- Я его по глупости прихватил, - сказал Паштет. - Пристегнул к штанам, а потом уже не мог отстегнуть, руки были заняты. А он мне очень мешал.
- Если бы ты его не взял, погребение законсервировали бы, и рукопись осталась бы там, - объяснил Лерыч. - А про каких гостей вы говорили, Турдали-ака? Кто приедет?
- Какие-то телевизионщики и журналисты. Ждите завтра после обеда, так просили передать.
Поскольку утром из-за сообщения Турдали-ака не доработали положенного времени, решили выйти на городище к вечеру и приготовить для гостей сюрприз. Работа отряда Абдуллы над гончарной мастерской как раз подошла к концу. Мастерская была самая обычная: место для гончара, суфа, а вот печь оказалась уникальной. Она была целиком заполнена обожженной керамикой. Валерий Иванович очень интересовался этой печью и сам помогал копать.
Решили оборудовать печь в таком виде, как это было при гончаре. В ее чаше по кругу вставлялись глиняные штыри, на них лежали полочки из глиняных перекладин. На перекладинах за крючки-коромыслица подвешивались кувшины, чираги, все, у чего были ручки, и ставились стопками касы и ляганы. Для того чтобы глазурь одной плошки не прилипала к донцу другой, между ними клали трехлопастные керамические распорки.
Конечно, далеко не вся керамика осталась целой, но постарались: собрали, склеили, сложили, расставили. Когда все было готово, глянули и ахнули, так здорово получилось. Будто загрузил гончар печь для обжига, а сам вышел… на шестьсот лет.
Глава 27
ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ - КАКОЙ ВОСТОРГ!
На другой день прикатили на автобусе два телевизионщика из Ташкента, фотокор из «Правды Востока» - молоденькая девушка Лиля и какой-то их гость из Москвы, не имеющий отношения ни к телевидению, ни к газетам, ни к истории. Также приехал журналист из Самарканда на своей машине и местный, из районный газеты, - на рейсовом автобусе.
Гостей торжественно повели на городище. Ребят немного обидело, что убийство Улугбека их интересовало явно больше, чем раскопки, а печь произвела далеко не тот эффект, что на них самих. Разумеется, одно дело день за днем на жаре и в пыли раскапывать такую печь, знать о давней жизни Шахрухии и работе гончара, любить все это, другое - взглянуть сторонним взглядом. Только самаркандский журналист по фамилии Суворов, стоя над ямой, театрально воздел руки и вскричал: «Господа офицеры - какой восторг!»
- Какой пошляк, - возмутилась Гера.
Вскоре не очень приятное впечатление было забыто. Ребят снимали в яйцевидных углублениях печей, где они изображали работу, купающимися в Сырдарье, а еще в камералке. Снимали и городище, и лагерь. Телевизионщики привезли с собой ящик помидоров и засняли, как Гера с Рафиком режут их для салата в большой таз. Обедали весело. Потом мурыжили Паштета расспросами, как он провалился, как нашел кувшин и выбрался. Специально для гостя из Москвы Рафик притащил скорпиона и пустил ползать по столу. Суворов проявил большое мужество, со словами: «Пуля - дура, а штык - молодец!» - он взял скорпиона в руку таким способом, каким показал ему Рафик. Потом подошла фотокор Лиля и стала визжать, хотя никто на нее скорпиона не напускал. Рафик убрал насекомое в спичечный коробок, а Лиля передергивалась и восклицала:
- Какая гадость! Прозрачный, да еще и с клешнями! У меня даже гусиная кожа! Не могу!
- Он как светлый янтарь, - мечтательно произнес Марат, чтобы поддразнить девушку.
- Ничего омерзительнее представить невозможно! Много их здесь? Как вы можете тут жить?
Рафик только презрительно пожал плечами и унес скорпиона, а Лерыч ответил:
- Все живы. А местные ребятишки босиком бегают.
- При заряжении ружья - приклада на землю отнюдь не ставить! - строго сказал Суворов.
Паштет еще до обеда спросил у Лерыча, почему журналист так странно выражается. Лерыч объяснил, что тот цитирует своего великого однофамильца - генералиссимуса, который написал книжку о том, как обучать солдат и воевать. «Наука побеждать» называется.
- У каждого свои пристрастия. У нас - Ходжа Насреддин, у него - генералиссимус Суворов.
- В отличие от нас его реакции явно неадекватные, - заключил Паштет.
Суворов и остальные расспрашивали Лерыча об истории Шахрухии, и он отвечал в своей всегдашней спокойной и доброжелательной манере, давая возможность и ребятам вставить слово. Но, конечно, героем дня стал Паштет. Он старался быть скромнее, но ничего не мог с собой поделать, а тогда плюнул - может, и представился-то единственный в жизни случай побыть нескромным.
- Как же все-таки рукопись Улугбека попала в могилу? - допытывались журналисты. - Вы представляете?
- Отчего ж не представить, - ответил Лерыч. - Представить можно. Но, разумеется, это только догадка.
- Так у вас есть догадка? - удивились и возмутились ребята. - И вы молчали?!
- А что говорить, пока погребение не вскрыто? Может, мы обнаружим такое, что в корне уничтожит мою версию.
И журналисты, и ребята стали упрашивать рассказать версию и расселись вокруг Лерыча, а Суворов приготовил диктофон. Вид у Лерыча был хитрый. Он погладил свою бородку снизу вверх, выдержал театральную паузу и начал рассказ.
