главкома сухопутных войск и главе администрации Тамбовской области – это понятно, без их помощи съемки массовых сцен невозможны. Но еще до премьеры режиссер обещал поблагодарить Владислава Суркова, Виктора Вексельберга, Альфреда Коха и Романа Абрамовича. Затем прибавилось еще восемь имен, включая Анатолия Чубайса, Леонида Гозмана, Анатолия Сердюкова и Владимира Якунина.
С одной стороны, не все ли равно, кто дает деньги на хорошее дело? С другой – налицо идеологическое единство тех, кого благодарят. Все они так или иначе неолибералы в экономике и правые в политике. То есть у них общий враг – не важно, реальный, воображаемый или, предположим, выдуманный Сурковым, чтобы убедить элиты в безальтернативности существующего строя. Этот враг – вековечное быдло, которому нельзя давать волю (первая часть фильма), и в широком смысле слова красные (вторая часть). Смирнов декларирует свой антикоммунизм. Его фильм кажется чиновникам и бизнесменам, идентифицирующим себя с белыми, сокрушительным аргументом в споре с красными. Хотя спор этот происходит лишь в их головах, а не в реальности. Хотя гражданская война ни в коем случае не может быть предметом актуальных споров, а лишь подменяет эти споры детской игрой в Чапаева и Колчака.
Но полагаю, что столь массированную поддержку фильм получил из-за одной частности.
Один из самых мифологизированных в антикоммунистическом сознании эпизодов гражданской войны – антоновский мятеж на Тамбовщине в августе 1920 – июле 1922 года. Он стал символом красных зверств не столько из-за расстрела полутора тысяч повстанцев и заложников и создания концлагерей (нормальная антипартизанская тактика), сколько из-за публикации приказов об использовании химических снарядов против повстанцев. Не важно, что снаряды, доставленные в район боевых действий, частично оказались непригодными, а частично куда-то пропали. Что использовались они два раза в болотистой местности, а сами антоновцы не заметили, что их «травят газами».
Важно то, что Смирнов много раз говорил, что снимает фильм о Тамбовском восстании. Что в ночь с 23 на 24 декабря 1987 года, когда режиссер почуял конец цензуры, его осенило и он записал: непременно снять фильм о Тамбовском восстании. И в рецензиях повторяется одно и то же – фильм о Тамбовском восстании. Понятно, что государственным и деловым людям вчитываться в сценарий недосуг. Им достаточно того, что фильм – о Тамбовском восстании, они сразу вспоминают химические атаки (которых в фильме, к счастью, нет), ну и так далее.
Морок какой-то коллективный. Ну нет в фильме антоновщины, даже имя Антонова не произносится. А что есть? Крохотный эпизод еще одной смены власти-безвластия, которую любое русское село пережило не раз и не два. При этом неназванные антоновцы симпатичны режиссеру.
Вот проезд антоновского отряда: справное обмундирование, не тронутые вырождением лица, здоровая упитанность. Вестимо, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Во главе отряда – реально существовавший полевой командир Ишин, выводящий: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне». Приглашение на эту микророль Юрия Шевчука объяснимо тем, что массовая любовь к музыканту Юре автоматически переносится на его персонажа.
Но антоновщина – дурная материя для идеализации. Просто потому, что это была крестьянская война. Нет ничего страшнее, чем крестьянские мятежи – самые дикие, изуверские взрывы недовольства. Помнится, что в первом самостоятельном (и отправленном на полку) режиссерском опыте Смирнова «Ангел» (1967) крестьянский атаман расплющил голову герою комиссару ударом молота. Хотя от этого фильма Смирнов не отрекается, его историческая позиция очевидно радикально изменилась.
За пропастью во ржи (Rebel in the Rye)США, 2017, Дэнни Стронг
Байопик Сэлинджера утверждает правоту писателя, наложившего вето на экранизации своих книг: жаль, что авторские права литераторов не распространяются на их жизнеописания.
Творческий анамнез участников фильма вселял надежды. Стронг прославился ролью в «Баффи – потребительнице вампиров». Николас Холт, сыгравший Сэлинджера, – Зверь из «Людей X». Зои Дойч, воплотившая Уну О'Нил, юношескую пассию писателя, изменившую ему со стариком Чаплином, – героиня «Академии вампиров». О Кевине Спейси, сыгравшем Уита Барнетта, легендарного наставника и первого издателя Сэлинджера, и говорить нечего. Если верить секс-обвинениям, обрушившимся на актера, он вампир по жизни. В общем, лучшего коллектива для жизнеописания монстра – а Сэлинджер был монстром – не представить.
Этим людям да сыграть бы в фильме, начинающемся не как опус Стронга – с первых шагов Сэлинджера на литературном поприще, а с того момента, когда утомленный славой автор одного, зато самого культового американского романа затворился в сельском доме в Нью-Гемпшире. Отшельничество поглотило почти две трети его жизни. «Над пропастью во ржи» Сэлинджер опубликовал в 32 года (1951), из публичной жизни ушел в 34, а умер в 91 год. Но скучно ему в относительной глуши не было. По свидетельству дочери, в паузах между медитациями и совращением юных писательниц отшельник непрестанно чем-то увлекался. То иглоукалыванием близких, то уринотерапией, то сайентологией, то поеданием полезных гусениц. То впадал в милитаристский раж в годы вьетнамской войны, то пытался примирить еврейство с буддизмом. Но всяко не был раздражительным конформистом, спекулирующим на своем нонконформизме, каким выведен в фильме.
