Я не хотел искать отель, не посоветовавшись с ней. Когда мы въехали в город, пришлось ее легонько встряхнуть. Она выпрямилась, зевнула.
— Приехали, — сказал я.
— Куда?
— В Милан. Вы что, забыли?
— Ах да, да.
— Какой тут самый приличный отель?
— Насколько приличный?
— Ну, например, как «Гритти палас».
— Тогда поехали в «Четыре времени года». Это в центре.
Через некоторое время мы остановились у отеля, похожего на средневековый замок. Я с трудом вылез из-за руля. Служащий в белом форменном костюме и фуражке открыл дверцу для Антонии. Я дал ему на чай, и мы направились в вестибюль.
Здесь впечатляющие колонны и фрески мирно уживались с современной бронзой, толстым стеклом и светильниками. В своей пропотевшей куртке я чувствовал себя раздетым.
— Помню, в молодости я мечтала хотя бы день пожить в этом отеле, — сказала Антония.
— Ну что ж, — проговорил я, нащупывая в кармане пачку банкнот, — может быть, сегодня вам повезет.
Нам повезло. Деньги решают не все, но многое. Несмотря на отсутствие багажа и неказистый автомобиль, нас поселили в номерах по пятьсот долларов за ночь. Совсем неплохо.
Вначале портье потребовал документы. Они в Италии значат очень много. Я показал деньги, сказал, что у нас украли вещи. Вместе с документами. Очень убедительное объяснение. Он позвал менеджера. Я повторил для него свой рассказ, ворчливо добавив, что вот, мол, придется мучиться целых два дня, пока выправят новые документы.
— Слава Богу, хоть деньги остались. — Я взмахнул толстой пачкой банкнот.
Зарегистрировались мы под вымышленными фамилиями. Я — как Чет Кук. Антония назвалась Лизой Герардини, потом объяснив мне, что это девичья фамилия женщины, известной всему миру как Мона Лиза.
Я не стал упоминать, что это мне известно.
Звонить в отель «Гритти палас», чтобы переслали мою одежду, не представлялось разумным. Так что после посещения обменного пункта и захода в пиццерию мы направились по магазинам купить самое необходимое.
На улице никому, кажется, до нас не было никакого дела, но меня не оставляло чувство, что за нами наблюдают.
Я попросил Антонию остановиться. Протянул ей четыре миллиона лир (это примерно две с половиной тысячи долларов) и еще тысячу в американской валюте.
— Вот, возьмите.
Она удивленно рассматривала деньги.
— Что значит «возьмите»?
— Просто возьмите, и все, — сказал я. — А закончатся, получите еще. Без всяких вопросов.
— Даже так? Я прошу денег, и вы даете?
— Совершенно верно.
Она поколебалась с секунду, затем сложила деньги в сумочку. Мы продолжили путь.
В первом же магазине мужской одежды я купил себе спортивный костюм для пробежек, носки и прочее. Дальше мы остановились у бутика дамского белья.
Я решил подождать снаружи.
Антония вошла, и ею тут же занялась энергичная продавщица.
Я стоял под тентом, наблюдал через витрину. Еще утром она была для меня совершенно чужой. Просто женщина из толпы. С тех пор произошло столько событий. Антония вела катер, пока я расправлялся с бандитами. Вокруг свистели пули, а эта женщина даже забывала пригнуться. Потом она плакала, рассказывала о себе, рассуждала о живописи, спала в маленьком потрепанном автомобиле. С этой женщиной, которая сейчас перебирала белье в бутике, я пережил самое острое приключение в своей жизни.
Антония вдруг стала мне близка. Очень близка. И я не знал, что мне с этим делать.
Переминался с ноги на ногу, надеясь, что она не замечает, что я за ней подглядываю. Выбрала лифчик и еще что-то ажурное.
Я сопротивлялся, но не смог противостоять желанию. Начал фантазировать. Мы одни в магазине. Антония, освещенная мягким светом, стоит у прилавка в нижнем белье. Таком, где сорочка и трусики — одно целое. Подбородок опущен, любящие глаза устремлены на меня. Манит пальцем.
Я приближаюсь. Она со стоном бросается мне на шею. Под тонким атласом я ощущаю ее отвердевшие соски, мягкое дыхание на моей шее. Она прижимается сильнее, покрывает мое лицо поцелуями.
Я изнемогаю от желания. Чувствую ее горячие руки под футболкой, затем ниже, и вот уже расстегнута молния и…
Кто-то подергал меня за рукав. Рядом стояла пожилая японка, затаив дыхание от восторга. В руках бумага и ручка.
— Прощу прощения. Ведь вы знаменитый американский актер Том Слоун?
На меня как будто вылили кувшин ледяной воды.
— Нет, — проговорил я, пятясь от нее. — Вы ошиблись.
Женщина расстроенно поплелась прочь, а я тут же пожалел. Надо было дать ей автограф Тома. По крайней мере хотя бы одного человека осчастливил.
Глава седьмая
Вернувшись в отель, мы разошлись по своим шикарным номерам, договорившись встретиться через час, когда она переведет первую страницу. Я бросил вещи на диван, набрал номер телефона Арчи, хотя не ожидал, что он ответит. Он и не ответил.
Неужели Арчи сам решил охотиться за Теччи?
