Такие акценты в случае с сухим законом не расставить, хотя Хиллкоут подчеркивает «классовый» смысл сюжета. Преступный закон извратил крестьянскую суть Бондурантов, только и мечтающих вернуться к честному труду, что выжившие и делают в эпилоге. Он не только кажется чистым издевательством то ли над героями, то ли над зрителями, но и провоцирует новые вопросы. «Отвоевавшись», братья отказались от привычки кастрировать одних своих врагов и посылать их причиндалы в банке с виски другим? Это у них, вообще, было благоприобретенное или врожденное? Если благоприобретенное, то, что, власть их такими сделала? Конгресс, Уолл-стрит, суфражистки с протестантами? А если врожденное, то такое изуверство – органичное ли свойство именно крестьянской натуры? Или все люди – звери? Тогда почему Рейке выставлен самым зверским зверем?
С эстетической точки зрения именно Рейке – альтер эго Хиллкоута. Рейке совмещает приятное с полезным: и выполняет общественно важную миссию, и больно людям делает без особой нужды. Так и Хиллкоут: разрушает, что общественно значимо, красивые мифы о грязной истории, и делает без особой нужды если не больно, то тошно зрителям. Честно говоря, они с Кейвом – садисты. «Показать все, как было» – отличное алиби для кровавых аттракционов. Из «Предложения» можно было узнать, как выглядит человек, которого засекли девятихвосткой, и что будет с головой, если в нее попадет тяжелая пуля из допотопного ружья. Из «Самого пьяного округа» – как разъезжается горло, перерезанное от уха до уха, и что можно сделать с лицом оппонента, если умело владеешь кастетом.
Беда в том, что показать, «как все было», невозможно по определению. Кино вообще не для того предназначено. Шок от самой натуралистической сцены снимает напоминание о том, что герои истекают клюквенным соком, да и вообще не настоящие. Ну, были такие Бондуранты, увековеченные внуком одного из них в книге, которую Хиллкоут экранизировал. Но и книга претворяет реальность. И к «самому делу» можно только бесконечно приближаться, отдирая от реальности приросшие к ней мифы, но создавая при этом мифы новые. Это касается чего угодно: хоть сухого закона, хоть Дикого Запада, хоть Великой Отечественной, хоть французского коллаборационизма. Делать это «чистыми руками» так же трудно, как бороться с мафией в лайковых перчатках, но у Рейкса как-то получалось. Получилось и у Хиллкоута: как ни старался он испортить ощущение достоверности эпохи, до конца это у него не вышло. Ну а то, что он садист, так, как говорилось в фильме «В джазе только девушки», великой комедии об эпохе сухого закона, «у каждого свои недостатки». Социально опасны как раз люди, пытающиеся чужие недостатки исправить.
СволочиРоссия, 2005, Александр Атанесян
Название фильма не менее экстравагантно, чем его сюжет. В 1943-м только что освобожденный из тюрьмы офицер превращает собранных по лагерям и колониям подростков в диверсантов, способных уничтожить немецкую высокогорную базу на Кавказе, но обреченных на гибель. На такой неожиданной ноте завершается цикл фильмов, снятых к 60-летию Победы.
Если присмотреться к военно-патриотическим фильмам, обнаруживаешь их сходство с перелицованным гимном. Музыка та же, а слова какие-то скособоченные, не из той оперы. Любая мифология, прежде всего военная, обязана быть манихейской, повествовать о борьбе света и тьмы. Даже в «лейтенантском», почти пацифистском кино шестидесятников не возникало и тени сомнения в том, что немецко-фашистские захватчики – безусловное зло, что перед лицом такой напасти необходимо забыть все старые обиды и счеты и выполнять свой долг. Военное же кино 2000-х – почти «Ночной дозор»: «светлые» по своим методам ничем не отличаются от «темных», а то и превосходят их в изуверстве, а у «темных» есть своя правда. Истреби клику Завулона – нарушишь мировую гармонию. На месте протагонистов войны – зияющая пустота. Ни в одном из фильмов не найти «чернорабочих» войны, простых мобилизованных или младших офицеров. Людей, главным и единственным событием в жизни которых стала война.
Последний раз такие герои появились в «Звезде» (2002) Николая Лебедева и фильме белорусского классика Михаила Пташука «В августе 44-го» (2000). Да и то: и гибнущая в немецком тылу полковая разведка Лебедева и «чистильщики» Пташука, прочесывающие кишащий вооруженной фауной лес на стыке Литвы и Белоруссии, относятся, выражаясь современным языком, к спецподразделениям. Оба эти фильма – не столько первые ласточки новой патриотической волны, сколько последние, запоздалые образцы советского военно-приключенческого жанра. Пташук воспроизвел его схемы буквально, Лебедев – делегат младшего поколения – придал героям оскал Рэмбо.
После этого экран заполнил сплошной штрафбат на всех этажах армейской иерархии. Или, как выражается Атанесян, «сволочи» в исконном смысле слова, как в указе Петра I – «и прочих сволочь». «Сволочь» – это те, кого «сволокли», принудили.
