В «Царе» за витальность отдувается шут Вассиан (Иван Охлобыстин), бьющийся в монотонной истерике. Государь истерики не выдержит и шута сожжет.
Конечно, и Янковский, и Мамонов на высоте, а как иначе. Но их эмоции тоже приглушены, сглажены. Даже когда узник Филипп обретает дар чудотворца, сбрасывает оковы и исцеляет слепого, это не вызывает оторопи: типа, бывает. Словно главу из учебника зачитали с экрана. В «Царе» нет дурного вкуса, он просто вкуса не имеет.
Возможно, проблема в том, что нельзя быть одновременно «немного Тарковским» и «немного Пазолини». «Андрей Рублев» вспоминается, когда Филипп обнаруживает знакомство с чертежами Леонардо, оказываясь единственным человеком Возрождения в темном царстве. А «120 дней Содома» – когда царица-садист-ка Мария Темрюковна (Рамиля Искандер) заливисто хохочет, глядя на публичные казни, Федька Басманов (Александр Ильин) с оскалом педофила гоняется за 10-летней Машей (Анастасия Донцова), а легко одетых боярских дочерей зачем-то впрягают в царскую повозку и хлещут кнутами.
Но хлещут тоже слегка, как плеточкой из секс-шопа. Казалось бы, в сценах мучительства Лунгин и должен был подтвердить свою репутацию. Но ни пытка на дыбе, ни отсечение головы не ужасают. А сцены в застенках пробуждают сочувствие к Малюте Скуратову (Юрий Кузнецов), которому не поспеть ни изменников попытать всласть, ни уследить за колченогим сыночком.
Малюте катастрофически не хватает подручных. Понятно, что Москва в середине 1560-х по численности населения как современный райцентр, но не до такой же степени. Массовки тоже не бывает немного, как в «Царе». Если не хватает статистов, можно снять психологическую дуэль Ивана с Филиппом, как дуэль Генриха II и архиепископа Бекета в знаменитой пьесе Жана Ануя. Иначе ни террору, ни разорительной Ливонской войне не хватает масштаба. И финальный вопрос Ивана: «Где мой народ?» – звучит не трагически, как пушкинское безмолвие народа, а почти пародийно. Да вы же сами, батюшка, одного сожгли, одного обезглавили, еще двоих повесили, вот народ весь и вышел.
Одна лишь сюжетная линия напоминает о прежних фильмах Лунгина, зато стоит всех остальных. Блаженная Маша бродит по лесам с иконой Богоматери. Присутствуя при рубке русских и поляков за стратегический мостик, спускает икону на воду, и та, что торпеда, обрушивает опору моста. Тут бы и уличить режиссера в кликушестве, вспомнить молитвы из «Адмирала», отводящие от кораблей мины. Но Лунгин остроумно и цинично выворачивает новый православный дискурс. Икона способна усмирять диких медведей. Но, когда Маша тычет ею в морду медведю, терзающему жертв Ивана, он икону надкусывает, а девочку буквально пришлепывает, как муху. Дескать, хватит в меня иконой тыкать, тут звери делом занимаются.
Цветы войны (Jin ling shi san chai)КНР, 2011, Чжан Имоу
Военная фантасмагория – подарок, который китайское кино сделало себе на 25-летний юбилей своего «второго рождения». В феврале 1988-го «Красный гаолян», дебют Чжана, завоевав «Золотого медведя» Берлинского кинофестиваля, объявил о явлении нового китайского кино, не просто очнувшегося после маоистской культурной революции, но ворвавшегося на мировую авансцену. «Цветы», показанные в Берлине вне конкурса, перекликаются с «Гаоляном», также посвященным японо-китайской войне.
«Гаолян» поражал тем, что с невиданной мощью сочетал пластическую красоту с лютой жестокостью. Трудно припомнить, когда кровь орошала экран с таким каллиграфическим изяществом. С тех пор и красота кинематографа Чжана, и его жестокость возросли в геометрической пропорции, натурализм и формалистическая изысканность слились в адскую зажигательную смесь. И уже не понять, что в этой смеси от точно рассчитанной игры режиссера-звезды на зрительских эмоциях, а что – из глубин загадочной восточной души.
Одно дело – чертить иероглифы кровью на снегу, как чертил их Чжан в средневековой легенде «Дом летающих кинжалов» (2004). Совсем другое – разбивать вдребезги драгоценные витражи, осколки которых рассекают нежное лицо, или выстраивать икебану из пронзенного штыками тела изнасилованной девушки в «Цветах», фильме о нанкинской бойне, одном из самых чудовищных эпизодов XX века. Овладев Нанкином, тогдашней столицей Китая, в декабре 1937-го, японская армия показала миру, что такое ад наяву. Шесть недель она самыми изуверскими способами истребляла мирное население. Бойня сопровождалась изнасилованиями женщин и унесла, по скромным оценкам международного трибунала, 200 тысяч жизней.
Тремя годами раньше Лу Чуань уже посвятил Нанкину «Город жизни и смерти», шоковое кино без главного героя. «Цветы» – госзаказ, призванный откорректировать образ войны, упаковав реальный ужас в более традиционную форму. Недаром же главный герой – американец, вахлак-гробовщик Джон (Кристиан Бейл), на которого провидение напялило сутану погибшего священника, принудив к святости. На его долю выпадает миссия – спасти нашедших приют в стенах церкви воспитанниц католической школы и шикарных нанкинских проституток. Загвоздка в том, что спасти и тех и других невозможно.
