу видно, − сказал Баха. – Тут лучше просить показать ID, права там или еще что. Твой шоплифтер достанет бумажник, и ты увидишь, есть у него деньги или нет. Если есть, то прессуй. Нет − отпускай.
− Да, как гопник буду, − сказал я по-русски.
− Ты сравнил мочу с росой, − проговорил Манвел. – Ты это, звони, если что.
Я записал телефоны Манвела и Бахи и поехал домой. Было уже одиннадцать вечера, поезда в метро ходили реже, и до своего полуподвала я добирался часа полтора. Придя домой, я включил телевизор, принял душ и съел сэндвич, который мне принес Баха с витрины плазовского ресторана.
− On the house,[11] − сказал он.
С экзаменом у Маши было не очень. Нет, не то чтобы она тупила, просто настала стадия, когда ей надоело учиться, ей надоел я, и она стала иногда выходить из себя и забивать на домашние работы. До экзамена оставалось семь недель.
Если кратко, то этот самый Машин экзамен состоял из четырех частей: устной, письменной, чтения и слушания диалогов. С чтением было хуже всего. Она не понимала половины прочитанного и не могла ответить правильно на вопросы по тексту.
Последний месяц мы учились в четырех стенах ее арендованной квартиры-студии. Маша наливала кофе, сажала меня на кресло-мешок, сама садилась за стол, читала тексты и делала задания к ним. Затем писала эссе и письма. Потом я их проверял. И так было изо дня в день. Ничего веселого, как видите.
Сегодня, а это было на следующий день после моего разговора с Бахой и Манвелом, Маша была совсем печальна и после первого прочитанного текста предложила закончить наш урок за прогулкой. Иногда мы так делали. Я допил кофе и согласился. Мы вышли на улицу и пошли в сторону бруклинского Проспект-парка.
− Speaking? – спросила Маша через волосы. На улице было жарко и ветрено, и вся ее длинная темная шевелюра лезла ей в рот.
− «Спикинг», − ответил я. Это значило, что я буду задавать Маше по-английски вопросы, а она в течение одной минуты должна ответить на них. В смысле одна минута на каждый вопрос. И это тоже часть ее экзамена.
Вопросы были банальные и потому сложные.
Опишите вашего друга.
Опишите важное для вас письмо.
Опишите любимое место в городе.
Расскажите о блюде, которое вы недавно готовили.
Расскажите о вашей любимой книге.
И тому подобный бред. Вот убейте, я понятия не имею, какая у меня любимая книга. А тут надо говорить одну минуту. Обязательно. Машу от этого задания тоже мутило. Но оно должно было отскакивать у нее от зубов.
− Любимое место в городе?
− Окей. Я люблю Гринвуд. Да, кладбище. Оно находится через два квартала от моей нью-йоркской квартиры, и иногда я туда захожу. Там тихо, красиво, можно посидеть и подумать.
− Никогда не думал, что тебе надо посидеть и подумать. Тем более в Гринвуде, − мягко перебил ее я.
− Произвожу слишком активное впечатление? − спросила она.
− Да нет. Просто ничего странного раньше за тобой не замечал.
− Ну и ладно. Так вот. Гринвуд. Особенно мне там один момент понравился. Сидела я на скамейке, а рядом, возле одного из памятников лежала кошка. Хорошая, опрятная кошка. Милая даже. Я подумала, что, может, грустит по кому. Ждет. Как собаки. Обычно ведь за кошками такого не водится, а эта лежала и никуда не уходила. Я потом ее еще пару раз видела на том же самом месте. Наверное, местного супервайзера. Супервайзер кладбища, забавно, да?
− Хорошо. Я, кстати, никогда не был в Гринвуде, – сказал я, подбирая в голове следующий вопрос.
− Любимое блюдо?
− Ну, даже не знаю. Нет у меня любимых. Я прагматично к еде отношусь. Раньше любила. Помню, когда ездила студенткой по Европе, предварительно гуглила рестораны и интересные места, куда бы хотелось сходить, а сейчас все равно. Главное − не фастфуд и чтобы полезное и зеленое, − ответила она и добавила: – Скучные вопросы сегодня.
− Селяви, − сказал я. − Самое главное твое достижение?
− Еще скучнее, − ответила она, наконец-то собрав свои волосы в хвост. − Ну какие у меня достижения? На права сдала с первого раза? У меня благополучная семья. Отец – бывший пилот, сейчас начальник, не пьет и любит семью. С мамой тоже все хорошо. Я в школе была хорошисткой. Меня все любили и слали мне всегда валентинки. Кучу. В университете тоже справлялась. В спортивные секции не ходила, в гимнастике не побеждала. Фитнес был, конечно, и есть, но это ж не в счет. И как мне не хочется что-то преодолеть и достигнуть, все получается более или менее на блюде. Даже грудь сама выросла. В университет в Нью-Йорке вот поступаю. Маркетинг. Я в этом смысле тебе сильно завидую. У тебя хоть какой-то экшен в жизни происходит.
