– Ну что, нравится вам?
– Круто, круто, Витя. Давайте на этом остановимся, – решил Олег.
– Я согласен.
– Я тоже, – сказал Витька. – Вообще-то можно еще подумать, потом. Но пока мне нравится.
– Отлично! «Гарин и Гиперболоиды». Поздравляю, товарищ Гарин. – Я пожал Витьке руку. – От лица всего коллектива поздравляю с началом творческой деятельности.
– Давайте поиграем теперь, – сказал новоиспеченный руководитель. – Нужно аранжировки делать.
– Есть, товарищ Гарин!
– А мне что делать? – спросил Олег.
– А ты пока так, постучи на чем-нибудь. Здесь ведь не нужно никаких барабанных сложностей. Ориентируйся на школу Ринго Старра, – посоветовал Витька. – Мы играем простой биг-бит.
– Сделаем, – сказал Олег и стал ладонями выбивать ритм на консервных банках.
Репетиция немедленно началась и продолжалась с перерывами на купание и выпивку все оставшиеся у нас полторы крымские недели. Каждый вечер мы давали концерт для непривередливых селян, что очень помогало оттачивать и чистить все песни – селяне орали, пили, болтались мимо нас взад-вперед, что отвлекало от игры, но помогло нам научиться сосредоточиваться на музыке и уходить с головой в жесткий ритм биг-бита.
Юг нам быстро надоел. Мы, как и всякие молодые люди, были еще достаточно глупы для того, чтобы не скучать в одиночестве, и нам постоянно были нужны какие-то внешние раздражители, приток информации извне. Тем более что у новой группы, которая родилась под горячем крымским солнцем и уже покорила сердца южан из Морского, были теперь грандиозные планы относительно завоевания Севера. Нам не терпелось вернуться в Ленинград и начать концертировать, ходить на собрания в рок-клуб; это сейчас они кажутся смешными и глупыми, а тогда все это было чрезвычайно интересно – репетировать, покупать инструменты и аппаратуру, слушать новые пластинки. Хотелось удивить всех близких друзей новой группой, – в общем, тянуло домой.
Ленинградское небо, как ни странно, на этот раз не казалось нам серым и мрачным, хотя солнца не было и в помине. Мы были бодры и готовы к активным действиям, и мрачный серый город был для нас ареной, был одновременно и нашим зрителем, и инструментом, на котором мы собирались играть. Отсюда шли к нам темы новых песен – из этих дворов, квартир, подъездов, отсюда мы брали звуки нашей музыки – и нежные, и грубые, и назойливые, и печальные, и смешные, и еще непонятно какие. Мы ничего специально не выдумывали – город был открыт нам весь, со всеми его прорехами и карманами, и мы с наслаждением обшаривали его, забирая все то, что было нужно для музыки «Гарина и Гиперболоидов».
Репетировали мы на двух акустических гитарах и бонгах попеременно – у Олега, у меня, у Витьки, – это зависело от того, есть ли дома родители или нет. Мы плотно трудились весь остаток лета и сделали программу минут на сорок, которую уже можно было кому-то показывать и при этом не стыдиться. Некоторые песни аранжировал Витька, некоторые – я, некоторые – все втроем, как, например, «Песня для Б. Г. (Осень)». Витька написал «Бездельника № 2» – просто переделал старого «Идиота» и придумал там классное гитарное соло, которое я никогда не изменял и играл всегда в оригинальном варианте.
Нет меня дома, и целыми днями
Занят бездельем, играю словами,
Каждое утро снова жить знаю-начинаю
И ни черта ни в чем не понимаю.
Я, лишь начинается новый день,
Хожу – отбрасываю тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, я опять
Отправлюсь спать, чтоб завтра встать
И все сначала…
Ноги уносят мои руки и туловище.
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья шагаю по улицам я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
Все говорят, что надо кем-то мне становиться,
А я хотел бы остаться собой.
Мне стало трудно теперь просто разозлиться,
И я иду, поглощенный толпой.
Я, лишь начнется новый день,
Хожу, отбрасывая тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, чтоб завтра встать
И все сначала.
Нам ужасно нравилось то, что мы делали, когда мы начинали играть втроем, то нам действительно казалось, что мы – лучшая группа Ленинграда. Говорят, что артист всегда должен быть недоволен своей работой, если это, конечно, настоящий артист. Видимо, мы были ненастоящими, потому что нам как раз очень нравилась наша музыка, и чем больше мы «торчали» от собственной игры, тем лучше все получалось. Олег, как более или менее профессиональный певец, помогал Витьке справляться с довольно сложными вокальными партиями и подпевал ему вторым голосом. Гитарные партии были строго расписаны, вернее, придуманы – до – записи мелодии на ноты мы еще не дошли – и шлифовались каждый день. Мы всерьез готовились к тяжелому испытанию – прослушиванию в рок-клубе.