Глава 28
ВЕРСИЯ ВАЛЕРИЯ ИВАНОВИЧА
В последний раз прогремел барабан. Потом кожу его разорвали, палочки сломали. Никого больше не позовет на войну барабан Шахруха-счастливца! Облаченные в траур бросались на землю, посыпали себя пылью, расцарапывали бритые головы и накрывали шею войлоком. Гаухар-Шад - мать Улугбека и вдова покойного Шахруха, надела синие одежды, лицо чернила, волосы рвала, но душу ее снедала не скорбь, а неуемное желание власти. Она мечтала посадить на престол своего воспитанника, любимого и послушного внука - Алауд-дуалу.
Как и после смерти Тимура, претендентов на трон нашлось много, но султан Улугбек, единственный из оставшихся в живых сыновей Шахруха, старший в роду, полагал, что империя по праву принадлежит ему. Так ввязался он в борьбу за наследство со своей матерью и племянниками. В то время у Улугбека было два взрослых сына: Абдул-Латиф и Абдул-Азиз.
Старший, Абдул-Латиф, воспитывался в Герате, у бабки Гуахар-Шад. Царевич был умен, смел и крайне честолюбив. Его младший брат Абдул-Азиз остался при дворе Улугбека, в Самарканде. Этот был болезненным и не совсем полноценным умственно. Почему Улугбек питал привязанность к безвольному, избалованному, никчемному сыну? Может, потому что тот был младше и рос на глазах? А бывает, родители больше любят и жалеют неудачных и больных детей, чем удачных и здоровых…
Абдул-Латиф знал, что отец предпочитает ему дурачка. А у бабушки любимцем был его двоюродный брат Алауд-дуала. Обделенный любовью Абдул-Латиф страдал от ревности, жаждал власти, подвигов и почета. Тем не менее после смерти деда Абдул-Латиф с мечом встал на сторону отца. Тогда он хотел видеть его главным властителем, а себя - гератским.
Борьба шла с переменным успехом. Но кроме претендентов на престол, у Улугбека был еще один могущественный враг - церковь. Шли по дорогам несчастной Тимуровой империи оборванные шпионы-дервиши, собирая в плошки из выдолбленных тыкв милостыню и распуская страшные слухи про безбожника и колдуна Улугбека. А шейхи успешно сеяли вражду между сыном и отцом. И Улугбек допускал ошибку за ошибкой. В сражении под Гератом Абдул-Латиф сыграл решающую роль, однако победителем Улугбек провозгласил младшего сына. Еще больше он оскорбил Абдул-Латифа, когда в завоеванном Герате не отдал принадлежащих ему ценностей. Сам Улугбек собирался в Самарканд, оставлял гератским наместником старшего сына, но почему-то позволил своему войску грабить город и всячески показывал народу, «кто в доме хозяин». При Шахрухе к Абдул-Латифу относились с большим почтением, чем теперь.
Не успел Улугбек дойти до Самарканда, а Герат уже был в руках Алауд-дуалы и его бабки-интриганки. Абдул-Латиф смертельно обиделся, что Улугбек не бросился к нему на помощь, а отдал во владение другую область - словно кость кинул. Абдул-Азиз меж тем сидел на золотом тимуровом троне в Самарканде! Капля за каплей полнилась чаша обид Абдул-Латифа, пока не пошел он с войском на родного отца.
Три месяца стояли Улугбек с сыном друг против друга на берегах Амударьи, но переправиться через реку и нанести удар никому не удавалось. Неизвестно, чем закончилось бы все это, но подоспело известие о восстании в Самарканде, которым бездарно управлял младший сын. Улугбек был вынужден вернуться, а Абдул-Латиф со своим войском переправился через реку и уверенно устремился следом, занимая встречные города. Когда Улугбек навел дома порядок, назначил временного начальника, забрал младшего сына и пошел на Абдул-Латифа, тот уже был под Самаркандом. Здесь Улугбек потерпел окончательное поражение и бежал в Самарканд, где нашел запертые ворота. Тогда вместе с Абдул-Азизом и несколькими верными нукерами он поскакал в Шахрухию. Но и тут-ждала измена. Выбора не оставалось: Улугбек решил добровольно следовать в Самарканд.
Сорок лет он правил Мавераннахром, и была страна цветущим садом, а столица - Жемчужиной Вселенной! Все это в прошлом, и горечь потери велика. Предательство сына, как и его снисхождение, пережить трудно. Но он смирится, и остаток дней проведет в научных беседах, чтении и наблюдении за звездами, за вечным и прекрасным их движением по куполу неба.
Предполагал ли Улугбек, что проститься предстоит не только с властью? Закрадывалась ли такая мысль в его голову? Мучили ли его страшные подозрения?
А теперь внимание! История кувшина начинается здесь, у ворот Шахрухии. Сейчас Улугбек повернет в Самарканд. А пока, велев слабоумному сыну и нукерам скакать вперед, он задержал одного, самого преданного, и вручил ему спрятанную под халатом рукопись, обернутую в тонкий шелк цвета чайной розы. Это было последнее, что он писал в Самарканде и, отправляясь в поход, захватил с собой. Улугбек сказал нукеру:
- Сын мой, спрячь эти бумаги, чтобы никто до них не добрался. Это самое ценное, что у меня осталось. Поклянись, что исполнишь.