«Руками и ногами». Прага. Юность
О, как давно все это было
Как я в матросочке своей
Скакал младенцем меж людей
И сверху солнышко светило
А щас прохожих за рукав
Хватаю: Помните ли, гады,
Как я в матросочке нарядной
Скакал! ведь было же! ведь правда!
Не помнят
Вот каменное здание на заднем плане – это, наверное, студенческое общежитие. Скорее всего, Occidental College. Поскольку фильм снимался именно там. Основан в 1887 году группой пресвитерианских священников и мирян неподалеку от Лос-Анджелеса. Хотя, видимо, в фильме дело происходит в Vassar College. «Вассар» – альма-матер режиссера. Частный либеральный колледж, основанный в 1861 году сугубо для женщин. Через сто лет стал принимать и мужчин. Расположен в городе Покипси, штат Нью-Йорк. На территории кампуса находится более сотни зданий, многие из которых представляют историческую и архитектурную ценность.
Мы, впрочем, видим только несколько окон первого этажа. И часть наружной лестницы. Вот молодой человек сидит на широких перилах. Справа от себя положил какую-то толстую книгу. Вероятно, учебник. На вид ему не больше двадцати лет. На нем коричневая рубашка, коричневые брюки. Сверху светлый джемпер с диагональной коричневой полосой. Цвета очень аккуратно подобраны. У него интересное лицо восточного типа. Миндалевидные глаза необычной формы. Длинный, загибающийся книзу нос. Пышные ресницы. Хорошенький мальчик. Взгляд застенчиво-хулиганский. Каждого, проходящего мимо, он встречает одним и тем же вопросом: «Выбирай: трахнуть овцу или потерять мать?» «Ну овцу», – неуверенно отвечает проходящий. «Овце… б», – удовлетворенно кивает он.
Что-то в нем есть, в этом мальчике, что заставляет пересматривать эту дурацкую сцену еще и еще. От нее исходит какая-то энергия радостного, победительного счастья. Это режиссер Ноа Баумбах в коротеньком камео, в котором он снял сам себя. Это его дебютный фильм Kicking and Screaming (1995). В России название перевели странно: «Забыть и вспомнить». На самом деле точнее всего перевести его как «Руками и ногами». Так малыши упираются, когда с утра их тащат в ненавистный детский сад.
Он немного старше, чем выглядит на экране. Ему на момент съемок целых двадцать пять лет. А с выхода фильма прошло ровно двадцать.
– Когда мне будет сорок два, тебе будет сорок два… И Отису тоже будет сорок два…
– Спасибо…
Два года назад про Баумбаха вышла большая статья в «Нью-Йоркере». О современных кинорежиссерах «Нью-Йоркер» пишет очень редко. Почти никогда. Так что эта статья как бы закрепила его место в современном культурном пантеоне. Объявила культурным героем. Статья называлась «Счастье». А в качестве иллюстрации – двойной портрет. Крупным планом – актриса и сценарист Грета Гервиг, новый партнер Баумбаха в последних фильмах. Ярко накрашенные губы, длинные светлые волосы, взгляд такой отвлеченный, что ли: смотрит куда-то в сторону. Молодая и очень красивая. А Баумбах выглядывает из-за ее плеча. Его портрет как бы немного не в фокусе, как бы слегка засвечен – свет исходит от золотых волос Гервиг. На этой фотографии ему сорок три. Гервиг двадцать девять. Настоящее всеобщее признание Баумбах получил, когда снял Гервиг в главной роли в фильме «Гринберг» (Greenberg, 2009). Фотография не оставляет сомнения в том, где находится «Счастье» и что собой представляет его источник.
Статья была опубликована в канун выхода «Фрэнсис Ха» (Frances Ha, 2012; в России – «Милая Фрэнсис») на широкий экран. Фильм к тому моменту уже был показан на нескольких фестивалях и принят более чем благосклонно. «Фрэнсис Ха» – первый совместный проект Баумбаха и Гервиг. Они вместе писали сценарий. Баумбах снимал, а Гервиг снялась в главной роли. В процессе работы над фильмом Баумбах оставил жену – актрису Дженнифер Джейсон Ли, от которой у него незадолго до этого родился сын Ромер, и они с Гервиг стали парой.
Одновременно Баумбах и Гервиг работали над еще одним проектом, который впоследствии станет фильмом «Госпожа Америка» (Mistress America, 2015), а также над совместным мультфильмом (он, кажется, так и не вышел). Как если бы этого было недостаточно, Баумбах еще готовился к съемкам фильма «Пока мы молоды» (While We’re Young, 2014).
Все это особенно впечатляет, если учесть, что до появления Гервиг в жизни Баумбаха он снял всего два самостоятельных фильма в девяностых годах («Руками и ногами», «Мистер Ревность») и два в нулевых («Кальмар и кит», «Марго на свадьбе»). Из этих четырех фильмов первый стал культовым, хотя его мало кто видел, второй заслуженно забыт, третий и четвертый завоевали немало поклонников, но имели ограниченный успех у широкой публики. Настоящую известность Баумбаху принес «Гринберг», где он снял Гервиг в главной роли, а мировую славу – их совместный проект «Фрэнсис Ха».
