Нигде в Африке (nirgendwo in Afrika)Германия, 2001, Каролина Линк
Воображение рисует трогательную картину. Режиссер приходит к продюсеру с предложением снять фильм про Кению. Ну нравятся ей африканские пейзажи, любит она зебр, антилоп и даже саранчу, которую так аппетитно поедают красивые чернокожие люди. Но продюсер зевает: денег не дам, зебр и на канале Discovery полно, смотреть на них в кино никто не пойдет. «О чем же тогда снимать?» – вопрошает в отчаянии режиссер. Циничный продюсер напоминает ей главные мировые хиты – «Список Шиндлера», «Жизнь прекрасна», «Пианист»: «Сними лучше о холокосте». Но отказываться от зверушек не хочется, и на свет появляется изумительный гибрид «В мире животных» с «Холокостом». Фильм о семье Вальтера, адвоката из Бреслау, успевшей убежать на край света – кенийскую ферму – за считанные месяцы до «хрустальной ночи» 1938 года, после которой ловушка для немецких евреев захлопнулась окончательно. В умелых и небезразличных руках эта экзотическая коллизия могла бы быть чудо как хороша.
Лучшее в фильме – ритм, затягивающий, в меру успокаивающий, но никогда не утомляющий. Смотреть «Нигде в Африке» не скучно: в нем есть воздух, пространство, запах горячей пыли. Беда в том, что холокост и экзотика соединены в нем чисто механически. Проходящие фоном новости из Европы – необязательное и навязчивое напоминание, почему герои оказались в Кении. Но то, чем они живут, то, что с ними происходит, не имеет никакого отношения к исторической трагедии. А быстро привыкшие к новому быту Вальтер (Мераб Нинидзе) и его жена, чья анемичность приближается к фригидности, похожи на кого угодно, только не на немецких евреев из хороших семей, чей мир в одночасье разлетелся вдребезги.
Если даже холокост режиссеру по большому счету безразличен, стоит ли удивляться, что и прочие события не прожиты, не сыграны, а просто обозначены? Эпизодические персонажи исчезают, так и не поняв, зачем забрели в фильм. Только-только Вальтер решает, что хватит отсиживаться в глуши, и вступает в британскую армию, как война заканчивается, и он возвращается на ферму, словно выходил на угол за газетой. Только-только намечается любовная линия между очарованной Африкой дочерью Вальтера и ее местным товарищем по играм, как мальчик испаряется из фильма. Только-только назревает конфликт между девочкой и родителями, решившимися вернуться в послевоенную Германию, как они уже сидят все в белом в поезде и даже не вспоминают о недавнем споре. Безразличие Линк к своим персонажам так безмерно, что даже не раздражает, а просто озадачивает.
Но не только приятная гладкопись фильма обеспечила ему «Оскар» за лучший неанглоязычный фильм. Академики снова продемонстрировали странный американский комплекс: смесь зависти к европейской культуре и садистской радости от зрелища ее разрушения.
«Титаник» утонет, комдива Котова выдернут с обжитой дачи, а ненужную адвокатскую мантию Вальтер подарит верному слуге.
Последняя надежда на то, что с героями наконец что-нибудь произойдет, вспыхивает, когда поезд, увозящий их на родину, внезапно останавливается в саванне. В начале 1950-х в Кении вспыхнуло знаменитое восстание «мау-мау»: герои вполне могли бы стать их жертвами, и это было бы жестоким, но оправданно эффектным финалом. История нагнала бы тех, кто надеялся убежать от нее, приемная родина обнаружила свое двуличие, вся предшествующая пастораль предстала совсем в ином свете. Но поезд остановился лишь для того, чтобы героиня получила от Африки прощальный подарок: банан и беззубую улыбку торгующей у насыпи старушки.
Облепиховое летоРоссия, 2018, Виктор Алферов
Пьесы Александра Вампилова (1937–1972) любить нелегко и необязательно, но суетная маета его героев, гулкая пустота сюжетов вывели их за пределы драматургии, превратив в развернутые метафоры застоя. А нелепая гибель писателя в водах Байкала за два дня до 35-летия и накануне прорыва пьес на столичные сцены обрела почти мистический смысл: на взгляд современников, художника убила эпоха, противопоказанная талантам.
И режиссер, и сценаристка Ольга Погодина-Кузмина не хотели, да и не могли опровергнуть «миф Вампилова»: любой байопик мифологизирует героя. Нелепо придираться к хронологическим вольностям: опять-таки жанр вынуждает спрессовывать историческое время. Так, Вампилов (Андрей Мерзликин) узнает об убийстве лучшего друга – поэта Николая Рубцова (Сергей Каплунов) – на иркутской премьере «Старшего сына». В реальности премьера состоялась в ноябре 1969-го, а Рубцов погиб в январе 1971-го. Получается еще и так, что Вампилов погиб считаные месяцы спустя после Рубцова, хотя их смерти разделяют 19 месяцев. Но черт с ним, Голливуд себе и не такое позволяет.