Отдернув тяжелую штору, я посмотрел в окно на автомобили и людей внизу, на шпили замка Сфорца, где жил Леонардо в эпоху Возрождения до появления зубной пасты, телефонов и миниатюрных автоматических пистолетов. В сознании попеременно вспыхивали Грир, Теччи, Антония, отец. Ощущения сменялись так быстро, что я не мог их различить. Они смешивались, сплавлялись, пока не превратились в трясину, в которой я начал тонуть.
Когда-то давно я выпрыгнул из окна, маленький Пиноккио, нырнул в чрево кита, надеясь, что это поможет стать настоящим мальчиком. И вот пришло время, когда нет холостых выстрелов, никаких криков режиссера: «Снято! Прекрасно, Реб, давай сделаем еще один дубль». Что-то изменилось, или я по-прежнему деревянная кукла?
Зазвонил телефон. Я вздрогнул, снял трубку. Антония просила поторопиться. Я ополоснул лицо водой, вытерся, вышел в коридор.
Постучал в ее дверь.
Она вначале удостоверилась, что это я, затем впустила.
Босая, в белом махровом халате. Аккуратно причесана. Ну чистый ангел.
Я сбросил куртку, плюхнулся на мягкий диван.
— Перевели?
— Первую половину, — ответила она. — Он же писал задом наперед, так что пришлось потрудиться.
Антония села на подлокотник кресла. Ворот ее халата чуть распахнулся, открыв крутизну груди. Она дала мне возможность полюбоваться пару секунд, затем запахнула халат плотнее. Я напряженно сглотнул, чувствуя, что попал в капкан.
— Я заказала ужин, — сказала она. — Скоро принесут.
— Хорошо, если бы это были картофельные книши и сандвич с солониной из «Карнеги Дели». А к ним мягкий ржаной хлеб и острая горчица.
Антония рассмеялась.
— Угол Пятьдесят пятой и Седьмой авеню. Суп с клецками из мацы…
— Неужели? — воскликнул я. — Вы тоже бывали в «Карнеги Дели» и ели мясной бульон?
— С огромными клецками из мацы, — сказала она, показывая размер руками. — Они были замечательные.
— Конечно, замечательные.
— Да, но это все в прошлом. — Она неожиданно всхлипнула.
Я поднялся, сделал шаг к ней, но она жестом приказала остановиться. Проговорила сквозь слезы:
— Вон как у вас торчат пистолеты. И этот идиотский кинжал… Мне кажется, я больше никогда не буду жить нормально. Все время придется скрываться, прятаться. — Ее плечи затряслись.
Я подошел. Она хлюпнула носом, вытерла глаза, схватила мою руку. Меня как будто ударило током. Очень хотелось поцеловать, утешить. Но вместо этого я напряженно произнес:
— Мне тоже это все не нравится.
— Но я видела ваше лицо, когда вы разговаривали по рации с этим Теччи. И когда надевали портупею с пистолетами. Ваши глаза… в них была такая решимость идти до конца. Вас трудно понять.
— Неужели?
Она вытерла глаза, высморкалась.
— Да. Реб, в вас есть что-то такое неуловимое. У меня интуиция. Я смотрю на картину и вижу каждый нюанс. Как будто стояла рядом с художником, когда он ее писал. Накладывал мазок за мазком. А вы… у вас очень сложная, многоструктурная фактура, трудная для анализа. Одно лишь ясно — вы особенный.
Антония несмело улыбнулась.
Я хотел что-то сказать, раскрыл рот, но не смог выговорить ни слова. И направился в ванную.
— Куда вы? — спросила она.
Я не ответил. Вошел, открыл оба крана, уперся руками в края раковины, наклонился к великолепному зеркалу. Оттуда на меня смотрел я, с двумя полуавтоматическими пистолетами под мышками.
Но на этот раз не жужжали камеры, и реквизит был настоящий.
Я закрыл глаза. Неожиданно вспомнился поход в Белые горы в Нью-Хэмпшире вместе в родителями 4 июля 1976 года. Мне было тогда семь лет, а Соединенным Штатам исполнилось двести. День был очень жаркий.
Мы поднимались по крутому склону с рюкзаками, как мне показалось, целую вечность. Потом разбили палатку на плоском участке с видом на бурный ручей. Я принялся играть, перескакивать с камня на камень, и вдруг где-то далеко раздался ружейный выстрел. Давали салют. Я поднял глаза и тут же оступился. Ботинок соскользнул с мокрого, обросшего мхом, камня, и моя нога по колено погрузилась в холодную воду.
Сейчас я, видимо, интуитивно напоминал себе, что следует быть внимательным. Потеряешь бдительность — и конец. А мне предстояло защитить эту удивительную женщину.
Пока я отсутствовал, Антония переоделась. За это ей особая благодарность. Также прибыла тележка с ужином. Сыр, хлеб, большая серебряная тарелка с огромными креветками, фрукты, бутылка кьянти.
Я налил по бокалу вина. Антония немедленно выпила. Не глядя на меня, взмахнула бокалом. Я повторил, она выпила снова. Затем мы сосредоточились на еде. Антония ела быстро, с аристократическим изяществом, избегая встречаться со мной взглядом.
— Знаете, я только что осознал, что даже не знаю вашей фамилии.
— Антония Джиневра Джанелли, — ответила она, стряхивая с моих брюк крошки сыра.
В том месте, где она коснулась, колену стало очень тепло.
— Джиневра?