После того как она закрылась, ее сильно вырвало. Закончив, она подошла к раковине и яростно прополоскала рот. Если она ожидала, что почувствует себя лучше, то была разочарована. В голове у нее прояснилось, но руки все еще дрожали. Она чувствовала себя опустошенной, как будто кто-то соскреб все внутри ее, оставив только пустую скорлупу, как у мертвых мечехвостов, которых они с Лорой обычно находили на пляжах Лонг-Айленда.
Она не знала девушку, смотрящую на нее в зеркале. Ее лицо выглядело старше, более уставшим и печальнее, чем то, которое она видела сегодня утром. Она задавалась вопросом, не сходит ли она с ума. Она представила себя одной из оборванных, выживших из ума женщин, бродящих по Бауэри, разговаривающих сами с собой и тащащих свои немногочисленные пожитки в рваном мешке, перевязанном обрывком потертой веревки.
Элизабет облокотилась на раковину, вцепившись в бортики так сильно, что побелели костяшки пальцев.
– Ты не победишь, – пробормотала она сквозь стиснутые зубы. – Я тебе не позволю.
Глядя на свое отражение, она осознала параллель между собой и девушкой, безжизненно лежащей в морге Белвью. Теперь она поняла это не как репортер, а как женщина и почувствовала тяжесть их общей участи. Их обеих заставили замолчать – насильно, порочно и от рук (как она предполагала) мужчины – просто потому, что они были женщинами. Слабее во всех отношениях: физически, социально, финансово. Во всех отношениях, которые имели значение в нынешнем обществе.
Жертва из Белвью замолчала навсегда, но Элизабет все еще обладала голосом. И если она не могла использовать его, чтобы говорить за себя, она использует его от имени молодой женщины с белокурыми волосами, которая лежала холодная и неподвижная в темноте городского морга.
Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, как учил ее отец, когда она была маленькой и склонной ко вспышкам гнева. Ее мир изменился навсегда, и она уже никогда не будет прежней. Каким-то образом она найдет способ обратить это мрачное знание себе на пользу. Потеря может искалечить человека на всю жизнь, но ее также можно использовать для создания прочной брони.
Она могла быть богатой, избалованной и принадлежать высшему обществу, но не могла игнорировать нерушимую связь между собой и девушкой, покоящейся на металлическом столе. Они не были репортерами и объектом насилия – они были сестрами. Она поклялась, что ради них обеих будет двигаться вперед, что бы там ее ни ждало. Поправив платье и пригладив волосы, вышла из уборной, дверь с глухим лязгом захлопнулась за ней.
Глава 20
Он стоял на Форсайт-стрит, глядя на убогий многоквартирный дом, где провел почти все свое детство. Здание, как и прежде, было с грязными и пыльными окнами, отчего он задумался о беднягах, живущих сейчас в этих неприветливых стенах. Сгрудились ли дети вокруг дровяной печи на кухне – единственного источника тепла зимой? Разгуливали ли они по улицам, как и когда-то он. Или работали рабами на фабрике, скотобойне или в потогонном цехе? Были ли они отвергнуты и нелюбимы, как и мальчик, у которого не было отца, а он был лишь жалким подобием матери?
Он вздохнул и пнул ногой камень, отправив его в сточную канаву, рядом с которой усталая женщина развешивала белье на веревке, которая тянулась из окна второго этажа. Одетая в бело-голубой клетчатый передник поверх поношенного хлопкового платья, она вытерла рукавом влажный лоб. Маленький мальчик, плача, цеплялся за ее юбки. Женщина наклонилась, чтобы что-то сказать ему, возможно, утешить, вытирая слезы с его пухлых щек. Он перестал плакать и, несколько раз икнув, засунул в рот грязный большой палец, другой рукой все еще цепляясь за юбку матери.
«По крайней мере, она утешила ребенка», – подумал он, поворачиваясь, чтобы побродить по улице, где пахло навозом, гниющими овощами и отчаянием. Несмотря на свои обстоятельства, она делала все, что могла, чтобы быть достойной матерью. Шагая по знакомому маршруту, пока августовское солнце огибало нижнюю часть острова в своем путешествии на запад, он позволил своим мыслям вернуться в такой же летний день на много лет назад, вскоре после того, как ему исполнилось тринадцать. Его мать пила «чай» с парой своих подружек (хотя жидкость, которую она подавала в чашках с цветочным рисунком, была дешевым виски, купленным за несколько пенни за бутылку в бакалейной лавке). Он сидел в углу комнаты и штопал одно из платьев своей матери – такое задание она регулярно поручала ему, и к тому времени, когда ему исполнилось десять, он уже довольно умело обращался с иголкой и ниткой.
Три женщины сидели за кухонным столом, ели апельсины и обмахивались веерами, потягивая виски. Они смеялись и сплетничали о своих клиентах – «особых мальчиках», как их называли. Им нравилось делиться историями об этих мужчинах, говоря о них унизительные вещи. У мальчика, слышавшего все эти рассказы, сложилось впечатление, что они ненавидят всех мужчин.
