Поэтому так популярны в это время описания городского «дна» — из этих фильмов мы видели несколько более поздний «Депс» (1974, Антуан Врдоляк, в советском прокате — «Преступник и его досье»), внимательный, я сказал бы, «словесный портрет», если воспользоваться соответствующей терминологией сорокалетнего уголовника по кличке «Депс», попавшего в милицию по подозрению в ограблении банка и ожидающего освобождения, ибо он давно уже «завязал».
При этом картину Врдоляка не стоит переоценивать — и героем своим, и антуражем, и психологическим климатом она была не слишком оригинальна на югославском экране, и генеалогические корни ее нетрудно обнаружить в таком сложном, противоречивом и ярком явлении, как творчество Живоина Павловича, одного из самых талантливых и «критически ориентированных» режиссеров югославского кино — в клубных программах зрители могли видеть один из самых типичных его фильмов — «Когда я буду мертв и бел» (1967), глубоко пессимистическую драму молодого парня из глубокой провинции, возжелавшего славы эстрадного певца и решившего покорить столичный мир «шоу-бизнеса», но не нашедшего в себе ни таланта, ни просто пробивной силы, чтобы прорваться в «высший свет» белградского полусвета, и кончающего жизнь нелепо, трагически бесцельно.
Эта тематическая ориентация как бы определяет собой многие и многие фильмы современной темы конца шестидесятых — начала семидесятых годов, и, наверно, социологи, психологи, этнографы и криминологи могли бы составить — все вместе — некую социографическую карту общественных слоев, групп, профессий и занятий, которые привлекают внимание кинематографа именно потому, что в них особенно ярко и обостренно отразились некоторые общие проблемы. Здесь нашли бы свое место и спорт, и эстрада, и городское «дно», и сезонные рабочие, и дети из распавшихся семей, и вчерашние крестьяне, с трудом адаптирующиеся в большом городе, и балканские цыгане, не поддающиеся социальному и культурному воспитанию (этой проблематике посвящен, в частности, один из самых значительных югославских фильмов шестидесятых годов, принесший кинематографу СФРЮ премию за режиссуру на кинофестивале в Канне, «Скупщики перьев» (1967, Александр Петрович), романтическая баллада о страсти к свободе во что бы то ни стало, о страсти к женщине, не знающей преград, о ревности, не знающей законов, о древних обычаях, остающихся незыблемыми и ныне, спустя столько столетий, однако все чаще и чаще вступающих в конфликт с законами современной жизни. Наконец, одна из самых болезненных социальных, экономических и нравственных проблем современной югославской общественной жизни — заработочная эмиграция югославских рабочих в страны Западной Европы. В нашем прокате шла одна из первых таких картин, «Солнце чужого неба» (1968, Милутин Косовац), бесстрастная социально-психологическая зарисовка группы рабочих из Боснии, собравшихся на маленькой станции в ожидании поезда, который увезет их на чужбину, который позволит им не только найти работу, но и присылать деньги домой, семьям, которые остаются ждать в маленьких городках и деревнях, засыпающих под горячим балканским солнцем. И Косовац пытается найти в этой складывающейся общности, в этом своеобразном трудовом коллективе на одни сутки, ибо завтра, там, за границей, их разбросают по разным фирмам и городам, какие-то психологические закономерности, какие-то общие причины, мотивы, резоны, которые заставляют именно этих людей бросать насиженные места, перечеркивать всю прошлую, пусть достаточно трудную жизнь, отправляться в неведомое, навстречу унижениям — это им ясно уже сейчас, бесправию — в этом они не хотят признаться себе самим, хотя понимают, что и это неизбежно; ностальгии — ее они, кажется, узнали не успев уехать, на этой боснийской станции, где они оказались впервые в жизни.
Иначе говоря, Косовац, подобно большинству своих коллег по десятилетию, пытается описать все симптомы увиденного и открытого, пытается поставить самый общий диагноз, рецепты он оставляет на потом, когда обследование будет закончено по всему спектру симптомов и предположений, по всему спектру кинематографических манер, жанров, тематических направлений. И — заметим это на будущее, — словно предчувствуя, что завершит это исследование, уже без излишней эмоциональности и импульсивности, уверенно, а, главное, оптимистично, следующее, новое поколение югославской кинорежиссуры, которое покамест еще заканчивает учебу, поколение, которое придет на студии очень скоро, во второй половине семидесятых годов и сразу будет названо поколением «телевизионным», и, как подобает профессионалам, прошедшим школу телерепортажа, требующего мгновенной реакции, точности, остроты глаза, не отринув ничего из того, что успели увидеть их старшие товарищи, учителя, коллеги и современники, просто посмотрит на ту же самую проблематику непредвзятым, оценивающим взглядом.