Гена Зайцев, на которого мы уповали, был внезапно смещен с поста президента клуба за экстремизм. Но без боя он не сдался. Расставаясь со своей руководящей должностью, Гена выкрал из бывшего своего кабинета в Доме народного творчества всю документацию, так или иначе связанную с рок-клубом. Две огромные сумки с бумагами Гена увез к себе домой – на улицу им. Степана Разина, но всем сказал, что спрятал документы в надежном месте – видимо, опасаясь конфискации. Экс-президент лелеял мечту создать альтернативный клуб на демократической основе и как-то раз даже созвал своих единомышленников на собрание, которое проводилось почему-то во дворе дома, где жил Борис Гребенщиков, – на ул. Софьи Перовской. Был там и Жора Ордановский, были там и мы. Я сейчас думаю, что на самом деле если бы идея Гены была бы реализована, то новый рок-клуб мог бы получиться очень даже неплохим, но, как всегда, помешала этому делу всеобщая извечная русская инертность. Собравшиеся поддержали Гену, поговорили и разошлись по домам, чтобы завтра собраться как ни в чем не бывало в старом, привычном уже клубе на Рубинштейна, 13.
Мы уже довольно часто бывали здесь, примелькались членам правления, и нас уже считали кандидатами в члены клуба. Познакомились мы и с Игорем Голубевым – известным в ленинградских рок-кругах барабанщиком, который с головой ушел в изучение теории современной музыки и вел в рок-клубе студию свинга. Мы все строем ходили к нему в студию, махали там руками и ногами, отсчитывали четверти, прилежно выделяли синкопы и с увлечением грызли гранит этих ритмических премудростей. Нам было интересно учиться – мы понимали, что очень многого не знаем и не умеем, и старались восполнить пробелы в своем образовании любыми возможными способами. Витька вообще не был поклонником так называемой теории «зажженного факела», основное положение которой заключается в следующем: если у человека есть Божий дар, то ему и учиться не надо, а если нет, учись не учись, ничего толкового все равно не сделаешь. Это очень удобная позиция для лентяев, одержимых манией величия, которых мы на своем веку видели немало. И нельзя сказать, что они ничего не делали, – нет, напротив, они писали песни, создавали группы, пели, играли, но и в мыслях ни у кого не было, что над песней нужно работать, что не всегда они мгновенно рождаются, что вдохновение – это еще не все, нужно приложить еще кое-какие усилия для того, чтобы оформить появившуюся мысль так, чтобы она стала понятна и другим, а не только автору. Ну, это при условии, что есть мысли, конечно.
Витька же был упорным и в этом плане трудолюбивым человеком. Кое-какие песни у него рождались очень быстро, но над большей частью того, что было им написано в период с 1980-го по 1983 год, он сидел подолгу, меняя местами слова, проговаривая вслух строчки, прислушиваясь к сочетаниям звуков, отбрасывая лишнее и дописывая новые куплеты, чтобы до конца выразить то, что он хотел сказать. На уроках в своем ПТУ он писал массу совершенно дурацких и никчемных стишков, рифмовал что попало, и это было неплохим упражнением, подготовкой к более серьезной работе. Так же осторожно он относился и к музыкальной стороне дела. Витька заменял одни аккорды другими до тех пор, пока не добивался гармонии, которая полностью бы удовлетворяла его, – в ранних его песнях нет сомнительных мест, изменить в них что-то практически невозможно.
– Я отвечаю за то, что написал, – говорил он. – И изменять здесь уже ничего не буду.
Возможно, здесь сыграл свою роль опыт художественного училища – Витька прекрасно знал и прочувствовал на себе, какой труд нужно затратить, чтобы добиться самых минимальных результатов. Я придумывал по нескольку разных соло к каждой песне и показывал их Витьке – пока он не утвердит какое-то из них, я не мог переходить к отработке дальнейшей музыки.
Игорь Голубев видел интерес, с которым мы пытались перенять у него премудрости свинга, и это ему нравилось. Олег просто подружился с ним, ходил к нему в гости и купил у Игоря более или менее приличные бонги, которые уже не стыдно было использовать на концертах. Голубев иногда давал нам советы чисто музыкального плана, подбадривал молодую группу и обещал поддержку при прослушивании – он был членом комиссии и отвечал за музыкальную сторону решений, выносимых рок-клубовским жюри.
Глава 6 (продолжение)
Мне нужно было устраиваться на работу: нужны были деньги, да и при нашем образе жизни в те времена довольно опасно было не числиться на какой-нибудь службе больше двух-трех месяцев – запросто могли завести уголовное дело по статье «за тунеядство» или «за нетрудовые доходы» – я не знаю точно, как это формулировалось. Тем более что с молодыми людьми, играющими рок-музыку, боролись, как со страшной заразой, каковой, впрочем, мы и являлись для советского образа жизни и советской идеологии. Любые, даже чисто формальные нарушения закона, которые могли бы проститься кому-нибудь другому, для нас могли быть роковыми и последствия могли быть крайне неприятными.
Рокеры большей частью осели в котельных, кочегарках, сторожках и прочих заведениях, где не требовалось забивать себе голову советским способом производства и имелось достаточно свободного времени. Кто трудился через двое суток, кто – через трое, некоторые исхитрялись выходить на работу через пять суток, а приятель Майка Родион – так аж через семь суток.