– В квартире ведь нет сырого мяса? – строго интересуется девица, заглядывая в морозильник.
– Что, простите?.. – растерянно переспрашиваю я, наконец отходя от порога и закрывая входную дверь. Впрочем, не уверен, насколько разумно оставаться с этой особой в замкнутом пространстве.
– Мистер Жирол – радикальный воинствующий веган, – объявляет Аннетт-Эдит, открывая коробку с остатками лапши «Ло Мейн» и подозрительно принюхиваясь.
– Это как?.. – растерянно – и чуть испуганно – уточняю я.
– Мистер Жирол не только отказывается носить и употреблять в пищу все, что имеет животное происхождение, но и не желает входить в помещения, где находятся продукты такого рода.
С этими словами Аннетт-Эдит швыряет лапшу, куриные крылышки и полпакета молока в прозрачный пластиковый пакет, который только что достала из сумки.
– Вы что творите? – возмущаюсь я и через всю кухню кидаюсь к ней в надежде, что нахалку удастся остановить. – Выбрасываете мои продукты!
– Отметьте нужные пункты в этой форме, и студия возместит все убытки, – мимоходом бросает Аннетт-Эдит, оставив на столешнице какую-то анкету и переходя в гостиную. Там ее взгляд сразу останавливается на развешанных по стенам черно-белых фотографиях ночных улиц Торонто. Баловался, когда еще занимался журналистикой. В основном снимки сделаны при использовании длительной выдержки. Конечно, в экспонаты Художественной галереи Онтарио фотографии не годятся, однако мне они нравятся.
– Вы что себе позволяете? – продолжаю возмущаться я. – Врываетесь в чужой дом, выкидываете чужую еду!
– Это все надо снять, – указывает на снимки Аннетт-Эдит. – У мистера Жирола фобия – не выносит черно-белых изображений. Можете их куда-нибудь убрать?
– Нет, – категорично заявляю я. – Хоть пальцем притронетесь, звоню в полицию!
Ассистентка окидывает гостиную долгим взглядом.
– Думаю, можно посадить его в кресло рядом с дверью. Оттуда фотографий не видно. Есть в доме куклы? Мягкие игрушки?
– А если есть, то что?
Аннетт-Эдит только фыркает, видимо давая понять, что это требование не такое строгое, как предыдущие.
– Хорошо. А теперь перечислю основные правила.
– Основные правила? – ошарашенно переспрашиваю я. – У меня встреча не с президентом Канады, а с режиссером, который снял всего один фильм!
– Ни в коем случае не дотрагивайтесь до мистера Жирола, случайно либо намеренно, – невозмутимо продолжает Аннетт-Эдит. – Если он сам дотронется до вас, это нормально, но ни в коем случае не отвечайте на его прикосновения и не инициируйте телесный контакт.
– Будьте спокойны, никаких телесных контактов. Только прикоснется, пальцы переломаю, – мрачно обещаю я.
– Иногда мистер Жирол может использовать в речи незнакомые вам слова, и некоторые, вероятно, покажутся странными, – не удостоив меня ответом, тараторит дальше ассистентка. – Видите ли, сейчас он работает над созданием собственного языка, некоторые слова и выражения которого уже сейчас включает в повседневный обиход. Вы не должны задавать вопросы или высказывать какие-либо комментарии по поводу фраз, смысл которых вам неясен. Пожалуйста, постарайтесь сделать вид, будто понимаете, о чем речь.
– И давно у мистера Жирола появилась эта милая привычка? До побега из сумасшедшего дома или после? – уточняю я.
– А теперь подпишите разрешение, – приказывает Аннетт-Эдит, протягивая мне клипборд и ручку.
Растерянно гляжу на лежащий передо мной лист.
– Какое еще разрешение?
– Вашу встречу с мистером Жиролом будет снимать группа документалистов. Вы должны дать согласие на проведение съемки.
– Это еще зачем?
– Мистер Жирол хочет запечатлеть на камеру свою работу по изобретению нового языка, – поясняет ассистентка. – Съемочная группа всюду следует за ним уже на протяжении пяти лет. Это очень важный и поистине выдающийся проект.
– Что правда, то правда, – в первый раз соглашаюсь с ней я. Но совсем по другим причинам, чем кажется мистеру Жиролу.
– Не могли бы вы поставить подпись? – напоминает Аннетт-Эдит, нетерпеливо пихая клипборд мне в руки.
– Нет, не мог бы.
– Что, простите?
– Если и соглашусь терпеть у себя в квартире тронутого типа, использующего для общения язык, которого никто, кроме него, не понимает, то снимать этот спектакль на камеру уж точно не позволю! – взрываюсь я и выхватываю у Аннетт-Эдит из рук пакет с продуктами. – А вот ему придется уж как-нибудь стерпеть присутствие моей курицы и лапши! Иначе вызову «скорую», пусть ловят этого буйного и везут куда полагается!
Едва не испепелив меня взглядом, девушка выбегает из квартиры. Решаю, что на этом переговоры окончены, поэтому очень удивляюсь, когда пять минут спустя раздается тихий стук в дверь.
На пороге стоит низкорослый лысый мужчина лет пятидесяти пяти. На нем оранжевый шарф в горошек, мохеровый пиджак с леопардовым принтом, зеленые брюки карго и белые ботинки. Носков нет.
В общем, видок такой, будто пришел пробоваться на роль Пустячка номер 2 в продолжении сказки «Кот».
