Все волнуются: «Какой еще Такатики? Какой Дюдю?» И часовщик объясняет: Томацеуш Такатики – повелитель острова. А Дюдю его раб. Один раз Дюдю чему-то улыбнулся в присутствии хозяина, и тот приказал вырвать ему язык. Его тринадцатилетнюю дочь он подарил повелителю другого острова. А девятилетнего сына отдал развратному старику. Дети быстро умерли. Жена тоже умерла от горя.
Впрочем, у Дюдю есть одно утешение. Он говорит себе: «Я честный человек, я никому не сделал зла. Мне нечего стыдиться в своей жизни!» А что Томацеуш Такатики? Он считает себя справедливейшим из людей и мудрейшим из правителей. Он не знает угрызений совести. И, кстати, он понятия не имеет, что в предыдущей жизни был вами. Итак, кем вы собираетесь воскреснуть? У вас пять минут. Выбирайте. Время пошло. И часовщик внимательно смотрит на часы.
Разумеется, присутствующие смущены. Даже возмущены. Что за чепуха? Как вообще можно задавать подобные вопросы? И только случайно заглянувший на огонек фотограф убежденно отвечает: «Я выбираю Дюдю!» Но это вздор, конечно. Кто может выбрать Дюдю? Фотографу никто не верит. Все расходятся.
Книготорговец несет свою грудинку шлюхе, хотя дома его ждет голодная жена. Ну уж нет, извините, он не Дюдю.
Трактирщик подсчитывает расходы и кому сколько заплатить. Этому надо дать, пока нацисты у власти. А вдове вот этого, которого нацисты убили, тоже надо дать немного. Когда придут коммунисты, ему зачтется. Он не какой-нибудь Дюдю и не даст этим Такатики делать с ним все что угодно.
У плотника вопрос часовщика не выходит из головы. Он не может уснуть. Будит жену. Советуется с ней. Он хочет понять, хватило бы у него сил стать Дюдю. Нет, не хватило бы. Он и в этой жизни достаточно намучился.
Только часовщик, который придумал эту сказку, совершенно о ней не думает. У него и так полно хлопот. Он прячет в своем доме еврейских детей. У него в одной дальней комнате почти дюжина детских кроваток. И этой ночью ему должны привести еще одного ребенка.
А что фотограф? Тот после долгого размышления решает, что эти люди зря ему не поверили. Но нет ничего желаннее и прекраснее, чем пострадать за Господа. И он предоставит этим людям такую возможность. Он погубит собственную душу, но спасет их. Разве не этому учил Христос? И фотограф идет доносить на все компанию.
Когда вся четверка на следующий вечер собирается в кабачке, за ними приходят люди из «Скрещенных стрел» и отвозят их в местный подвал или как это у них там тогда называлось. Разумеется, их там сначала избивают до полусмерти.
Арестом и пытками руководит молодой красавец-блондин в нацистской форме, очень похожий на мальчика из фильма «Кабаре», поющего «The Future Belongs to Us». Впоследствии мы узнаем, что он выпускник гуманитарного факультета университета, хорошо знакомый c трудами философов Франкфуртской школы.
За экзекуцией наблюдает импозантный мужчина в штатском, средних лет, с ухоженной профессорской бородкой, в темных очках и дорогом костюме. Их дальнейшая беседа представляет собой что-то вроде академического семинара.
Ученик-блондин объясняет, почему он не считает это дело важным: у нас вчера террористы застрелили двух наших товарищей; рабочий взорвал оружейный завод, а это четверка безвредных обывателей, они собираются в кабачке, пьют вино, обзывают нас убийцами и, поджав хвост, возвращаются к своим женам; они никогда не видели оружия; я, когда буду их казнить, даже руки им связывать не стану.
И тут профессор читает небольшую лекцию. О, коллега, как вы неправы! Это те, кто в нас стреляет, те, кто подкладывает нам бомбы, – те не важны. Их ничтожно мало, мы их всех переловим и повесим. Важны те, среди которых нам приходится жить. Важны эти самые массы обывателей, от которых нам никуда не деться. Они думают: мы маленькие люди, от нас ничего не зависит, они могут сделать с нами что захотят. И мы притащили их сюда, чтобы доказать им, что они правы. Пусть они расскажут об этом своим соседям. Но этого недостаточно. Это легко – производить мертвецов. Но производить живые трупы, которые пьют, едят и не открывают ртов, – в этом наша задача. Вот для этого мы здесь. Нет, разумеется, мы их выпустим. Но что случится, когда мы их выпустим? Они будут ненавидеть нас и смертельно нас бояться. Это нормально. Для этого мы их сюда притащили. Но они будут продолжать уважать себя. Они будут даже про себя немного гордиться тем, что прошли через такие страшные испытания. Нет, вот этого мы с вами, коллега, допустить как раз и не можем. Мы должны заставить их презирать себя, умирать от отвращения к самим себе. Вот тогда наша цель будет достигнута.
Честно говоря, будь моя воля, я бы сделал эту лекцию частью школьной программы. Более просто и внятно про тоталитаризм школьнику и не расскажешь. Никакие документальные кадры из освобожденного Освенцима, никакие фотографии массовых захоронений не могут подействовать так, как эти простые и доходчивые слова.