Речь не только о «Штрафбате» Николая Досталя (2005). Штрафрота за пьянство, дебоши и неподчинение приказу плачет по капитан-лейтенанту Александру Маринину (прототип – Александр Маринеску) в «Первом после бога» (2005) Василия Читинского. В «Московской саге» (2004) Дмитрия Барщевского войну выигрывает репрессированный и ненавидящий Сталина генерал. Другого участника военно-фашистского заговора маршала Тухачевского, комдива Котова, оживил в «Утомленных солнцем 2» Никита Михалков. В «Своих» (2004) Дмитрия Месхиева бежавших из плена героев спасает раскулаченный, пошедший в немцкие старосты.
В СССР никакой особой смелостью не было показать фронтовиков, прошедших тюрьмы или штрафбат: они встречались даже в таком официозе, как «Фронт без флангов». Были полковник, а затем генерал Серпилин («Живые и мертвые», «Возмездие»), вестовой Левченко («Место встречи изменить нельзя»), шофер Карпухин («Карпухин»), полковой комиссар Руднев («Дума о Ковпаке»). В наши дни акт гражданского мужества – вывести нерепрессированного участника войны.
Если «своих», пусть и необычных, на экране хватает, то вооруженного оккупанта, с которым встречаешься на поле боя, не найти вообще. «Новые русские немцы» по преимуществу пленные. Безоружные, добросовестно вкалывающие на объектах народного хозяйства, в любом случае, гораздо более безвредные, чем «свои» командиры. Эту тенденцию породил один из последних воевавших режиссеров Петр Тодоровский фильмом «Созвездие Быка» (2003). Будем считать, что это лишь деталь в картине войны, которую несколько десятилетий писал режиссер-гуманист.
Но мотив размножился лавинообразно. Медленно умирали два немца-окруженца в «Последнем поезде» (2003) Алексея Германа-младшего. В «Красном небе, черном снеге» (2004) Валерия Огородникова пленных морил голодом выжига комендант лагеря. Во «Времени собирать камни» (2005) Алексея Карелина немецкий сапер по доброй воле указывал советским коллегам, где на временно оккупированной территории его подразделение заложило взрывчатку. В «Полумгле» (2005) Артема Антонова пленные, строящие где-то на севере радиомаяк, сливались в экстазе народного праздника с бабами, проводившими мужей на фронт и поначалу ненавидевшими немцев. Финал: пленных расстреляли за ненадобностью, чего не могло быть, потому что не могло быть никогда.
Картина войны вырисовывается сюрреалистическая. С одной стороны, армия заключенных и антисоветчиков, во главе с полководцами, готовыми своему верховному главнокомандующему глотку зубами перервать. С другой – никого, стройные шеренги пленных.
Исчезновение противника объяснимо нежеланием обидеть европейских друзей. Но до такой степени политическая корректность не дошла нигде в единой Европе: вспомним звероподобных, как в кино 1950-х, нацистов в «Пианисте» (2001) или «Люси Обрак» (1996).
Гораздо труднее объяснить эволюцию «наших» в «сволочей». Речь не о соответствии исторической правде. Удивительно, что волна фильмов о репрессированных на войне поднялась в эпоху идеологических как бы заморозков. Было бы логично их появление в ошалевших 1990-х. Но именно тогда кино практически молчало о войне. Когда же возник госзаказ на патриотизм, он выдал невиданный по амбивалентности образ войны. Тенденцию, сформулированную «Штрафбатом» и «Сволочами», можно с равным успехом интерпретировать с полярных позиций. По-сталински: в час испытаний весь народ как один человек сплотился, и даже всякая «сволочь» кровью искупала свою вину. И по-антисоветски: воевали под дулами заградотрядов, трупами завалили. Советская и антисоветская мифологии сливаются до полной неразличимости.
Еще радикальнее переплетаются в «Сволочах» киномифологии. Миф об отчаянных мальчишках, которые ведут свою собственную войну: «сволочи» – залетевший в «ГУЛАГ» пионерский отряд Васька Трубачева из фильма Ильи Фрэза «Отряд Трубачева сражается» (1957). И мифология американская, рожденная нигилизмом 1960-х. «Сволочи» – та же «Грязная дюжина» (1967) Роберта Олдрича, команда головорезов, набранная из приговоренных к смерти солдат американского корпуса в Англии, которую забрасывают в оккупированную Францию на верную гибель – разгромить накануне высадки в Нормандии немецкий штаб.
Кстати, «Грязная дюжина» в некоторых странах называлась: «Двенадцать сволочей».
Трамбо (Trumbo)США, 2015, Джей Роуч
Зачистка всех, кто «левее стенки» (1947–1962), – тема и поныне болезненная и страстная для Америки. Особенно для Голливуда, где террор принял форму гигантского шоу, а жертвы явили ярчайшие примеры и гражданского мужества, и трусости. Тем более постыдной, что выбор стоял не между жизнью и смертью, а между чистой совестью и виллой с бассейном. Доселе герои редких фильмов на тему были существами вымышленными. Появление фильма на документальной основе стало неизбежным пару лет назад. В экранное качество не могло не перейти количество сенсационных книг: и о «черных», и о «красных» (1935–1945) годах Голливуда, когда в Компартии состоял цвет американской культуры, а коммунизм вошел в светскую моду.