Претензия женщин на ключевые креативные роли постепенно расшатывает сложившиеся стереотипы существования в киноиндустрии, и в том числе ведет к тому, что патриархат постепенно сдает позиции. Российский неопатриархат — не исключение. Некоторые успешные российские мужчины-продюсеры, держащие за собой доступ к финансовым ресурсам в России (прежде всего, к деньгам Министерства культуры, Фонда кино и крупнейших телеканалов), в последние несколько лет активнее привлекают женщин-режиссеров к осуществлению кинопроектов. К примеру, Валерия Гай Германика — любимый режиссер главы Первого канала Константина Эрнста, спродюсировавшего уже два ее сериала («Школа», «Краткий курс счастливой жизни»). То же самое можно сказать и об Анне Меликян, чьи фильмы когда-то продюсировал глава компании «Марс Медиа Энтертейнмент» Рубен Дишдишян («Марс», «Русалка», «Звезда»), а сейчас поддерживает фонд Абрамовича. Сергей Сельянов, глава компании СТВ, поддержал как продюсер Наталью Мещанинову и Анну Пармас и создал женский альманах «Петербург. Только по любви» (2016). У кого-то получается и более архаичный вариант семейного сотрудничества, который можно назвать очень российским, поскольку семейственность здесь всегда была основой отношений в кинематографическом (да и не только) сообществе, как, например, у Ларисы Садиловой и ее мужа, продюсера Рустама Ахадова («Ничего личного», «Она», «Однажды в Трубчевске»), который лишний раз свидетельствует об острой актуальности элементарного выживания в современной России с ее очень непростыми экономическими отношениями. Кто-то, как «дитя кинобогемы» Дуня Смирнова — дочь режиссера и актера Андрея Смирнова и жена Анатолия Чубайса, использует наработанный за многие годы в кино потенциал творческих и экономических связей.
При условии, что финансовыми ресурсами в корпоративно-сырьевой России распоряжаются мужчины, причем в очень узком кругу государственной корпоративно-сырьевой олигархической элиты («петрократии»), заявлять о своей независимости российским женщинам-режиссерам все еще трудно. Им крайне тяжело менять продюсеров, и они вынуждены держаться за то, что есть. Что проглядывает, в том числе, в их интервью в прессе. К примеру, Валерия Гай Германика так и говорила после съемок «Краткого курса» в журнале Interview: «Эрнст делает мне предложения, от которых невозможно отказаться» 142. Сериальная продукция — это форматное производство, хотя, надо отдать должное Германике, даже в системе формата она умудряется нарушать табу и делать сериалы, которые становятся скандалом, событием и даже пощечиной общественному вкусу. Они неизменно широко обсуждаются в прессе и социальных сетях, вызывают полярные мнения, дискуссии, свидетельствуют о творческой смелости автора. К примеру, в «Кратком курсе счастливой жизни», рассказывающем о молодых женщинах, которые завоевывают себе счастье и профессиональную позицию в современной Москве, Германика в одной из сцен показала мастурбирующую героиню, что стало своего рода вызовом для консервативного Первого канала. Этот пример — лишнее свидетельство того, что режиссерке тесно в форматном производстве. Германика завоевывает право на самовыражение, на игру по собственным правилам. И добивается своего. Второй полнометражный фильм она сделала. «Да и да» оказался в конкурсе Московского международного кинофестиваля, где получил приз за режиссуру и приз ФИПРЕССИ. Но в прокат фильм вышел только спустя два года после того, как был закончен. Закон о запрете мата на экране обязал почистить нецензурную лексику, так что «новая искренность» фильма Германики оказалась слишком вызывающей для российского контекста.
Стереотип прошлого века, что режиссура — мужская профессия, силен и поддерживается не только мужчинами, но даже некоторыми женщинами-режиссерами, которые как будто извиняются за то, что находятся на передовых позициях. Вот и Анна Меликян в интервью РИА «Новости» говорит следующее: «Режиссер, если честно, — профессия мужская. Это тяжелейшая в физическом смысле и крайне стрессовая работа, для которой нужно иметь железное здоровье и стальные нервы» 143. Известный факт, что в советские времена количество женщин, принятых в мастерскую режиссуры, было крайне мало. Они, скорее, были исключением из правил. Во ВГИКе до сих пор помнят фразу: «Женская режиссура умерла на дне кастрюли». Однако очевиден и тот факт, что в советские времена, когда женщины вроде Ларисы Шепитько, Киры Муратовой или Татьяны Лиозновой добивались успеха в профессии, они вносили огромный вклад в развитие киноискусства. Тем не менее сегодня этот советский стереотип пересматривается.