– Фрэн Жирол, – кивает мне режиссер. Голос хрипловатый, с техасским акцентом. От такого человека ожидаешь услышать что-то потоньше и пописклявее.
Не в силах подобрать слов, лишь обалдело киваю в ответ.
– Прошу извинить мою ассистентку, – продолжает Жирол. – Эдит слишком серьезно относится к некоторым моим маленьким причудам. Можно войти?
Режиссер заглядывает в комнату поверх моего плеча. Жестом показываю, чтобы проходил, и закрываю дверь. Жирол направляется в гостиную и оглядывается по сторонам, выставив перед собой ладонь, чтобы заслонить фотографии и холодильник.
– Мургатрап, – одобрительно бормочет он себе под нос. – Мургатрап, мургатрап. Бонзилио.
– Что, простите? – не удержался я.
– Хорошая квартира. Уютная, – переводит режиссер, усаживаясь в кресло рядом с дверью.
– Спасибо, – отвечаю я. – Вам… э-э… чего-нибудь принести?
– Благодарю, не нужно, – отказывается Жирол. – Корионплоффер.
Осторожно опускаюсь в кресло напротив. Как вы уже заметили, людей со странностями в моем окружении хватает, поэтому имел возможность узнать на собственном опыте: этих ребят лучше лишний раз не провоцировать. И вообще, режиссеру полагается становиться эксцентричным только после того, как хотя бы два его фильма выбьются в лидеры проката. Неужели этот тип всерьез считает, что уже в достаточной степени прославился, чтобы позволять себе подобные выходки?
– Аннетт… то есть Эдит… сказала, что вы придумываете собственный язык.
– Оргатаг, – с улыбкой произносит Жирол.
– Это название языка или?..
– Потрясающая вещь! – вдруг восклицает режиссер.
– Вы о чем?
– Ваша книга привела меня в полный восторг, – отвечает (или не отвечает?..) Жирол. – Маклак.
– Спасибо.
– Коммуникация.
– Хотите сказать, что пытаетесь наладить со мной коммуникацию? – уточняю я. – Придумывая новые, неизвестные мне слова?
– Хочу поделиться с вами кое-какими идеями по поводу кастинга.
В первый раз с начала разговора чувствую себя на более или менее твердой почве. Хотя бы притворюсь, что обсуждаю с Жиролом фильм, потом выставлю режиссера за дверь, поменяю все замки и попрошу охрану, чтобы больше этого человека в подъезд не впускали.
– Я весь внимание.
– Гаримбле нагга вуп, – с видимым удовольствием выговаривает Жирол, перекатывая слова на языке, точно любитель вина глоток гран крю. – Ценю ваше понимание. Увы, обыватели всегда воспринимают новое в штыки.
– Могу представить.
– Когда только взялся за это дело, – продолжает Жирол, – приходилось работать одному. Но теперь благодаря моему онлайн-фонду в мире насчитывается уже двести семьдесят пять носителей языка.
– Поздравляю, – говорю я. – Думаю, вы обошли многие амазонские племена.
– В моем языке не будет ни словарей, ни синтаксиса, ни грамматики, – объявляет Жирол. – Никаких фашистских, тоталитарных правил. Чистый поток мысли, ничем не сдерживаемый и не ограниченный. Пвайо бап бап. Эти слова будут означать «чистый поток». Только что решил.
– Как интересно, – отвечаю я. – А я вот решил кое-что совсем другое.
– Но уже завтра смысл этих слов изменится.
– Зато мое мнение останется прежним.
– Между прочим, никакого лингвистического образования у меня нет, – сообщает Жирол.
– Да что вы! Никогда бы не подумал.
Встаю и направляюсь на кухню за стаканом воды. Предлагаю налить и гостю тоже. Режиссер, естественно, отказывается.
– Кино для меня – еще одна разновидность языка, – пускается в рассуждения Жирол. – Как это прекрасно – картины вместо звуков…
– Некоторые фильмы сейчас снимают со звуком, – отвечаю я, усаживаясь обратно в кресло. – Уже некоторое время как начали.
– Вот почему презираю и боюсь изображений без цвета, – передергивается Жирол. – Хррагг!
– Но в «Борьбе», кажется, есть черно-белые эпизоды? – припоминаю я те части фильма, которые удалось разглядеть поверх плеча РТ.
– Таким образом я пытался преодолеть свой страх, – объявляет Жирол. – Мне постоянно снится кошмар, в котором я оказываюсь обескровлен. Становлюсь бледным, невесомым призраком. Големом.
– Тогда не советую смотреть картины ранних немецких экспрессионистов, – отвечаю я. – Особенно Бозе и Вегенера.
– Еще испытываю панический страх перед женским телом.
– Ну, тут я вам ничего посоветовать не могу, – пожимаю плечами я. – Так что вы говорили насчет кастинга?
– Влакк вукк. Да. – Жирол подается вперед. – Во всем, что касается предыдущего проекта экранизации, не согласен ни с чем, кроме одного – выбора актрисы на главную роль.
Сразу настораживаюсь. К сожалению, от этого заявления не так легко отмахнуться, как от всей остальной болтовни режиссера.
– Актрисы на главную роль?..
– Да. Вот почему я снова обратился к Натали Артисс.
Замечаю, что стакан выскользнул из пальцев, только когда он падает на паркет и разлетается на мелкие осколки.