смог управлять им, а Шарлотта сейчас вряд ли была способна все это воспринимать.
— Я хотел все исправить, — сказал я. — Но боюсь, ничего не выйдет, потому что все непросто: может ли стать освободителем тот, кто так не свободен, как я. — Я надел в прихожей пальто и вернулся в комнату. — А что касается нас с тобой, — сказал я, — то я слишком долго мирился с таким распределением ролей, при котором я — твой муж, а Ланквиц — твой бог и господин. Я должен был поломать это еще семь лет назад, и жаль, что не сделал этого.
Когда я уходил, Шарлотта так и сидела не шелохнувшись. Она не ответила на мое «до свидания», и я толком не знал, слушала ли она меня.
Когда около полуночи я въехал на институтскую стоянку, в новом здании были освещены окна нижнего этажа, а в старом — отдела химии. Мерк был на «Роботроне» один с операторшей, я стал помогать ему. Он был доволен, потому что работы было много, возникла тьма проблем, я упомяну об этом лишь вскользь. Атмосфера царила деловая, спокойная. Это просто было бы смешно, подумал я, если бы Вилли или кто-нибудь другой вздумал обижаться! Мерк, должно быть, давно понял, что взял неверный тон. Правда, он строил фразы так, чтобы не обращаться ко мне на ты, — впрочем, может быть, мне это только казалось.
Я прошел по коридору и заглянул в освещенную комнату, где работал Леверенц с программистами и операторами. Лабораторные эксперименты непрерывно поставляли данные, которые в виде кривых или таблиц поступали на машину, где обрабатывались и перфорировались. Это была обычная работа. Естественно, все время возникали новые, непредвиденные трудности. Какой-то процент ошибок, например, был просто запланирован, однако нам неожиданно потребовалось провести интерполяционные кривые для проверки некоторых промежуточных данных, которые могли оказаться выпадающими или совсем бессмысленными. Нам с Мерком пришлось просидеть над этим два часа, пока через машину гонялась программа оптимизации трубопроводной сети.
Потом я долго разговаривал с Хадрианом, он на удивление хорошо справлялся с теми задачами, которые мы перед ним ставили. И все-таки чувствовалось, что в отделе химии нет многолетнего навыка совместной работы. Хадриановские химики мыслили узко, им не хватало понимания тех особых требований, которые предъявляла ЭВМ. Хадриан, сидя за столом в своей стеклянной комнатке, просто тонул в груде материалов, которые на него обрушились. Я договорился с одним сотрудником с ЭВМ, чтобы он помог отобрать все, что было для нас существенно. Еще в прошлую среду и четверг во время говорильни были распределены роли, так что каждый знал свой участок работы. Однако сейчас выяснилось, что даже опытным химикам не хватает понимания общих задач. Я еще раз подробно объяснил каждому, кто работал в этот ночной час, о чем идет речь и чего мы добиваемся. Эти опыты только в том случае правильно моделировали отдельные ступени каскада, если каждый проводился в определенных условиях. Здесь перед аналитиками вставали непривычные задачи: им нужно было скрупулезно придерживаться рабочей программы, предусмотренной графиком Вильде. Сотрудники Хадриана, которых я теперь видел в деле, все без исключения поддерживали нашу затею и вместо скучной лабораторной рутины, которой занимались годами, с большой охотой взялись за непривычную и трудную работу. Правда, в этой ночной смене были главным образом люди молодые. О приказе шефа меня больше никто не спрашивал.
Я снова зашел к Хадриану. Было около четырех.
— Мы прикомандируем к вам Леверенца, — сказал я. — А вы, пожалуйста, поговорите с коллегами, которые сменят тех, кто работал ночью. Было бы лучше всего, если бы вы каждому в отдельности объяснили: и для медленных промежуточных реакций с периодом полупревращения более пяти минут в случае отбора отдельных аналитических проб большое значение имеет точное время отбора. Потому что даже опытные химики склонны думать, что в условиях лаборатории можно не обращать внимания на временной фактор. — Я чувствовал смертельную усталость. — Еще остается достаточно нерешенных проблем, которые меня тревожат.
Хадриан слушал меня, кивал, курил сигарету за сигаретой и вдруг заговорил, как всегда, как-то неопределенно:
— Видите ли, думается, что это не невозможно… То есть в крайнем случае можно было бы привести какие-то аргументы, сослаться на круг задач, стоящих перед институтом… Но даже и тогда это все-таки трудно, очень трудно…
— Не говорите, пожалуйста, загадками! — сказал я.
— Коллега Киппенберг, — Хадриан заговорил вдруг на удивленье четко. — Конечно, у меня имеются и такие сотрудники, которых интересует только зарплата и собственный покой, ну и, чтобы как-нибудь просуществовать… Понимаете? Захотели бы вы объединиться с этими сотрудниками, как это мне пришлось только что сделать? Потому что молодые здесь… — Он выпустил облако серого дыма, окутавшее его лицо. — В конце концов их удалось как-то успокоить. Вы показали пример, как, к сожалению, в необходимых случаях можно воспользоваться правом начальника. Но гладко такие вещи не проходят, то есть вряд ли проходят. Потому что кого-нибудь, поверьте мне, мы можем нравственно сломать, я имею в виду, если… — и он указал на большую установку, — все это сейчас разобрать, а потом наугад пробовать один класс веществ за другим… Да что я буду вам объяснять про нецеленаправленные поиски случайного попадания.