Беда в том, что идеология фильма не уживается с его плотью. Идеология проста: и Вампилов, и косвенно Рубцов – жертвы ожившего с окончанием оттепели дракона «сталинизма». О драконе в нервическом припадке вещает не очень внятный и, безусловно, неадекватный гэбэшник Дима (Сергей Агафонов). Дескать, помнишь, как встретил на вечеринке в Москве поэта Юру: так вот, это диссидент Галансков, его посадили. Пижон Юра, в свою очередь, напоминал участникам вечеринки о печальной судьбе Синявского и Даниэля. Вся надежда на вас, писателей, бредит Дима, только вы можете что-то изменить. Если бы Вампилов не утонул, он попытался бы что-то изменить и его бы посадили, так, что ли?
Дима, окстись. Какой диссидент из этого Вампилова. Он глядит на жизнь с хмельным прищуром, крепко врастает в землю ногами, живет простыми маленькими и одновременно огромными радостями. Но авторы изо всех сил втискивают героев в рамки мифа. Проклятие Вампилова – судьба отца, расстрелянного в 1938-м и непрестанно являющегося сыну во снах. Герой погибает, едва прочитав дело отца, предоставленное Димой. Господи, да у кого только из знаковых и совершенно благополучных фигур 1960-х не были репрессированы отцы – от Окуджавы и Трифонова до Шатрова и Юлиана Семенова. Специфика эпохи, не исключение, а правило.
Еще нелепее попытка навязать диссидентство Рубцову. Ни за что не поверю, что в Литинституте конца 1960-х активистки со стеклянными глазами и интонациями обвинителей на расстрельном процессе обличали студентов за мещанское мелкотемье и пренебрежение социалистическим строительством. А если Рубцову в стенах института и выпить не с кем, кроме как с портретами Пушкина-Лермонтова-Чехова-Маяковского, то вовсе не потому, что он не любил власть, а потому, что его компанией брезговали столичные штучки. Ну и пить, честно говоря, можно было поменьше.
Сами Вампилов с Рубцовым в момент истины, вдруг случившийся в середине фильма, серчают: никакие мы не диссиденты, а простые русские люди. Их трагедия – конфликт не инакомыслящих с властью, а провинциальных самородков (впрочем, Вампилов был не самородком, а сыном сельских интеллигентов) с высокомерными, зажравшимися, космополитическими Москвой и Ленинградом. Столицы, в отличие от провинции, где Вампилова печатали и ставили, готовы были полюбить их мертвыми, но никак не живыми и непредсказуемыми.
Получается, что главный конфликт разыгрался между авторами фильма и его героями. Герои уверяют, что они вовсе не такие, какими видятся авторам, а авторы бьют их по голове и твердят: нет, такие, именно такие. Уникальный случай в теории и практике драматургии – сам Вампилов бы не додумался.
Однажды в Германии… (Es war einmal in Deutschland…)Германия, 2017, Сэм Гарбарски
Вряд ли найдется тема, менее питательная для комедии, чем геноцид. «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи, разрекламированная как «первая комедия о холокосте», вызвала такую неловкость, что, казалось, надолго исключила подобные эксперименты. «Бесславные ублюдки» не в счет: Тарантино разбирался с мифологией не холокоста, а голливудского военного кино. Оставалась лазейка, основанная на претензии, некогда предъявленной еврейскими интеллектуалами всем опусам о холокосте.
Заключалась она в следующем. Изображение жертв как сплошь симпатичных людей – тот же антисемитизм, если не хуже. Геноцид ужасен не потому, что убивают хороших людей, а потому, что убивают всех. Верните евреям право, которым обладают все народы мира, – право на мерзавцев и жуликов, не менее достойных скорби, чем условная Анна Франк. Героем комедии о холокосте может быть только гешефтмахер, у которого чуть больше шансов выжить. Как выжили герои «Фальшивомонетчиков» (2007), чья криминальная квалификация требовалась нацистам для производства фальшивых фунтов стерлингов.
Герои Гарбарски – «великолепная семерка» гешефтмахеров из Франкфурта-на-Майне во главе с душкой Берманом (Мориц Бляйбтрой). Уцелев в лагерях (один, правда, пересидел войну в Шанхае, но и там нашелся эсэсовец, выбивший ему глаз в процессе обмена опытом с самураями), они зарабатывают необходимую для эмиграции в Америку сумму, торгуя бельем. Но поскольку в разрушенной Германии белье не является предметом первой необходимости, продажа каждого комплекта требует ситуативного хитроумия.
Делать деньги в тех исторических обстоятельствах можно, прежде всего, играя на чужом горе. Герои изучают похоронные объявления и впаривают товар родителям погибшего под Смоленском солдата, не просто выдав одного из семерки за его однополчанина, но и поддержав антисемитскую тему. Можно сыграть и на чинопочитании: навязать белье железнодорожным работницам, сославшись на то, что его покупка – воля начальства.
Главная интрига заключается в том, что Берману грозит тюрьма по обвинению в пособничестве нацистам. Следователь-американка Сара (Антье Трауэ), которой – что очевидно с первого ее появления – на роду написано очутиться в койке Бермана, колет ему глаза его привилегированным положением в Маутхаузене. Ничего страшного он не совершил, даже фальшивомонетчиком не работал. Просто весельчак-комендант оценил умение Бермана травить анекдоты и назначил его своим шутом. Но Берман развил красочную историю о том, как его командировали под видом истинного арийца в ставку Гитлера, чтобы дать фюреру пару уроков рассказывания анекдотов накануне его саммита с Муссолини. Фюрер может и умеет все, только вот с анекдотами у него не ладится, в отличие от дуче.