Денису показалось тогда, что в его грудной клетке вместо сердца поселился живой воробышек. Он ощутил, как забились, затрепетали его крылышки, и каждое пёрышко тихо вздохнуло. Воробышек открыл клювик и спросил сам себя, – я жив? – Денис раньше не знал, что у него такое особенное сердце.
У Валентины Михайловны были пепельные волосы волнистые и короткие, как корона. Мягкий грудной голос. И глаза похожие на речные камни, омытые набежавшей волной… большие… серые… задумчивые…
Она ходила на высоких каблуках.
Мало кому из ребят было интересно читать школьные учебники, где материалы были изложены скучным, тяжеловесным языком.
Денис, например, при чтении учебника всегда представлял несчастного профессора его написавшего – сидит седенький, бедненький старичок – сухой-пресухой с непременно высунутым языком и язык у него вялый-превялый, потому что Валентина Михайловна всегда говорила, – конечно, учебный материал изложен вялым языком, но всё-таки, дети, вы должны стараться вникнуть в смысл изложенного материала. Нужно уметь работать самостоятельно, – добавляла она.
У самой Валентины Михайловны язык был абсолютно не вялый, а совсем наоборот, живой и яркий.
Она помимо учебного материала, рассказывала много захватывающих историй.
Благодаря весёлым насыщенным рассказам Валентины Михайловны, Денис до сих пор помнил, что сахар из свеклы впервые выделил в 1747 году немецкий химик Маркграф.
Правда, когда это случилось, и немало удивлённый учёный поспешил осчастливить своим открытием человечество, мир, как всегда пропустил благую весть мимо ушей.
Утешает одно, что у Маркграфа был энергичный ученик Ахару. Он прочистил миру уши, и мир мало-помалу занялся-таки, выращиванием сахарной свёклы.
Ради прекрасных глаз Валентины Михайловны Денис с почти молитвенным экстазом зубрил науку о веществах и превращении их друг в друга.
Он с несказанной нежностью любовался руками Валентины Михайловны, которая из спичек и пластилина сооружала модели кристаллических решёток.
Он засыпал с мыслью о полярных и неполярных связях…
Ему даже во сне снились протоны, нейроны и изотопы.
На стене в своей комнате он повесил портрет Дмитрия Ивановича Менделеева.
И когда он смотрел на этот портрет, то видел перед собой не бородатое лицо великого учёного, а нежный лик Валентины Михайловны.
И периодическую систему элементов Дмитрия Ивановича он обожал только за то, что о ней рассказывала с воодушевлением Валентина Михайловна.
Все остальные ребята из его класса в это же самое время все, как один, были влюблены в Катю Иванову. Она считалась первой красавицей 5-А класса.
Бог знает почему…
У Кати Ивановой было круглое усыпанное веснушками лицо, курносый вздёрнутый носик и волосы, которые ни за что не хотели быть причёсанными. Они торчали в разные стороны даже заплетёнными в косички – одна косичка вверх, другая вниз.
Катя была небольшого роста, пухленькая и кругленькая. Она всегда была весёлой и бойкой. Ни у кого на свете не хватило бы фантазии представить Катю в состоянии уныния или хотя бы неулыбающейся.
Чем она покоряла сердца юных джентльменов 5-А класса неизвестно, может быть тем, что сама была уверена на все сто в своей неотразимости.
Денис часто видел маму Кати Ивановой. Она тоже была рыжей, веснушчатой толстушкой с короткими ногами и высоко поднятой головой.
Когда Денис смотрел на маму Кати, ему казалось, что он видит перед собой прекрасную королеву, у которой злая колдунья отняла неземную красоту, но эта отнятая красота всё равно каким-то необъяснимым образом незримо присутствует и озаряет некрасивый облик, делая его желанным и привлекательным.
Папа Кати Ивановой боготворил жену и обожал дочь. Денису он напоминал подсолнух, который тянется к двум солнцам одновременно.
Любимая учительница Дениса Валентина Михайловна вышла замуж и ушла в декретный отпуск. Потом её мужа кадрового офицера перевели в другой город.
И Денис больше никогда не видел предмет своих отроческих воздыханий.
С тех пор прошло четырнадцать лет. А он по-прежнему помнил её двадцатидвухлетней – хрупкой и светлой. И благодарил судьбу за то, что она была в его жизни.
Сердце Дениса из желторотого птенчика воробья превратилось со временем в совсем другую птицу, и он не спешил влюбляться вновь.
Потом на его голову свалилась Ирина. И серый пепел остывшей вулканической лавы засыпал следы, по которым ступала любовь.
Денис начал склоняться к мысли, что больше не полюбит никогда.
И вдруг, появилась Элен! Он увидел её впервые в ресторане, куда был приглашён Игорем Барловым по просьбе его дяди.
Денис увидел Элен! Только её! И весь остальной мир перестал для него существовать.
Любуясь Элен, он даже не заметил пышную красавицу Розу, которая вполне могла заслонить весь ресторан со всем обслуживающим персоналом и посетителями своим роскошным телом… и не только. С огромными сверкающими тяжёлыми бриллиантами серьгами Розы не осмеливались соперничать даже хрустальные люстры ресторана. Они скромно замирали, и едва зазвучала музыка, угасли, уступив возможность освещать зал интимному мерцанию бронзовых бра и длинных свечей в канделябрах под старину.