− Я живу в полуподвале, который ты передумала посещать, − ответил я. Маша перешла на русский, и я следом за ней. − Экшен уж!
− Ну, я видела, что ты сам не хотел, чтобы я шла, и стеснялся, − сказала она. – Поэтому и передумала.
Я хмыкнул.
− Давай сделаем наоборот. Я тебе вопрос, а ты, сколько там, минуту, отвечаешь.
− Ну давай. Только на английском, − согласился я.
− Yes, teacher. Что ты думаешь обо мне?
− В смысле?
− В смысле вот, помнишь, мы тогда в ресторан твой пришли. Твои первые мысли?
− Хм. Первые мысли. Русские в ресторане. Значит, они на мне. Получу чаевые, и будет что закинуть в банк. Это были первые мысли. Потом подумал, что ты красивая и как так оказалось, что вы семьей, втроем приехали в Нью-Йорк просто ради путешествий. Такое редко бывает. Нью-Йорк не Венеция.
− Ну а потом? Вторые мысли? Уже когда английский? – снова спросила она.
− Мне кажется, наш урок плавно вытекает за рамки урока, − начал я, но Маша только махнула рукой. – Ну, окей, вторые мысли были такие же, как первые, только к ним добавилось то, что, возможно, я теперь накоплю на универ и хоть как-то тут, в США закреплюсь. При этом я все так же думаю, что ты красивая и грудь, хм…, выросла хорошая, простите за пошлость, − я чуть замялся, но договорил.
− Вот видишь, − Маша снова махнула рукой. − Тебе с достижениями попроще. И на кого учиться? – Маша продолжала расспрос.
− Мне начинает нравиться профессия учителя. Только не знаю пока чего. Денег, понятно, в учительстве немного, но, как говорят, шестьдесят долларов в час платят.
− То есть тебя не раздражает мой тупизм, мое вот это, то, что я не знаю, чего я хочу и нужен ли мне этот экзамен, эта учеба и этот английский вообще? И то, что тебе повторять приходится все по пять раз?
− Да нет. Твой «тупизм» вполне милый…
Мы тем временем дошли до Проспект-парка – большого зеленого массива в центре Бруклина. Маша показала рукой на «Данкин Донатс» на противоположной от парка улице. Мы перешли дорогу по светофору и зашли купить капучино.
− Вот мне скоро все начнут говорить, что мне пора замуж, семья и так далее. Нет. Родители не начнут, они у меня хорошие, а вот всякие друзья, родственники будут. Мне им что отвечать?
− Откуда же я знаю, что у тебя в планах, − сказал я, насыпая сахар из пакетика в свой кофе. – Ты всего этого не хочешь?
− Да я не знаю. О том и речь. Не знаю. Овца я тупая. – Маша улыбнулась и тоже занялась насыпанием сахара и размешиванием содержимого своего стакана. – Скажу им, что скоро-скоро, так будут же приставать. Скажу, что не знаю или неохота, и налепят на меня ярлыков. Мне, кстати, начинает нравиться, что я в Нью-Йорке и местных понять не могу, что они говорят, и выразить свои мысли нормально не в состоянии. Полная отключка. Только не думай, что это камень в твой огород.
− Может, тебе блог завести и на рекламе зарабатывать? – повторился я.
− Смейся. Тебе хорошо. Ты вон преподом станешь, и тебе больше не придется по утрам задумываться о том, то ли ты делаешь. Полезное в смысле.
− Ну тогда я, наверное, лучше пожарником стану. Чтоб не задумываться, делаю ли я что-то полезное. Или врачом. Хотя врача я не вытяну. Триста тысяч долларов. А то и больше.
− Да. Мне вот тоже такого чего-то хочется, но я не знаю. Я экономист с дипломом, и что? Бумажки только перекладывать.
− Можешь к Корпусу мира присоединиться, − в шутливом тоне сказал я.
− Это те, которые по всяким жопам мира волонтеров рассылают? – уточнила Маша. − Нет. I am a girl все-таки. А это значит, хочу там, где тепло, сухо и красиво.
Мы вышли из «Данкин Донатс» и пошли в Проспект-парк. Время подходило к двум часам дня, и в Нью-Йорке наступало июльское пекло. Вокруг было пусто. У всех бруклинских обитателей начиналась сиеста.
− Есть игра такая американская «Truth or dare», − сказала Маша после паузы. − Как это перевести? Правда или смелость?
− Типа того, − ответил я. − И?
− Знаешь, в чем ее суть?
− Нет, − ответил я, хотя, конечно, знал.
− Я тебя спрашиваю: «Truth or dare?». Если ты выбираешь truth, то я задаю тебе вопрос, на который ты должен ответить честно. Любой. Если dare, то ты должен сделать то, что я скажу. Понятно, в разумных пределах.
− Тебе настолько скучно с нашим английским? – спросил я.
− Нет. Просто, может, хочу в друзья к тебе набиться.
− Вроде это и так уже случилось. Хотя, может, кажется.