[461] Как они много обещают вначале и как убого и полно какой-то нравственной тошноты то впечатление, которое они дают! Безвкусие, полное отсутствие логики, нагроможденность, огромная претензия, слащавая мораль, сдобренная миллионами, – все элементы г-жи Пошлости входят в псевдоискусство предприимчивых янки.
О, мы будем до конца наших дней им признательны за великодушную благотворительность Красного Креста и АРА, но… за порчу вкуса у обывателя, за привитие ему привычки к дурным зрелищам мы не поблагодарим.
Подумайте только, какое огромное значение в наших буднях имеет Кино. Теперь туда идут не только приказчик, модистка, писарь и парикмахер, как это было когда-то, нет, давно аудитория его захватила и молодежь, и интеллигенцию, и это не только из‐за доступности платы.
Ведь публика хочет и зрелища, и… отдыха. А разве вы всегда в настроении пойти на концерт или в театр? Часто это требует слишком большого напряжения. Надо одеться, улыбаться в антракте, говорить со знакомыми… А в Кино забьешься в угол в домашнем платье и пальто, и так хорошо помолчишь часа два, и где только не побываешь!
«Кинематограф – мое лучшее лекарство», – сознался мне однажды один острый неврастеник, тонкий и глубокий человек, и я проверила на себе, как он действительно был прав. Усталый профессор, раздраженный врач, сердитый политический деятель, бывший офицер и скромная учительница равно тешат себя миражными обманами волшебного экрана. И как же бывало обидно, когда душа отказывалась принимать американскую стряпню, когда знаменитый Чаплин своими грубыми трюками вызывал не смех, а только отвращение и вы уходили из театра, не досмотрев до конца сногсшибательную картину в 7000 метров…
Отечественные произведения тоже не всегда бывали удачны. Прекрасны, конечно, «Пиковая дама», инсценировки романов Тургенева, Толстого, но в специальных кинопьесах была перегруженность драматизма, тенденция и провинциализм. Это утомляло.
Сейчас произошло счастливое соединение глубины и жизненности наших русских артистов с блеском, легкостью и изяществом французских постановок.
…Вы, кто хотите выступать на сцене, записываетесь в новые, модные в Харбине студии, вы, кого пленяют подмостки и кто делает на них первые робкие шаги, вы, художники, декораторы и режиссеры, не пропустите серии парижской кинодрамы и поучитесь богатству приемов, поразительной мимике, прелестным интимным мелочам у жрецов Великого Немого.
По мановению магической палочки в картине живут, любят, смеются, страдают не только люди, но, кажется, и природа, и животные. Пушистый шпиц смотрит недоуменно на незнакомца, обнимающего его хозяйку, умная лошадь одобрительно кивает головой, когда ей рикошетом попадает поцелуй нежно прижавшихся к ее морде влюбленных.
Самый сюжет первой картины из этой серии «Когда дьявол спит» очень оригинален; много путей у каждого человека, и в нашей свободной воле выбрать ту или иную дорогу. Обыкновенно… путает Лукавый и на собственном опыте убеждаешься, что свернул не туда, хотелось бы назад, да уж поздно. Много человеческих жизней состоят в том, чтобы во второй половине исправить ошибки первой. Но… маркизу де Гранье очень повезло. Накануне рокового, поворотного в его жизни дня его Демон-искуситель заснул, а добрый охраняющий Ангел развертывает перед ним всю панораму его грядущей жизни. Как в пьесе Урванцова «У белого камня» мы видим все то, «чего не было», но могло быть вызвано к жизни на общую пагубу и великий грех.
Явь и сон перепутаны так искусно, что только в конце седьмой картины, пережив вместе с героем и дурман страсти, и проклятие отца, и мятежную жизнь со ступеньки на ступеньку из фешенебельного отеля до мансарды, мы просыпаемся с облегченным вздохом.
Стиль Кино, как видите, все же выдержан полностью, но насыщенность и стремительность действия, но эффекты снимков и освещения правдоподобны и безупречны по мастерству.
Большое удовольствие любоваться панорамой Парижа, пройтись по приморской аллее Марселя и побывать в его музее. Только в кинематографе и увидишь теперь эту широкую, яркую, пленительную жизнь, только в кинематографе вспомнишь те места, в которых и мы с вами, быть может, оставили когда-то частицы своей души…
И так радостно, что даже среди парижских актеров первое место заняли наши художники экрана, такая гордость, что русское искусство, как и русская книга, раскинулось по лицу всего мира, выковывая новые ценности Мысли и Красоты.