– Он был судьей, – сказала Длинная Сэди – высокая рыжеволосая женщина с лошадиным лицом и блуждающим взглядом. Никто из подруг его матери не был красавицей, что, по его мнению, подтверждало их общее мнение о мужчинах как об отчаянных болванах, готовых на все, чтобы «пощекотать себе живот», как выражалась Сэди. – И он готов был заняться этим только в судейской мантии! – продолжала она. – Хотел узнать, все ли в порядке, и я сказал ему: «Милый, пока ты мне платишь, ты можешь стучать молотком хоть всю ночь!»
Двое других захихикали, когда его мать снова наполнила их чашки. Другая ее подруга, пухленькая девушка по прозвищу Дерзкая Бетти, зевнула и потянулась.
– А мне бы хотелось, чтобы немного похолодало, – сказала она, поправляя свой светлый парик, который она носила, чтобы прикрыть свои редеющие волосы. – От этой жары у меня кружится голова, – она была ирландкой и иногда пела ему кельтские народные песни сладким певучим сопрано.
Пока он наблюдал, как она прихлебывает жидкость из своей чашки, ему пришло в голову, что у нее кружится голова не от жары. Но он ничего не сказал – он усвоил, что с подругами его матери лучше держаться в тени, особенно после того, как они выпили. Он склонился над своей работой, кусая нитку, чтобы обрезать ее, вместо того чтобы встать и взять ножницы, которые, как он боялся, привлекут внимание женщин. Но это оказалось тщетно – блуждающий взгляд Длинной Сэди остановился на нем, и ее губы изогнулись в улыбке.
– Ты ужасно тихий, мальчуган, – сказала она, посасывая дольку апельсина. – Как насчет небольшой порции? – Сэди утверждала, что родилась в Шотландии, и время от времени употребляла шотландские термины, такие как «крошка» и «мальчуган».
– Нет, спасибо, – сказал он, сосредоточившись на своей работе.
– О, да ладно, – сказала Сэди, облизывая губы. – Ты что, никогда раньше не пил?
– Нет, – ответила его мать.
– Я пил пиво, – сказал он. – Много раз.
Это была ложь. Все его друзья любили хвастаться своими походами в бары, преувеличивая, сколько они на самом деле выпивали, но ему это не нравилось. Он слишком хорошо знал, что алкоголь делал с его матерью.
– А как насчет виски? – спросила Сэди.
– Он не прикоснется к нему, – сказала его мать.
– Почему? – спросила Бетти.
Его мать пожала плечами.
– Утверждает, что ему не нравится вкус.
Сэди рассмеялась. Даже ее смех напоминал лошадиное ржание.
– Дело не во вкусе, милая! Все дело в эффекте.
– Сколько ему лет? – спросила Бетти у его матери.
– Только на прошлой неделе исполнилось тринадцать.
– Он практически мужчина! – заржала Сэди. – Ему давно пора начать вести себя как подобает.
Ее заявление сбивало с толку. Судя по рассказам женщин о своих клиентах, не стоило гордиться тем, что ты мужчина. Склонившись над починкой, он попытался унять кружащуюся голову. Ему не нравилось, к чему клонятся события.
– Да, – сказала Бетти. – Теперь мы должны как следует отпраздновать твой день рождения! – Наполнив свою чашку, она протянула ему. – Вот, возьми немного.
– Давай, – сказала Сэди, когда он заколебался. – Покажи нам, из чего ты сделан.
Он умоляюще посмотрел на мать, но она лишь пожала плечами. Ее лицо раскраснелось, глаза затуманились от выпитого. Когда она была в таком состоянии, он был предоставлен сам себе. Отложив штопку, он протянул руку и взял чашку. Желтоватая жидкость внутри напомнила ему мочу.
– Ну, чего ты ждешь? – спросила Бетти, наклоняясь вперед, так что он мог видеть ее пышные груди, прижатые друг к другу, как два нетерпеливых щенка. Ее широкая улыбка обнажила сколотый передний зуб, к которому прилипли кусочки непережеванного апельсина.
Он поднес чашку к губам и сделал осторожный глоток. Жгучая жидкость обожгла ему горло, заставив поперхнуться и отплеваться. Слезы брызнули у него из глаз. Он словно выпил пламя. Женщины рассмеялись.
– Давай, мальчуган, ты сможешь сделать это! – сказала Сэди, хлопнув ладонью по своему костлявому колену.
– Если он не хочет, то не стоит… – начала Бетти, но Сэди перебила ее.
– Он хочет доказать свою мужественность, верно?
Он взглянул на свою мать. Она, казалось, задремала, положив подбородок на ключицу и все еще сжимая пальцами чашку. Он послушно поднял свою и сделал еще глоток. На этот раз он был готов, и большая часть виски обожгла его горло, прежде чем он подавился.
– Вот так, – сказала Сэди, хлопая его по спине. – Теперь уже лучше, не так ли?
Он кивнул, выдавив из себя улыбку.
– Тогда выпей, – сказала она. – Допивай до дна.
Он так и сделал, и вскоре странное покалывание охватило его конечности. Это было достаточно приятно, хотя он и не был готов к ощущению тумана в голове, как будто она была набита ватой.
– Ну вот, – сказала Сэди, скрещивая свои длинные худые руки. Он мог видеть голубые вены на ее руках, огрубевших и покрасневших от многолетнего тяжелого труда.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Бетти.
– Хорошо, – сказал он.
– Хочешь еще? – спросила Сэди.