Как и в западных странах, в России творческие альянсы женщин — режиссеров и продюсеров — становятся все более заметным явлением. Достаточно назвать альянс Ренаты Литвиновой и Елены Яцуры, Ольги Дыховичной и Ангелины Никоновой. Но назвать это широкой тенденцией пока не получается. Финансовые ресурсы малодоступны женщинам, поскольку они малодоступны кинематографистам вообще. Последние годы кризиса ознаменованы изменением политической и экономической ситуации в стране к сокращению числа картин в год, а не к интенсивному увеличению производства. Пандемия усложнила этот процесс. Поэтому о «гендерной революции» говорить рано, хотя очевидна феминизация российского кино. Препятствием для более бурного развития киноиндустрии является закрытость России любому международному сотрудничеству, в том числе посредством копродукций, которые активно развивают и продвигают транснациональное женское кино из других стран. В российском кино пока что можно зафиксировать определенный «женский сдвиг», который наблюдается не только в культурной, но и в иных сферах политической и социальной жизни. Но на фоне подавляющего преобладания мужчин на ключевых политических и индустриальных постах женщины выглядят меньшинством. В руководстве страной женщинам отведена роль заместителей, и можно только мечтать, что министр культуры Ольга Любимова сможет изменить консервативную культурную политику, заложенную ретроградом Владимиром Мединским. И хотя в России можно найти женщин — лидеров от культуры, как, например, Ольга Свиблова, глава Московского дома фотографии, или Ирина Прохорова — глава издательства «Новое литературное обозрение», в киноиндустрии получить право на интеллектуальное лидерство гораздо сложнее, так как ее зависимость от денег государства и от его идеологического заказа огромна.
По сути, такой расклад в политической жизни воспроизводит патриархатную систему отношений, где мужчине отводится роль добытчика и лидера публичной сферы, в то время как женщина рассматривается как выразитель подчиненной экспрессивной роли. В условиях «продюсерского кинематографа», который в России очень сильно зависит от государственных денег, экспрессивная роль вполне соответствует профессии режиссера, «подчиненного» продюсеру, выполняющего его «заказ». Последние консервативные и демодернизационные тенденции развития киноиндустрии ориентируют многих режиссеров и продюсеров на выполнение своего рода госзаказа.
Несмотря на неутешительные прогнозы, первые двадцать лет XXI века можно считать примечательными по части фильмов, снятых женщинами-режиссерами. Профессия режиссера вполне допускает творчество Метис. Стратегии подчиненных заключаются не только в том, чтобы подчинять других — актеров, сценаристов, художников, операторов и т. д. Эти стратегии довольно разнообразны: допускают и манипулирование, и убеждение, и разъяснение, и договор, и любовь. И даже в тех случаях, когда появляются исключения из правил, вроде женщин-продюсеров, привязка их проектов к деньгам Министерства культуры делает их подчиненными. Однако культура развивается по своим законам, не подчиняется централизованному управлению, то и дело этому сопротивляется. Например, тогда, когда женщины начинают сами зарабатывать на свой режиссерский проект, как это случилось с Ренатой Литвиновой, которая несколько лет, работая в модельном бизнесе, по крупицам копила деньги на «Последнюю сказку Риты» и потом долго ее снимала. Логично, что в своем проекте Рената была не только продюсером, автором сценария, режиссером и актрисой, но и близкой подругой почти всех тех, кто в нем снимался.
Самоизоляционистская политика современной России, радикально усиленная пандемией, будет сдерживать сотрудничество с другими странами, что практически обречет на провал российские артхаусные фильмы в национальном прокате, лишит женщин-продюсеров (равно как и мужчин) свободного привлечения инвестиций в кино, которые бы интенсифицировали производство новых картин.
Контроль государства над кинематографом в последние годы в политическом и идеологическом плане усилился. Прежде всего, стало необходимо получать прокатные удостоверения Минкульта, пролоббированные когда-то депутатом Госдумы, «мачо от культуры» Станиславом Говорухиным и ставшие фактически инструментом цензуры. Законодательные акты Госдумы заметно изменили российское кино: фильмы все больше демонстрируют власть самоцензуры, в массе своей нацеливаются на изображение прошлого, а не современности. Что касается того, что уже создано, то здесь можно сделать вывод: женщины-режиссеры пока еще не пытаются активно придумывать идеологически «правильную» для России реальность; они кропотливо работают с существующей социальной реальностью, где в центре внимания не столько сугубо женская проблематика, сколько проблематика гендерных взаимоотношений в российском обществе. Выводя в центр внимания женский образ, они очень часто показывают реальность в ее жестокой, порой неприглядной подлинности, где представители разных полов взаимодействуют друг с другом в сложных социальных и культурных отношениях. Не затрагивая острые политические темы (женщины — режиссеры игрового кино, как и режиссеры-мужчины, предпочитают сторониться их уже на стадии выбора сюжетов), они проблематизируют социальное порой настолько остро, что оно начинает работать и как политическое.
Приведем недавние примеры кинематографического преобразования социального в политическое, которые свидетельствуют о том, что многолетняя недоступность для массы женщин сферы российской публичной политической жизни породила разнообразные стратегии не только «партизанского», но и открытого сопротивления, воспитав не только «карьерно ориентированных женщин», «стерв», доминатрикс, но и социально ответственных женщин. Этот открытый выход женщин в публичную сферу нанес серьезный удар по патриархатной бинарной оппозиции «мужское/женское», согласно которой женщине отводилась пассивная и безвестная роль, а мужчине — активная и победительная. Кроме того, этот выход лишний раз подтвердил мысль Юлии Кристевой 144 о том, что не биологический пол определяет революционный потенциал, а субъективная позиция, которую он или она занимают.