То есть это кино, с одной стороны, очень католическое, а с другой – работающее с мифами Голливуда: в 1950-х экранным циникам уже приходилось обретать святость, спасая свалившихся на их голову китайцев от местных царьков-генералов и японцев. Впрочем, тому, что гибель Нанкина не прошла незамеченной, мы обязаны как раз Джону Мейджи и другим американским миссионерам и врачам, которые со святой самоотверженностью спасли тысячи жизней и прокричали на весь мир о пережитом. Так что герой-американец – это не только и не столько заигрывание с «Оскаром», сколько уважение правды истории.
Но снимать о Нанкине так красиво, как снимает Чжан, это все равно что снимать красиво об Освенциме. Для нежной европейской души это дико. Впрочем, для нее все в этом фильме – сущая дичь. От рапида, смакующего терзания плоти, до вставного видения ансамбля проституток, исполняющего «Легенду о реке Кин Хоай» – национальный хит. О финальном самопожертвовании проституток и говорить нечего: в европейском кино такой поворот сюжета был мыслим разве что в итальянском порно 1970-х, вроде незабвенной притчи во языцех «Перевод в специальную секцию СС» (1973).
Однако же то, что не дозволено никакому другому режиссеру-«быку», дозволено «Юпитеру» Чжан. В его случае это не «дичь», а органичный взгляд на историю: человек прогуливается по аду и, как тонкий ценитель прекрасного, любуется отблесками пламени под кипящими котлами с грешниками.
Лишь однажды Чжан дает повод заподозрить себя в заигрывании с политической корректностью. В храм, только что подвергшийся набегу скотской солдатни, является, как кажется, «хороший японец». Полковник приносит извинения за своих подчиненных, выставляет у храма охрану и даже, смахнув невидимые брызги крови с клавиатуры органа, исполняет песенку о ручьях, полных рыбы и прочих кроликов. Ну просто герой Томаса Крейчмана из «Пианиста» или нацист с тонкой душевной организацией – персонаж, расплодившийся в русском кино. Однако же полковник окажется таким монстром, по сравнению с которым насильник с черным от копоти лицом – уличный хулиган. Чего-чего, а лицемерно примиряться с былыми агрессорами Китай не намерен.
Черный клановец (BlacKkKlansman)США, 2018, Спайк Ли
«Однажды негр и еврей решили вступить в Ку-клукс-клан» – звучит как зачин тупого анекдота. Однако же в 1978-м Великий Маг Дэвид Дюк лично принял в ККК Рона Сталворта, перспективного расиста из Колорадо-Спрингс. На самом деле обряд посвящения прошел полицейский под прикрытием Флип Циммерман (Адам Драйвер), а Роном Сталвортом звали первого в Колорадо чернокожего копа (Джон Дэвид Вашингтон). Одержимый мечтой о рискованных миссиях, он напросился в ряды ККК, позвонив в местное отделение и убедив его шефа в своей ненависти к «макакам». Назвался он при этом своим именем: уже поэтому любой вменяемый начальник должен был удушить в колыбели идею внедрения в ККК, но вменяемых в Колорадо не нашлось. Флип отныне демонстрировал новым соратникам крутизну и готовность на любую пакость во имя «белого дела». Рон прикрывал его, продолжая с неизвестной науке целью телефонный роман с клановским начальством, а недавно вышел в отставку и опубликовал книгу об их эпопее.
Экранизировав ее, Ли доказал, что не уступает братьям Коэнам на ниве воспевания жизнерадостного и смертоносного идиотизма. Рон предстает в прологе как афроамериканский «солдат Швейк». Белые коллеги, разинув рты, изумляются его изобретательным расистским спичам. Флипа едва удается убедить снять с шеи звезду Давида перед визитом в логово ККК. Зато он ошарашит местного фюрера Феликса (Яспер Пяякконен), тестирующего новобранца на «жидовство». Феликс считает, что холокоста не было, а Флип – что он был, и это замечательно. Клановцы еще краше. Возможно, они сублимировали бы, облачившись в балахоны и сжигая по ночам кресты, если бы не суетливая толстушка Конни (Эшли Эткинсон), жена Феликса. Ей не терпится кого-нибудь взорвать, и бомба взорвется – с катастрофическими для ККК последствиями.
Но Ли не может и не хочет выдерживать коэновскую интонацию меланхолично-кровавого абсурда. Отличный рассказчик борется в нем с пламенным и, как правило, убедительным агитпроповцем. В этом его сила и его уязвимость. Кажется, что «черных пантер» он выставляет в столь же нелепом виде, как ККК: демагогия их вождя Стокли Кармайкла, именовавшего себя Кваме Туре, недалеко ушла от демагогии Феликса. Однако же Ли не только подписывается под каждым его словом о «черной силе», но и заражает своим энтузиазмом. Неважно, кто и какую чушь несет: важно лишь то, что клановцы – уроды-дебилы, а Туре – красавец-харизма-тик. Ближе к финалу из рукава Ли материализуется неотразимый козырь. Появится великий певец и актер – 91-летний Гарри Белафонте, герой которого расскажет о чудовищном линчевании своего друга в 1916 году.
1916-й для Ли – год-символ: тогда расистский шедевр Гриффита «Рождение нации» дал импульс возрождению ККК. Гриффит для Ли – личный враг, как и создатели «Унесенных ветром». «Клановец» начинается с цитат из обоих шедевров, но Ли плевать, что это шедевры. Для него – и он прав – это вражья пропаганда на уровне бреда о «Мартине Лютере Ниггере и его армии коммуняк», который несет в прологе некий «профессор» (Алек Болдуин). Другое дело, что порой кажется: Ли этот бред доставляет мазохистское удовольствие, а «Клановец» тяготеет к фильмам в жанре «блэксплуатейшен», которые смотрят Рон и его подруга-«пантера» – этот трэш о чернокожих суперменах предназначался для показа в гетто.