Элен прекрасно танцевала, была не слишком разговорчива, слегка задумчива и от её улыбки веяло светом и прохладой, как от утреннего сада в самом начале мая…
А потом она почему-то стремительно быстро опьянела. И он хотел позаботиться о ней.
Кто знал тогда, что всё сложится именно так, как сложилось.
Какой вычурный и жестокий узор начертала судьба.
Денису хотелось встряхнуть калейдоскоп прошедших дней и ночей, изменить события, чтобы миру предстала мозаика из света и неги. Голубое небо… золотые листья…тихий шёпот ветра и шаги Элен…рядом с его шагами, и её спокойная счастливая улыбка.
И больше ничего он не станет просить у судьбы. Ничего! Только это.
Денис не заметил, как дошёл до «Старой хижины».
Он взял номер. И внезапно почувствовал облегчение, словно кто-то неведомый пообещал ему исполнить всенепременно его просьбу.
Денис опустился на постель. И его изнемогшая от страданий и борений последних дней душа, доверчиво вошла в объятия Морфея.
Глава 26
Казаринов уже собрался выходить из дома, как зазвонил телефон.
Он снял трубку, – майор Казаринов слушает, – произнёс Валерий по привычке.
– Здравствуйте. Это Мирослава.
– Мирослава? Что случилось? – вырвалось у него более порывисто, чем следовало.
– Можно я подъеду сейчас к вам? – спросила она.
– Где вы находитесь? – задал он встречный вопрос.
– На углу Екатерининской, возле булочной.
– Хорошо. Ждите меня там. Никуда не уходите. Я подойду через десять минут.
– Жду, – Мирослава первой положила трубку.
Казаринов быстро вышел из квартиры и бегом сбежал по ступенькам. Дверь подъезда захлопнулась за ним.
Он шёл по улицам родного города быстрым уверенным шагом.
Ровно через десять минут майор приблизился к терпеливо ожидавшей его Мирославе.
– Что случилось? – повторил он свой вопрос, заданный по телефону.
В это время в глазах Мирославы что-то промелькнуло. Зрачки её расширились.
Она точно зачарованная смотрела на волосы майора Казаринова.
Лучи рассвета казалось, высвечивали каждый волосок его аккуратной причёски.
Волосы переливались и отбрасывали едва уловимые отсветы, точно солнечный свет перекатывался с волоса на волос мягкими волнами.
– Что с вами, Мирослава, – удивлённо спросил майор.
Она как-то странно вздохнула.
– Вам нравятся мои волосы?
– О, нет, – произнесла она поспешно.
– Вот, как, – улыбнулся он, – а я уже начал надеяться на взаимность.
– Простите, – спохватилась Мирослава, – у вас чудесные волосы!
– Спасибо, – ответил он с иронией.
– Но дело не в этом!
– А в чём?
– Понимаете, оттенок волос может меняться.
– Моих?!
– Нет. Вообще. При разном освещении он разный – в тени, на солнце, при электрическом освещении, при луне и так далее.
– Допустим. Но что же в этом такого, что могло вас взволновать?
– Ваши волосы вспыхнули на солнце, и я увидела их иначе, чем раньше и вдруг поняла, что оттенок волос меняет не только освещение, но и такая банальная вещь, как оттеночный шампунь.
– Я не крашусь! – возмутился майор.
– О, господи! При чём здесь вы?! Казаринов! Как вы не поймёте! Я думала об Элен! Она сказала мне, когда я приехала в агентство, что в её салоне могут полностью изменить женщину, а могут всего лишь чуть-чуть изменить цвет волос. Понимаете, чуть-чуть! Никто и внимания не обратит, а сама женщина уже чувствует себя изменившейся.
Майор кивнул, хотя ни черта не понимал, но подумал, что разберётся по ходу дела.
– Ну и? – спросил он.
– Элен владелица салона и может пользоваться его услугами, когда ей вздумается. Её волосы при нашей первой встрече и при второй отличались, но я не придала этому «чуть-чуть» значения.
– Почему же теперь это так важно?
– Потому, что помните, мне показалось странным, что в сумочке Элен найдены волосы.
Он молчал… мало, что понимая.
– Вы взяли их и сравнили с волосами, что обнаружили в руке Ирины?
– Да. Это так, – согласился майор.
– Ну, так вот, вам нужно немедленно взять волосы с головы Элен и снова провести экспертизу.
– Не вижу смысла, – майор скептически улыбнулся.
– В гостинице был изъят стакан, – продолжала Мирослава, – на котором в ходе расследования были обнаружены отпечатки пальцев Элен. Так?
– Так, – согласился Казаринов, – и даже следы её губной помады и слюны.
– Но на дне стакана не было силуэта косых парусов.
– Ну и что?!
– Как, то есть, ну и что?! – изумилась Мирослава, – этот силуэт начертан на всех стаканах «Брига».
– Он мог стереться, – заметил майор.
– Портье уверен, что нет.
– Ну, мало ли что…
– Силуэта на дне стакана не было, – перебила его Мирослава, – но были неглубокие царапины.