Гений, на пике славы переставший писать, – информация о полутора десятках романов, сочиненных ради самого процесса сочинительства, очевидно, легендарна – гораздо интереснее пишущего гения. Неважно, почему писать он перестал. То ли, как уверяет Стронг, из эгоистичного буддистского смирения, то ли разучился, то ли жаждал денег и успокоился, когда роман обеспечил его по гроб жизни. «Завязавший» с литературой «как бы Сэлинджер» фигурировал при жизни писателя в фильме Гаса Ван Сента «Найти Форрестера» (2000) и в одном из романов мэтра неонуара Лоуренса Блока: такой персонаж действительно интриговал.
В фильме Сэлинджер жалуется жене, что из Нью-Йорка его выжили фанаты. Сцены, где писателя караулят у крыльца дома в Гринвич-Виллидже дегенераты в таких же красных шапках, в какой щеголял над пропастью Холден Колфилд, с которым они себя идентифицируют, только и придают легкий привкус безумия пресному байопику. Вот бы здорово, если бы на этих жалобах Сэлинджера камера отъехала в сторону и показала ров, куда писатель сваливает трупы поклонников. Но требовать фантазии от Стронга нечестно: смысл фильма в том, что писатель – человек, фантазии начисто лишенный.
Романы и фильмы о творцах в жанре «он-обнял-ее-и-подумал» казались пыльной рухлядью уже в 1970-х. Стронг материализует творческий процесс именно что в этом жанре. Вот в туалете клуба музыкант советует перебравшему Сэлинджеру проспаться. Монтажный стык: Сэлинджер лихорадочно набивает на пишущей машинке эпизод, в котором аналогичный совет получает Колфилд. Вот Уна бросает писателю в лицо что-то гневное. Стык: Сэлинджер спешит записать их перебранку. Вот Сэлинджер пялится на карусель в Центральном парке. Стык: мысли, навеянные каруселью, ложатся на бумагу, передоверенные Колфилду.
Градус банальности столь высок, что в какой-то момент забываешь, что речь идет о Сэлинджере. Сценарий – типовая матрица фильма о «писателе вообще». Отношения Сэлинджера с Барнеттом – абстрактные отношения начинающего автора с мудрым – то есть сыплющим банальностями педагогом-лузером: разве что Спейси придает им легкий девиантный оттенок. Посттравматический синдром Сэлинджера – абстрактная травма любого воевавшего писателя: а кто в XX веке не воевал? Все колоритные подробности вычищены из биографии героя. Учеба в военном училище, попытки постичь тайны производства колбас в Быдгоще, куда его командировал папа Соломон, работа в военной контрразведке, первый брак с немкой, которую Сэлинджер чуть ли не заложил коллегам как нацистскую пособницу. В общем, сказал бы Тарантино, не кино, а тофу: ни вкуса, ни запаха, ни цвета.
Зеленая книга (Green Book)США, 2018, Питер Фаррелли
Каноническая, местами банальная, местами – неожиданно умная баллада о сегрегации, действие которой основано на реальных событиях 1962 года, удивляет именем автора. Фаррелли, чье совместное творчество с братом Бобби проще всего охарактеризовать названием их фильма «Тупой и еще тупее», вырвавшись из пут семейного дуэта, заявил о себе как о серьезном, хотя и чересчур аккуратном, режиссере.
Его аккуратизм проявляется, прежде всего, в ученическом соблюдении жанровых и стилистических стереотипов. Если уж ретро, то такое, где – можно поручиться – каждая пуговица пришита именно теми нитками, какими их пришивали в 1962-м, а никак не в 1961-м или 1963-м. Голубые лимузины. Черно-белый крошка-телевизор, по которому экспансивные итальянцы из Бронкса следят за подвигами тогдашних звезд бейсбола. Семейные трусы Болтуна Тони (Вигго Мортенсен), вышибалы из ночного клуба «Копокобана», выжиги и трепла, но в целом – душевного парня. Наконец, сама «Копо», где – привет параллельному монтажу из «Клуба “Коттон”» – на сцене зажигает диксиленд Бобби Райдена, а на улице чистят морды оборзевшим клиентам.
«Зеленая книга» – еще и образцовое – как доктор прописал – buddy-buddy movie, кино о вынужденных компаньонах, изначально непримиримо разнесенных по расовым, социальным и темпераментным полюсам. Они постепенно притираются друг к другу, а затем и сливаются в прекрасной мужской дружбе до гробовой доски. «До гробовой доски» – в данном случае не метафора. Чернокожий виртуоз-пианист Дон Ширли (Махершала Али) и Тони, волей судьбы ставший его шофером и ангелом-хранителем на время двухмесячных гастролей по заскорузло-расистскому (фашистскому, если называть вещи своими именами) Югу, действительно закорешились на всю оставшуюся жизнь и умерли с разницей в несколько месяцев в 2013-м.
Изначально подразумевается, что Тони обязан быть не только расистом, но и гомофобом. И кажется, что, когда в Мейконе, штат Джорджия, полиция застукает Дона в общественной бане с белым парнем, душа Тони не выдержит, и он, уже было смирившийся с цветом кожи своего временного босса, выложит ему все, что думает о «гомосеках». Тут-то Фаррелли и преподносит зрителям один из немногочисленных, но драгоценных сюрпризов, на которые оказался способен. Ориентация Дона смущает Тони меньше всего: «Ты чё, парень, да я же всю жизнь в ночных нью-йоркских клубах работаю и знаю, как жизнь сложна».