3. Прошлое: сатира и ностальгия
Десятилетие, о котором идет речь в этой главе, не случайно отмечено словом «зрелость». И дело не только в том, что кинематограф перестал быть «приключением с самыми неожиданными последствиями», как назвал его кто-то из пионеров, а превратился в то, чем ему и надлежит быть во всех странах с нормальной кинематографической судьбой — в промышленность, в индустрию, в организованное кинопроизводство, которое — какие бы формы оно ни принимало — обращено к зрителю, требует соблюдения определенных правил, определенной иерархии тем, жанров, приемов. Не менее важно, что зрелость югославского кино определялась его отношением к жизни народа, страны, государства — современной ли, военной ли; что оно переставало быть иллюстрацией исторических сочинений, литературных произведений или газетных статей; что оно само вступало в прямой и равноправный диалог с этой жизнью, пытаясь найти с ней общий — свой собственный, кинематографический язык.
Естественно, что важнее всего это было в двух главных разделах национального кинематографа — в фильме «партизанском», военном, в фильме современном, то есть там, где впрямую затрагивались чувства, интересы, представления зрителей, вне зависимости от возраста, происхождения, жизненного опыта и языка. Тема историческая, как мы видели и прежде, до сих пор в число этих приоритетов кинопроизводства не входила. И, тем не менее, если всмотреться в те исторические ленты югославских кинематографистов, которые выходили на наши экраны, то окажется, что общие процессы, общая эволюция, то, что было названо выше сменой умонастроения югославского кино, проявляется и здесь, хотя и не столь определенно, а, главное, не столь многообразно, как в двух других тематических регистрах. К тому же, немаловажную роль сыграло и то, что фильмы исторические находились на периферии интересов критики, чего нельзя было сказать о зрителе, у которого иные из исторических лент пользовались достаточно большой популярностью.
И в первую очередь, хотя бы с точки зрения количественной, с точки зрения стабильного присутствия на национальном экране, фильмы сатирического цикла, действие которых происходит в предвоенной Югославии. На первый взгляд, эти ленты ничем не отличаются от аналогичных картин предыдущего десятилетия, тем более, что и сейчас едва ли не половину из них составляют экранизации комедий Нушича — Столе Янкович снимает ленту «Народный депутат» (1964), ехидную комедию о том, как некий провинциальный богатей выдвинул свою кандидатуру на выборах в парламент от правящей партии, а жених его дочери — от оппозиционной, как по «политическим мотивам» едва не расстроился этот брак, как глава семейства фальсифицирует выборы и все-таки не проходит в парламент, утешаясь в последнее мгновение тем, что мандат в любом случае останется «в семье», ибо выборы выиграет будущий зять, с которым будущий тесть, естественно, помирится, как помирится и с его предвыборной программой, которая немногим отличается от его собственной...
На первый взгляд, никакой разницы между «Народным депутатом» и, скажем, «Госпожей министершей» обнаружить не удастся: тот же Нушич, та же безжалостная, не знающая полутонов сатира, наотмашь расправляющаяся с идиотизмом политической и общественной жизни королевской Сербии или королевской Югославии. Между тем, если всмотреться внимательнее в лица ведущих персонажей этой карнавальной неразберихи, если увидеть вдруг, что на роли безусловно отрицательных провинциальных политиканов Янкович выбирает актеров, чей кинематографический облик практически никогда не выходил за рамки амплуа безусловно и стопроцентно положительного (Петре Прличко, Мня Алексич, Павле Вуисич, Мира Ступица, Бата Живоинович, Милена Дравич), то окажется, что в несомненно сатирической атмосфере картины проскальзывают легко уловимые нотки некоей ностальгии по простодушию, патриархальности довоенной жизни, ее однозначности и четкому делению на «чистых» и «нечистых», «своих» и «чужих», бедных и богатых.
Еще более определенно «смена оптики», обращенной в первые десятилетия нашего века, проявлялась в лучшей экранизации нушичевой сатиры, а точнее, перед даже не экранизация, но как бы экстракт всей сатирической злости писателя, всей его ненависти к абсурду и идиотизму окружающей его действительности и в то же время понимания, что это его действительность, что это реальность, в которой он вынужден жить, ненавидеть и любить. Иными словами, речь идет о киновоплощении двух комедий Нушича — «Опечаленная родня» и «Покойник», — вышедшем на экран под названием куда более конкретным и в то же время метафорическим — «До войны» (1966, Вук Бабич) и получившем в советском прокате название прежнее — «Опечаленная родня».
Надо сказать, что из этой старой, как сам жанр, комедийной ситуации — состоятельный белградский инженер, убедившись в неверности жены, уходит из дома, чтобы покончить жизнь самоубийством, однако в последнюю минуту решает жить дальше, но домой не возвращается — Вук Бабич извлекает все мыслимые и немыслимые возможности, превращая сюжеты Нушича в непрекращающийся каскад гэгов, усиленных неожиданно фарсовой игрой ведущих югославских актеров Слободана Перовича (муж-покойник) и Баты Живоиновича (любовник). Разумеется, полиция обнаружит на берегу Дуная (или Савы, поскольку она тоже течет через Белград) неизвестного покойника и решит, что труп принадлежит инженеру. Естественно, жена и любовник подделают инженерово завещание и вступят во владение даже тем, что вдове завещано не было. Разумеется, спустя какое-то время успокоившийся «покойник» вернется домой, чтобы вновь войти во владение своим движимым и недвижимым имуществом, но опечаленная родня, чтобы избавиться от «воскресшего», объявляет его иностранным шпионом и передает в руки полиции...