— Максимум возможного — один случай на десять тысяч, — сказал я. — Я знаю, что, например, Нэшнл Канцер инститьют в США испробовал сто тысяч веществ с целью противоракового воздействия, однако не было найдено ни одного, которое отвечало бы ожиданиям.
— Но они хоть по крайней мере знали, чего искали, — промолвил Хадриан с оттенком грустного юмора. — Мы же ищем вещества и не знаем, какое они должны иметь воздействие, главное, чтобы что-нибудь как-нибудь действовало! Кортнеровский отдел определит, что этот препарат нельзя применять, потому что он каким-то образом вредно действует на почки, или на печень, или еще на что-нибудь. Так и идет, все при деле, научные планы прекрасно выполняются.
Я встал.
— По отношению к вам, — сказал я, — я вовсе не хотел разыгрывать начальника, да мне это и несвойственно! Извините меня, мой резкий тон относился не к вам, а к моим сотрудникам, потому что все-таки должны быть какие-то границы, пока существует личная ответственность. Не будем обольщаться: директор института не вы и не я. И если бороться против решения шефа, то, как вы думаете, сколько пройдет времени, пока найдется арбитр, авторитетность которого признают обе стороны? А как раз времени-то у нас и нет!
Около семи часов Хадриана должен был сменить Шнайдер, и только после обеда соберется вся рабочая группа. Я решил остаться в институте и прилечь на часок в комнате отдыха.
Хадриан проводил меня до лестницы.
— Ответственности, дорогой Киппенберг, — сказал он, — не формальной, а в высоком смысле, все мы, в общем-то, боимся. Что же будет? Кто укажет нам путь? У вас есть какие-нибудь реальные надежды?
Он попытался встретиться со мной взглядом, но я тер глаза, которые горели от усталости.
— Трудно сказать, — ответил я. — Моя надежда — Босков. Вы должны лучше меня знать, может ли партийная организация выступить против администрации.
— Конечно, — согласился Хадриан. — Но для того, чтобы разрешить такой сложный конфликт, тоже понадобится время. — Прощаясь со мной, он сказал: — Отдохните. Вам еще пригодятся ваши нервы.
Он повернулся и пошел, я смотрел ему вслед, и мне показалось, что он снова вернулся в свое тусклое существование, и виной этому был я: ведь от меня не исходило даже искорки оптимизма, и мысль о том, что нужно продолжать работу любой ценой, не могла меня увлечь.
В подвале, в комнате отдыха, я, не раздеваясь, бросился на кровать, подвинул к себе телефон и позвонил вахтеру, чтобы он разбудил меня, как только в институте появится Босков. После этого, совершенно измученный, я уснул. Когда меня разбудил звонок телефона, была уже почти середина дня.
Сполоснув лицо холодной водой, я побежал к себе в кабинет. Где-то в шкафу или в столе должна быть электробритва. Мне необходимо было выпить кофе. Я позвонил фрау Дегенхард.
— Вы одна? — спросил я. Шнайдер был в отделе химии. — Полцарства за чашку кофе! — сказал я.
— За чашку такого скверного кофе я не потребую полцарства! — ответила она.
Я достал электробритву, но зеркала у меня не было, к тому же я привык к безопасной, и вся эта процедура оказалась совершенно бессмысленной. Я провел щеткой по волосам, оглядел себя и подивился тому, что костюм из дорогой шерстяной ткани мог так измяться за каких-то несколько часов сна.
У фрау Дегенхард я даже не присел. Кофе был если не крепкий, то хотя бы горький, я выпил его стоя.
— Надеюсь, вы не скрываетесь от меня, с тех пор как вернулись из Тюрингии? — спросила она.
— Времени нет! — ответил я между двумя глотками.
— Это, может быть, просто отговорка, — сказала она. — Но так и быть, поверим. Говорят, ваша поездка была успешной, — она сказала это словно мимоходом, сортируя толстую пачку протоколов эксперимента. — А в поездке вы с пути не сбились?
Я не сразу сообразил, что она имеет в виду. Разговор, на который она намекала, был, мне казалось, так давно, хотя с тех пор прошло всего несколько дней.
— Ничуть, — ответил я. — У меня не было ни малейшего повода вспоминать о вашем предостережении. — Я поставил чашку на стол, поблагодарил, и вдруг меня что-то подтолкнуло, я спросил: — Вы сказали не все?
Она оторвалась от работы и заговорила, раздумчиво а серьезно:
— Никто толком не понимает, что сейчас разыгрывается. Всех очень удивило, что ваша жена вернулась. И в рабочей группе атмосфера сейчас не самая лучшая. Вы вчера тоже повели себя не лучшим образом, ведь не каждый мог понять, насколько вы удручены всеми этими обстоятельствами. Вам не позавидуешь, если подумать, какая вам предстоит борьба. Я желаю вам, чтобы ваша жена вас по-настоящему поддержала!