ПрорывРоссия, 2006, Виталий Лукин
Беспрецедентный объем «Архипелаг ГУЛАГ» наводил аналитиков КГБ на мысль, что автор – созданный ЦРУ целый НИИ, который только и мог нанести столь сильный удар по образу СССР. Столь же трудно поверить, что «Прорыв» – детище Лукина, засветившегося в режиссуре «Черной акулой» (1993), гимном боевому вертолету, сценаристов Ивана Лощилина и Вячеслава Давыдова. Нет, над фильмом о гибели 6-й роты 104-го гвардейского парашютно-десантного полка Псковской дивизии ВДВ в Аргунском ущелье 29 февраля 2000 года трудился коллективный разум, получивший ответственное государственное задание проанализировать состояние, внутренние противоречия и перспективы современной российской пропаганды.
Очевидно, докладная записка, которой придали форму фильма, уже принята за руководство к действию на высшем уровне. Возможно, что и премьера не случайно совпала с обращением президента Путина к Федеральному собранию. Нельзя же принять всерьез слова режиссера о том, что премьера намечалась на сентябрь, но ее отсрочили из уважения к Федору Бондарчуку, чтобы не украсть зрителей у «9 роты». Президент назвал повышение рождаемости национальным приоритетом. А что мы видим в «Прорыве»?
Жена генерала навещает в палате роддома, декорированной телевизором с президентом на экране и иконкой, беременную невестку. Та же первым делом радостно спрашивает у свекрови: «Вы уже слышали, что сказал президент?» А ее муж, прежде чем подорвать себя гранатой вместе с боевиками, улыбнется: «А у меня сын родился».
Возможно, и лозунг «Слава России!», в 2000-м ассоциировавшийся лишь с баркашовцами, но вложенный в уста гибнущего солдата, был реанимирован прокремлевскими молодежными организациями именно после прочтения докладной записки «Прорыв». А необходимость проведения эффективной молодежной политики авторы зашифровали в сюрреалистическом эпизоде: солдат-татарин танцует рэп перед русским предателем, воюющим на стороне чеченцев.
В первом же эпизоде авторы изящно снимают муссируемый в мире вопрос, не является ли война в Чечне религиозной войной против ислама. На экране БТР рассекают кавказские просторы. За кадром теплый баритон поет о том, что все это наша родина, сынок, здесь отчий дом, здесь стоит наш храм, среди колосящихся нив течет родная река, а с неба – святая вода. После этого сомнений в принадлежности Чечни православному космосу не должно возникнуть никаких.
Столь же изящно авторы снимают возможные претензии к тактике российской армии. После «Прорыва» уже не стоит интересоваться, почему федералы вечно оказываются перед лицом многократно превосходящего неприятеля. В течение всего фильма генерал отказывается поддержать гибнущую роту артиллерийским огнем: дескать, не время еще. И только когда последние пять бойцов вызывают огонь на себя, радостно отдает приказ стрелять. Все правильно: правда искусства сильнее правды жизни. А в советском искусстве вызвать огонь на себя – канонический подвиг. А откуда взяться героям, если им на блюдечке поднесут предусмотренное уставом и приказом обеспечение операции?
Да и герои просят огня лишь потому, что в советском военном кино положено хрипеть в телефон что-то типа «Беркут, Беркут, я Таймыр». На самом-то деле все они, еще только собираясь на операцию, знают, что обречены. Не потому, что генералы такие тупые, а потому, что герои должны умереть, а генералы лишь исполняют волю провидения.
Впервые в отечественном кино создан и столь впечатляющий групповой портрет врага, суммирующий все пропагандистские озарения обеих чеченских войн. Против России объединились негр, на ломаном русском интересующийся у боевика Руслана, перевели ли уже гонорар на его банковский счет; две белобрысые снайперши, одна из которых, чтобы не возникло сомнения в их национальности, ругается по-латышски (темперамент обязывает: кроме одного матерка они не проронят ни звука); полевой командир, который в разгар боя отбегает в кусты вмазаться героином; загадочный тип, на сайте фильма обозначенный как «ирландец Киркпатрик».
К самим же чеченцам авторы относятся дифференцировано. Среди них есть, например, «афганец», который, стоит бывшему однокашнику по военной академии напомнить ему об этом, начинает так переживать и потеть, что международным террористам приходится его пристрелить. Не стоит брюзжать, что и таких «афганцев», и таких генералов, отказывающихся забрать сына из боевых порядков в теплый штаб, и таких медсестер, признающихся лейтенантику в любви как раз накануне его гибели, в отечественном кино и пропаганде в целом можно уже мерить на вес. Ценность «Прорыва» как раз в том, что все происходящее на экране где-то уже да встречалось. Но никому не приходило в голову вбить все эти химеры и фантомы в какие-то жалкие полтора часа экранного времени.
