Я выдохнул.
За смену на воришках получалось триста – триста пятьдесят долларов. Можно было сделать и больше, но я сдерживался и выставлял счет только самым надежным.
Маша тем временем сразу после той нашей прогулки заболела. Или сказала, что заболела. То ли ангина, то ли еще что-то типа гайморита, я не расспрашивал. Наши занятия перешли в скайп и на почту: я отправлял ей задания, она из-под палки их делала, а потом я все это дело комментировал. Спустя дней десять после ее ангины, когда дело уже вроде пошло на лад, она сказала, что ненадолго съездит в Россию к родителям. На неделю или около того. Я по такому случаю надавал ей заданий вперед и, если можно так сказать, по уши погрузился в свой почти безобидный криминал: добавил себе еще одну смену, так что в неделю на охранке выходило две тысячи долларов плюс копейки. И еще официальная зарплата – пятьсот сорок долларов за пять рабочих дней.
Нет, я не так уж быстро «вработался». В смысле привык вершить самосуд и собирать доллары с шоплифтеров. Иногда меня прямо мучила совесть: «Могу ли я по сотке брать?», «Правильно ли я делаю?» и тому подобное самоедство и достоевщина. Но все это быстро проходило, особенно после подсчета на калькуляторе недельного заработка.
«Я для хорошего дела – учиться, да и воровство пресекаю в самой его эффективной форме – в форме штрафа. Что толку, если чувака депортируют, поставят на учет или просто поругают?» − по-моему, вполне убедительная мотивация, чтобы напрягать студентов, иммигрантов и прочих незаконопослушных господ на деньги.
За три недели отсутствия Маши и пять смен в неделю было заработано почти девять тысяч долларов. Я заплатил за следующий месяц аренды квартиры, за следующий семестр своей школы английского и в один из своих выходных, в полноценный выходной без Маши и ее экзамена я выспался до одиннадцати и засел за компьютер в поисках места, куда пойти учиться.
Искать было сложно. В образовательной системе США я не понимал ничего, программ было много, цены были непонятны: нигде не писали сразу и четко, сколько будет стоить отучиться в какой-нибудь магистратуре. Потратив полдня на поиски, более или менее составив себе общую картину, я вышел на улицу проветриться. Там было много чаек и дул сильный жаркий ветер. Я пошел пешком до Кингс-Хайвея в «Бейгл Бой». На улице заморосило.
В «Бейгл Бое» народу было мало: три часа дня, завтраки и ланчи давно кончились. Вдоль оконных стоек на высоких стульях сидели три человека: два мужика с газетами «USA Today» и девушка, тыкающая в телефон. За кассой была снова София, та, с худыми ключицами и серыми волосами, по которой я время от времени сох, когда жил на этой самой Кингс-Хайвей с руммейтом Юрой. Да и сейчас сохну: она очень красивая. Полгода прошло, а София не изменилась. Кассирша. Джинсы и рубашка на пару размеров больше. Бейджик с именем.
Я купил то, что и хотел купить, – стакан кофе и бейгл. Расплатился сотней. София надавала мне мелочи. Неожиданно, наверно, от нового чувства, что у меня на карточке есть почти десять тысяч долларов, я стал очень смелым.
− You are very beautiful, − выпалил я в тот самый момент, когда к Софии, с серыми волосами и худыми ключицами, подошел повар-мекс, поставил перед ней противень с какими-то булками и поднял на меня бровь. София отвлеклась на булки и мекса.
− Excuse me? − переспросила она меня с жестковатым акцентом.
«Турция», − задумался я на секунду.
Я замотал головой в ответ, запихал долларовые бумажки в карман, а центы – там было бакса на два − оставил лежать на прилавке. София на секунду оторвала взгляд от кассы, посмотрела на мелочь, на меня и четко, но тихо сказала: «Thanks!».
Я сел на угол стойки в кафе, тоже взял газету и начал листать. Зазвонил телефон. Я по привычке напрягся. Терпеть не могу телефон. Это была Маша: она вернулась в Нью-Йорк и предлагала возобновить наши экзаменационные уроки. Я сказал, что завтра работаю, поэтому начнем послезавтра. Она деловым тоном согласилась и попрощалась.
Я дожевал бейгл и собрался уходить обратно домой. Ко мне подошел мекс и начал помогать убирать мои тарелку и кружку. Странно, обычно это делали сами посетители.
− Она моя девушка, − с сильным испанским акцентом сказал мекс и гневно сверкнул на меня глазом. Я удивился и посмотрел на мексиканца.
На вид парню было лет девятнадцать, засаленное лицо, легкая прыщавость и редкая, неаккуратно сбритая растительность на лице. Он был низкоросл, весил немного больше, чем следовало бы, и точно не мог быть любовью всей жизни кассирши Софии. Ну нет. Просто нет.
− Да ради бога, − ответил я, толкнул мекса плечом и вышел из ресторана. Пройдя метров пятьдесят, я оглянулся, но никто и не думал за мной идти. Я потопал домой.
«София эта из Турции или из чего-то подобного. У нее явно есть свой турок, который наверняка полный дебил и говнюк, но она его нежно любит. Ничего нового. А мекс тайно дрочит в туалете на ее фотографию, шугает мужиков-кокеток и ничего не может поделать с этим самым любимым Софией турком, который наверняка продает хот-доги в Квинсе или катает чурчхелу в этническом супермаркете.