Соломон Поляков РУССКАЯ КИНЕМАТОГРАФИЯ ВО ФРАНЦИИ
О русской кинематографии вне России можно говорить только условно. Кинематография творится совокупностью разновидных сил: воображения автора сценария, искусства режиссера, таланта исполнителей, мастерства фотографа и даже свойств природы, когда в фильме роль играет пейзаж. Кинематография только в том случае бывает национальной, когда все творящие элементы, гармонически завершающиеся в фильме, отражают характерные для данной нации художественные черты и придают произведению «особый отпечаток». Итальянская, шведская, американская фильмы сразу узнаются по духу, их проникающему и составляющему неповторимую их особенность. Идеальной русской фильмой была бы такая, в которой счастливо сочетался бы русский по духу сценарий (хотя бы он касался Новой Зеландии или Папуасии!), характерные представители русского актерского искусства, режиссерская выдумка, так или иначе связанная с русской школой построения зрелища, и, пожалуй, русская техническая сноровка, которую нелегко определить, но нетрудно почувствовать. Разумеется, что такая совершенно русская фильма может создаться только на русской почве, органически и преемственно. Русская кинематография за границей может поэтому быть только русско-французской, русско-немецкой, русско-итальянской – в зависимости от страны производства и господствующих в ней художественных вкусов, традиций, технических навыков. Не поддаваться влиянию среды просто немыслимо, но и вдобавок еще опасно. Искусство не может висеть в воздухе, не обрекая себя на страшную, мертвящую безликость. Не имея возможности быть русским вполне, русское экранное искусство непременно должно временно привиться к чужому стволу, питаясь им и обогащая его. Ибо величайшее заблуждение думать, что безликое, международное рыночное производство может иметь какую-нибудь художественную ценность… Никакие технические ухищрения и трюки не спасут такое производство от конечного краха – ничто так не мстит творцам, как созданная ими пустота.
С этой оговоркой можно сказать, что русское кинематографическое искусство во Франции существует и достойно внимания. Несмотря на молодость русского производства – несколько всего лет – и ограниченность масштаба – пока работает только одно большое русское общество, другое только организуется, с весьма широкими, правда, планами, – оно успело внести в кинематографию некоторые очень ценные черты.
Я думаю, что сказать, что русское экранное производство, в общем, оказалось не ниже русской художественной репутации, – значит сказать правду, для русских деятелей кинематографа достаточно лестную.
Сила русской фильмы, конечно, не в технических трюках. Даже когда они вполне удачны, как, например, превосходно поставленное бюро частного сыска в «Пылающем костре» Мозжухина, они не затмят славы американских или даже немецких технических трюков. Кроме того, ценность этого рода успехов сомнительна. Трюки изнашиваются, приедаются, отмирают. Это штукатурка, быстро отваливающаяся. Ничем не замечательна русская фильма и в области репертуара. Винить в этом деятелей русской кинематографии особенно не приходится. Они делят со всеми другими общие невзгоды очень бледного и неоригинального репертуара, питаясь случайным творчеством ремесленников и инсценировками произведений театра и литературы. На нет и суда нет. Красота удачной русской фильмы, ее сила и особенность среди других фильм в одухотворенной тонкости передачи настроений, в свежести психологической выразительности, в правдивости экранного переживания. В этих достоинствах, столь редких (ими, впрочем, богата фильма Чаплина «Общественное мнение» – фильма очень «русская»), сказывается ценное наследие русского реалистического театра, плодотворная традиция великого русского актерства. Искушенный зритель заметит воспитанную русским театром культурную заботу режиссера об «ансамбле», о гармонизации деталей, о цельности произведения, но и самый обыкновенный зритель непосредственно почувствует очарование экранных дуэтов, например Мозжухина – Лисенко, Мозжухина – Колина, или их сольного действия. Оценит он непременно непривычную своеобразность игры этих актеров. Вот Мозжухин и Лисенко обменялись медленным взглядом, опустили лица и молчат. Мгновение. Как будто никакого действия, но их переживание струится с экрана острым лучом, доходит до зрителя, волнует, заражает его. Каким образом? Он не знает. Это тайна русского экрана. Не знает, но очарован актерами, которые могут выражать свои душевные движения, не прибегая ни к одному из истрепанных сценических и экранных приемов.
Ярко помнится сцена из «Пылающего костра». Кутеж в парижском кабачке. Пляшут женщины, пляшет Мозжухин. Ритм кружения, постепенно усиливаясь, доходит до пределов быстроты, кажущейся неподвижной. И вдруг скачок, и Мозжухин уже у пианино. Ритм его аккомпанемента еще бурнее, еще бурнее делается пляска женщин. И у пианино, почти у ног Мозжухина, Лисенко, с поднятой к нему, точно на блюде, головой. В их глазах, магнетически соединенных, активное и пассивное безумие, ужас вакхического восторга. Пусть наивный зритель и не догадался, что нет во французской природе, и даже в испанской природе нет такой пляски, такого хороводно-русского, малявинского неистовства. Важно то, что никакие другие творцы кинематографа в мире, кроме русских – масштаба Мозжухина, – не были бы способны дать именно это неповторимое, захватывающее, русское, быть может, хлыстовское беснование яростного ритма.