Прощай, Кристофер Робин (Goodbye Christopher Robin)Великобритания, 2017, Саймон Кёртис
К чести Кёртиса, он избежал искушения, которому не в силах сопротивляться авторы кинобиографий писателей-визионеров, а уж тем более сказочников. Даже «Волшебная страна» Марка Фостера (2004), фильм об авторе «Питера Пэна» Джеймсе Барри, завершался невыносимо слащавым явлением его покойной жены, обнимающей сына перед тем, как перенестись в Волшебную страну. В байопике Алана Милна (Доналд Глисон) Винни-Пух и прочие Пятачки не оживают на экране, оставаясь любимыми куклами его сына Кристофера Робина (Уилл Тилстон), ну и персонажами книги, начисто вычеркнувшей из памяти потомков все прочие опусы плодовитого и популярного драматурга. Писательство в фильме – никакое не волшебство, а ремесло, способное скорее разрушить магию повседневности, чем ее сотворить. Да и вообще сказочники, как известно, не самые приятные люди на земле.
Бесспорное достоинство фильма и то, что рождение книг о Винни-Пухе, увидевших свет в 1926 и 1928 годах, детерминировано ужасами XX века. Милну возвращено звание одного из главных писателей «потерянного поколения» – наравне с Хемингуэем или Ремарком. С Первой мировой Милн, участник битвы на Сомме, которую, как и все сражения той войны, точнее было бы назвать бойней на Сомме, вернулся издерганным неврастеником. От звука лопнувшего воздушного шарика он разве что не бросается на землю, прикрыв голову руками. А жужжание пчел кажется ему жужжанием мясных мух, тучами носившихся над траншеями.
Мирная жизнь столь невыносима, что Милн с женой Дафной (Марго Робби), лощеной светской дрянью, и сыном буквально сбежал в сельский особняк, чтобы не смущать светскую чернь почти что революционными речами и засесть за пацифистский роман «Мир с честью». Напиши он его, стал бы в лучшем случае вторым Олдингтоном, автором «Смерти героя». Но, придумав – в процессе игр с шестилетним Кристофером Робином – своих чудесных зверушек, одновременно вылечился от посттравматического синдрома, стал тем самым Милном и испортил жизнь сыну до такой степени, что тот возненавидел собственное имя.
На волне вселенской моды на Винни-Пуха Кристофер Робин стал поп-звездой. И, как любая юная звезда, преждевременно лишился детства. Сеансы раздачи автографов в книжных магазинах, чаепитие в Палате лордов или с ордой омерзительных, визжащих, как будут визжать разве что битломанки 35 лет спустя, ровесников фотосессии. Ни тебе в зоопарк спокойно сходить, ни даже в любимом – том самом, волшебном, – лесу погулять. Из кустов в любой момент может выскочить корреспондентка Times с плотоядными губами. Даже звонок отца, представляющего книгу в Америке, в день рождения сына превращается из сугубо интимного дела в часть рекламной радиопередачи. И как бонус – издевательства «дедов» в лучших традициях английских закрытых учебных заведений для мальчиков. Родители при этом проявляли образцовую бесчувственность к страданиям сына. И только верная няня Оливия (Келли Макдональд) осмелилась резануть им в лицо правду-матку, за что и лишилась работы.
Понятно, что от такой славы Кристофер Робин бежит сломя голову на Вторую мировую. Правда, медкомиссию он не прошел, но, эмоционально шантажируя отца, добился его протекции в отправке на фронт. Круг истории замкнулся, диалектика взяла верх. Родители получили извещение о пропаже сына без вести, зато выживший Кристофер Робин примирился с отцом, услышав от фронтовых товарищей переделанные на матерный лад пыхтелки Винни-Пуха.
Единственный, зато фундаментальный упрек, который можно предъявить конспективному изложению реальной драмы, это ее визуальное качество. Картинка столь вылизана, столь – до самолюбования – хороша собой, что фильм кажется рекламным роликом загородной жизни в поствикторианской Англии. Впрочем, речь в нем и идет о губительной силе рекламы. Но если Кёртис ставил перед собой цель вызвать ужас у зрителей, с детства хранящих в заветном уголке сердца персонажей Милна, то он ее вполне достиг. Отныне перечитывать книги о Винни-Пухе без содрогания невозможно.
Путешествие с родины на родину (Die andere Heimat – Chronik einer Sehnsucht)Германия, 2013, Эдгар Райц
На благостном и безнадежном фоне нивелированного под телеформат немецкого кино фильм 82-летнего Эдгара Райца, одного из авторов легендарного Оберхаузенского манифеста нового немецкого кино (1962), воспринимается как застящая небо комета Чурюмова-Герасименко или Годзилла на детском утреннике. Райц – фанатик, верящий в мистическую силу кино и душеспасительность насилия над зрителями ради их же блага. Причем не просто фанатик, а германский, методичный, мыслящий – при всей чувственной конкретности изображения – абстракциями.
Правда, годы берут свое, дедушка немецкого кино аудиторию не насилует, как прежде. «Путешествие» длится всего 225 минут. Просто короткометражка – если вспомнить хронометраж предыдущих глав эпоса о «Родине», который Райц снимает с 1981-го. «Родина – немецкая хроника» (1984) – 929 минут, «Вторая родина: хроника молодости» (1992) – 1416 минут, «Родина-3» (2004) – 689 минут.
Несмотря на то, что все они (хотя «Родину-1» показали в Венеции) дошли до широкой публики с телеэкрана, разбитые на эпизоды, эти фильмы декларировали уникальность кино как окна в населенный гигантами мир, который немыслимо больше мира, в котором живут зрители.