На следующее утро четверку наших героев выводят из тюремной камеры, где они провели ночь, в просторное подвальное помещение. Прямо посередине, привязанный за руки к потолку, висит распятый окровавленный человек. Он еще дышит и издает слабые стоны.
Появляется профессор в сопровождении блондина-гуманитария. Профессор обращается к узникам. Мы верим, что вы раскаялись в своих ошибках, что вы благонамеренные граждане, которые не хотят ничего плохого. Мы решили отпустить вас по домам. Но перед этим вы должны доказать свою благонамеренность. Перед вами опасный террорист, который убил множество наших людей. Все, что от вас требуется, это два раза ударить его по щекам. Раз и два. После этого вы совершенно свободны. Пожалуйста, приступайте.
В этот момент распятый человек вдруг открывает глаза и смотрит на них.
Плотник подходит к распятому, заносит руку, хрипит: «Господи, помилуй мою душу» – и падает без сознания. Его уносят. Раздается выстрел. Трактирщик бросается на палачей. Его расстреливают на месте. Тогда профессор разочарованно вздыхает и говорит: «Кажется, с ними все ясно. Кончайте с остальными».
Но тут часовщик просит: «Подождите!» Он медленно идет к распятому. Книготорговец пытается его остановить, хватает часовщика за руки, кричит, что это нельзя. Его останавливают двумя ударами револьвера по голове. Распятый снова открывает глаза, и какое-то время они с часовщиком смотрят друг на друга. Потом глаза распятого закрываются, голова падает на плечо, часовщик дает ему две пощечины и, обнимая его тело обеими руками, медленно съезжает вдоль него вниз.
Когда он выйдет на уличный свет, то сначала не будет понимать, где находится. Охранник у ворот прикрикнет на него, чтобы он бежал быстрее, если не хочет обратно. И тут он побежит по пустым утренним улицам, по булыжной мостовой уютно-красивого старого города. В этот момент начнется бомбежка. И вокруг, сбоку, впереди, сзади, за спиной начнут рушиться и осыпаться здания. Одно, второе, третье. Но он не будет обращать на это внимания. Он будет бежать среди осыпающихся руин и летящих во все стороны булыжников все быстрее и быстрее. В сторону дома, где его ждут двенадцать сирот. Возможно, он успеет.
Оказывается, за сорок с лишним лет, которые прошли с того момента, когда я в первый раз посмотрел «Пятую печать» в Кинотеатре повторного фильма (отчего-то этот фильм показывали исключительно в нем и часто повторяли – как важную мысль, которую нельзя позабыть), я почти ничего не забыл. Разве что музыку. Фильм начинается бойкой и навязчивой механической мелодией, производимой музыкальным шкафом, стоящим в трактире, где встречались герои. Это такая марионеточная музыка. Маленькие шустрые молоточки быстро-быстро стучат по механическим дискам. Этой же музыкой – нет, скорее музычкой – фильм и заканчивается. У нее, вероятно, двойной смысл. Или мы видим театр марионеток, morality tale, где все герои ненастоящие, либо мы сами марионетки, управляемые чьей-то невидимой рукой.
Но в чем мораль этой истории, мне до сих пор непонятно. Что есть вещи, которые человек переступить не может? Но вся человеческая история свидетельствует об обратном. Впрочем, наши герои были воспитаны христианами и в момент критического выбора заглянули в глаза Христу. Может быть, это и погубило их жизни. И спасло души. Если, конечно, мы с вами верим в такую недоказуемую вещь, как бессмертие души.
Зато часовщик переходит даже через эту границу. Но, спасая собственную жизнь, все равно спасает свою душу. Потому что для него есть что-то важнее собственной души. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16: 25). Или все-таки не спасает? И при чем здесь Томацеуш Такатики? Или Дюдю?
Когда-то, в самые застойные годы, когда я был еще подростком, мы в нашей компании много разговаривали про этот фильм. Среди нас тогда часто появлялся один человек. Он был школьным учителем. Учил нескольких знакомых ребят из нашей компании. А потом ушел из школы и стал настоящим диссидентом. Он делал много чего антисоветского и сильно рисковал. Он знал, что в какой-то момент окажется в тюрьме и, в общем-то, стремился в тюрьму. Он говорил, что в наше время порядочный человек не может находиться нигде, кроме тюрьмы. И еще он говорил, что фотограф из «Пятой печати», который всех сдал нацистам, поступил совершенно правильно. Потому что он спас их души. А нет ничего важнее, чем спасать человеческие души.
Когда его наконец арестовали, мы все были ужасно напуганы, что он теперь немедленно начнет спасать наши души, как тот фотограф. То есть попросту станет называть наши имена гражданину следователю. К счастью, мы зря опасались. Он не назвал ни одного имени, зато сделал все возможное, чтобы его самого посадили на как можно дольше. Он получил семь лет, а потом в лагере ему добавили еще пять за то, что он отказался выходить на общие работы до тех пор, пока ему не вернут отобранную Библию. Последние годы до освобождения он сидел в одиночной камере и отказывался писать Горбачеву просьбу о помиловании, как ему предлагали. Он вышел одним из последних. Он был человеком, достойным всякого восхищения, но, когда я вспоминаю его оценку поступка фотографа, меня до сих пор пробирает дрожь.