Итак, статья называлась «Счастье», и это был портрет художника в зрелости на пике его таланта и возможностей. Но здесь пойдет речь в основном о первом фильме Баумбаха, в котором автор, солнечный мальчик, пристает к проходящим мимо солнечным мальчикам и девочкам с идиотским вопросом: «Выбирай: трахнуть овцу или потерять мать?»
– Ты знаешь, ты мог бы поехать со мной.
– Что мне делать в Праге?
– Место, где жил Кафка. Я…
Хотя роман Артура Филлипса, опубликованный в начале этого века, назывался «Прага», его действие происходило в Будапеште в самом начале девяностых годов. Герои, молодые американские экспаты, приехавшие в только что освободившуюся от коммунизма Венгрию в поисках неожиданных возможностей, как бы застряли в случайно образовавшейся временнóй колее, в ситуации короткого безвременья. Зато, с точки зрения героев, проводящих бессмысленное время в венгерских пивных и кафе, в Праге в это время происходят настоящие события. Туда они и стремятся всей душой, но никак почему-то не попадают.
Так получилось, что Прага стала символом девяностых для целого поколения – для тех, кому тогда было от двадцати до тридцати. Прага – это место неограниченных возможностей, даже если твои возможности и так почти ничем не ограничены. Прага – это такая точка, куда ты никогда не попадешь, даже если в ней уже находишься. Потому что, оказавшись в Праге, ты обязательно поймешь, что опоздал и что это уже совсем другая Прага. Так что даже если ты миллион раз приезжал в Прагу, ты все равно всю свою жизнь будешь жалеть, что так никогда и не был в Праге.
Джейн (Оливия д’ Або), главная героиня фильма «Руками и ногами», опоздала буквально на несколько лет. Она собралась в Прагу в 1995 году. Неожиданно освободилось место в престижной университетской программе. Об этом она сообщает обалдевшему от неожиданности Гроверу (Джош Хэмилтон) на выпускном балу.
Господи! Они ведь твердо договорились сразу после окончания колледжа поселиться вместе в Бруклине. Их роману всего ничего, каких-то несколько месяцев. И потом, «Прага» – это такое чудовищное клише! «Перестать брить подмышки, читать „Невыносимую легкость бытия“, влюбляться в скульптора, „теперь-я-понимаю-какой-в-Америке-ужасный-кофе“, вот это вот все», – ерничает Гровер. Но на самом деле ему сейчас не до смеха.
Джейн в коротком бальном платье с открытыми плечами. Любой, кто смотрел этот фильм, вспоминая о нем, в первую очередь вспомнит этот эпизод. Она чуть приоткрывает рот и снимает с зубов прозрачную пластиковую пластинку. Такую носят дети, чтобы зубы стали ровнее. Ну да, не только дети, но у нее это все равно ассоциируется с детством. Она задумчиво крутит пластинку в руках, а потом возвращает на место. После премьеры фильма кто-то из критиков написал, что Баумбах вместе с д’ Або умудрились сделать пластинку для зубов сексуальным объектом. Но дело не только в этом. Легкость в сочетании с почти невыносимой интимностью (привет Кундере) этого как бы бессознательного жеста и есть ощущение, которое навсегда остается от фильма. Это ощущение Праги, в которую Гровер за Джейн никогда не поедет.
– Знаешь, чего я хочу?
– Ммм?
– Я хочу, чтобы мы просто пошли на войну!
– Хмм…
– Или вышли на пенсию… Да! Я хочу просто выйти на пенсию! После жизни, заполненной тяжким физическим трудом!
Если ты родился в Америке в не слишком бедной семье с нормально работающими родителями, то первая половина твоей жизни, скорее всего, будет устроена так: сначала ты учишься в школе, потом у тебя выпускной бал (тут он называется prom), с которого тебя и твоих друзей увозят на длинном-предлинном сверкающем лимузине. В это время тебе уже известно, в какой колледж или университет ты пойдешь учиться следующей осенью.
Ты в некотором роде уже знаешь, что ты студент такого-то университета. Твоя жизнь на ближайшие четыре года, в общем-то, определена. Ты будешь жить в кампусе, отдельно от родителей, в специальном месте, куда собрано множество тебе подобных. Твоя основная задача – получить опыт студенческой жизни, то есть сделать так, чтобы тебе эти четыре года было хорошо. А если не будет хорошо, значит, сам виноват. Зато предполагается, что задача окружающих – тебе в этом помогать.
Американское образование, в особенности гуманитарное (тут оно называется либеральным), – это особый замкнутый мир искусственно продолженного детства. Минимум ответственности. Никаких решений. Только сдавай себе экзамены по малообязательным, вряд ли кому-то нужным, но в основном приятным предметам, которые сам себе выбираешь. Предполагается, что основная цель студента – исследование себя и своих возможностей. Все воспринимается, как что-то предварительное, необязательное.
Проходят четыре года, и вот ты на своем студенческом выпускном балу. И это уже не школьный prom. Потому что впереди абсолютная неизвестность. Потому что так называемая взрослая жизнь ждет тебя в одном шаге, за пределами кампуса. А ты даже понятия не имеешь, кто ты такой. В одну секунду лишаешься собственной идентичности, которую строил ровно четыре года.