− Ну сдам я этот несчастный экзамен, и что? − спросила Маша.
Она сегодня была очень не в духе. Мне она всегда казалась старше своих двадцати двух, но сегодня ей было пятнадцать. Она вернулась из Москвы в расстроенных чувствах. Как оказалось, там у нее был какой-то молодой человек, успешный и состоявшийся, который предлагал взять ее на свою работу и забить на всю эту Америку. Отец и мать Маши считали этого хахаля недалеким и всеми силами старались спровадить свою дочь от него подальше. Например, учиться в США. Не последний вариант, правда? Маша была не сильно против, считая, что хахаль все равно скоро к ней сюда переедет. По крайней мере, тот ее в этом сердечно уверял.
Так вот, этот говнюк, пардон, молодой человек Маши, недавно и вправду приезжал в Нью-Йорк. Это к нему она так побежала тогда из парка. Вместе же они и полетели в Москву. Там уже Маша узнала, что немного ранее ее бойфренд сильно подставил папку Маши: и тот, и другой работали в смежных областях, один был кем-то большим в авиации, другой был кем-то важным в сертификации этой самой авиации. И сертификация забуксовала. Ровно из-за того, что Машу отправили подальше от «сертификатора».
Маша оказалась девушкой неглупой и, как ни странно, с родителями дружной и сразу смекнула, кто тут воду мутит и кто кого напрягает. Хахаль был послан за свои приколы с отцом Маши в известное место, любовь была там несильная, мир восстановлен, и американская необходимость как таковая отпала. Экзамен по английскому для поступления у Маши будет через три дня. И сдавать ей его уже было не надо.
− Сходи, пожалуйста, − сказал я ей. – Сдай!
− Думаешь?
− Ну мне для личного удовлетворения, − ответил я. − Может, я и правда препод, и стоит дальше этим заниматься.
− Я ж завалюсь. Я три недели вообще не готовилась.
− Скорее всего, завалишь, да. Но все равно ж интересно, что у тебя там получится.
− Ладно, схожу, − ответила Маша.
Мы сидели у нее дома, она прилетела вчера, выспалась, как могла, и позвонила мне, чтобы я приходил со своими учебниками и бумажками. Потом, уже когда мы расселись за кофе учиться, она сказала, что учиться, собственно, уже и не надо. Вопросы все решились, и делать ей здесь больше нечего. Работа для нее есть у отца, и все пойдет по накатанной. Я расстроился. Маша это, конечно, заметила.
− Только не говори, что тебе будет не хватать такой глупой ученицы, как я.
− Да нет, конечно. Пореву пару раз в подушку − и черт с тобой, − ответил я, в шутливом тоне скрывая уныние.
− Ну езжай обратно. Будешь там преподом, тем более я тебе говорю, что ты в этих делах молодец, − сказала Маша, − а там увидимся, повспоминаем.
− Я только-только денег начал скапливать на оседание и учебу здесь, − я допил свой кофе, и Маша подлила еще.
− И куда, кем? – спросила она.
− Учителем. Может, журналистом. Как оказалось, я люблю слова, писать и учить.
− Может, поедем на Манхэттен? − после паузы предложила Маша.
− Поедем, − согласился я. Учебы у нас сегодня все равно не предполагалось в свете новых событий, но мне хотелось провести с ней побольше времени: то ли привык к ней за время нашей экзаменационной учебы, то ли влюбился.
Поехали мы на метро. Поезда шли плохо: стояли в пробках у каждого столба, высаживали всех пассажиров, сажали снова. Объяснялось все это дело просто. Было воскресенье, а в воскресенье постоянно ремонтировали старые бруклинские рельсы, проходившие по эстакаде над кварталами.
Наконец, мы доехали, и мне пришлось побыть экскурсоводом: я рассказал Маше про Бруклинский мост, бывший район хиппи Гринвич-Виллидж, Эмпайр-стейт-билдинг и прочее. Как оказалось, ее нью-йоркские знания были совсем нулевыми.
− Ты живешь тут четыре месяца и не видела быка у Уолл-стрит? – изображая удивление, спрашивал я.
− Видимо, не заметила. Ну бык как бык. Все вон его за яйца чешут, − она показала на толпу туристов, которые действительно творили странные вещи с позолоченной статуей биржевого быка.
− А пойдем в мой ресторан, в «Плазу»? – спросил ее я.
− Мм, свидание? – Маша улыбнулась.
− Конечно, ты уезжаешь, я буду грустить, хоть пусть мои экс-коллеги посмотрят, что я парень не промах.
− Это комплимент такой, да?
− Наверно.
Мы потопали пешком до «Плазы». Идти неблизко, но было нежарко, людей на улицах бегало меньше обычного, и добрались мы достаточно быстро. За час или около того.
Весь народ сидел в «Плазе». Свободными местами и не пахло, и выстроилась очередь ожидающих возможности сесть и поесть. Я протиснулся к хостес – она была новенькой и меня совершенно не знала − и спросил, как там дела с местами и столиком.
− Один час, сэр, − ответила хостес.
Я пролез обратно к Маше.
− Через час. И меня назвали сэром, − сказал я.