— Робби раскусит, — заверил меня Мерк. — Вопрос времени.
— А сколько времени вам понадобится? — спросил я.
На это Леман:
— Будь я Христос, я в этом — и только в этом — случае мог бы предсказывать будущее. Но я не Иисус Христос — уж не взыщите.
— А если по-человечески, тогда сколько?
— Сегодняшний день и завтрашний — наверняка, а может, и еще дольше.
Но тут раздался львиный рык Харры, и все вокруг смолкло.
Харра воздвигся перед дверью в своем немыслимом черном пиджаке, отвороты и карманы которого блестели, как хороший кусок сала, в коротких, не по росту брюках, которые открывали взгляду сползшие зеленые носки. Недокуренную сигару он держал в руке, и я внимательно посмотрел, нет ли там огня вопреки категорическому запрету. Непритязательнейший из людей, он даже жажду утолял водопроводной водой — не из жадности, а из убеждений, — но курил самые дорогие сигары, какие только можно было достать у нас в стране: большие черные «гаваны», каждая сигара по отдельности уложена в стеклянную трубочку, а каждая дюжина трубочек упакована в плоскую деревянную коробку. Такую коробку он всегда таскал с собой, засунув между рубашкой и подтяжками, поверх этой конструкции он надевал пиджак и потому — учитывая уже имеющиеся нарушения осанки — выглядел одинаково сутулым как спереди, так и сзади. Вот и сегодня он красовался перед нами, сутулый, кривобокий еще больше, чем обычно, и, тыча сигарой в сторону одного из программистов, к великому удовольствию всех присутствующих, приветствовал на свой лад доктора Папста:
— Annuntio vobis magnum gaudium: papam habemus! — загремел он. — Возвещаю вам великую радость: к нам прибыл высокий гость, коего я сердечно приветствую. Добро пожаловать — возглашаю я в честь нашего высокочтимого и глубокоуважаемого коллеги из Тюрингии, хитреца и проныры.
Доктор Папст стоял возле меня. Его морщинистое лицо выражало растерянность, ибо повадки нашего Харры и его заумные речи были ему внове. У Боскова на лице был написан откровенный ужас. Впрочем, ведь не мог же Харра знать о несчастье, постигшем доктора Папста?
— Да, да, хитрец и проныра, — громыхал Харра. — Оказывается, речь идет не только об уже упомянутых выше проблемах программирования. Оказывается, досточтимые коллеги привезли с собой вдобавок целый вагон разной чепухи, исходя, во-первых, из той общеизвестной истины, что в этом доме свято чтут законы гостеприимства, а во-вторых, из ошибочной предпосылки, что мы задаром предоставим машинное время малоимущему провинциальному заводу, не так ли? Я призван опровергнуть эту ошибочную предпосылку и в сердечном согласии с нашим коллегой Вильде, которого мы с полным основанием побаиваемся, сообщить, что у нас, как и у всех люден, час машинного времени стоит шестьсот девяносто марок плюс десять марок в фонд Вьетнама, о чем я здесь принимаю единогласное решение и ставлю в известность. А делаю я это с единственной целью — чтобы нашим гостям не заблуждаться на сей счет с самого начала. — И Харра снова сунул в рот сигару и одобрительно кивнул неизвестно кому.
По лицу Папста можно было догадаться, как неприятны ему упреки Харры.
— Мы ведь и не собирались, мы никогда не собирались даром… — Он схватил Боскова за плечо. — Неужели ты думаешь, у нас могла возникнуть такая мысль?
— Не совсем так, — отвечал Босков, — скорей, я думаю, что это Вильде подослал Харру выложить тебе все прямо в лицо. Но это… это мне крайне неприятно.
— Что ты, что ты, — сказал Папст, — это мне должно быть неприятно, а не тебе. Нам следовало заранее и в письменном виде высказаться на этот счет…
— Ничего подобного! — отозвался Босков. — Это все штучки Вильде. Он вечно боится, как бы мы не пошли по миру.
Я взглянул на часы. На этот понедельник у нас со Шнайдером были намечены опыты, и приезд гостей из Тюрингии не давал никаких оснований менять решение. Мое присутствие в машинном зале никому больше не требовалось. Я хотел только перед уходом сговориться с Папстом, чтобы вместе поужинать. Его спутники взяли билеты на вечер в театр. Но тут Боскова позвали к телефону, я услышал, как он говорит: «Кто, кто? Товарищ Ванг? Сейчас иду!» Я встал у него на дороге. Он доверил мне выбрать время и место ужина, а Леман подцепил Папста и оттащил его в сторону.
Я ждал. И сперва бездумно, а потом заинтересованно копался в бумагах и чертежах, разложенных повсюду. На одном столе лежал мензульный планшет, на другом — план местности с изображением рельефа всей строительной площадки. Я не слишком в этом разбирался, но сумел понять, что в холмистой местности, уступами поднимавшейся от реки, возникает огромное количество технических трудностей и немало более чем сложных задач для ЭВМ. По мензульным листам я мог судить, что лес должен быть вырублен на нескольких гектарах, старый, горный лес, может даже древний, — это мне ужас как не правилось. Но, просматривая чертежи и планы, я все время подспудно чувствовал волнение другого рода. Из топографических схем передо мной возникала картина тюрингских гор: перекореженный ландшафт. Я слышал раскатистый перестук топоров, визг электропил, треск падающих стволов, слышал, как ревут моторы бульдозеров, как дорожные скребки раздвигают грунт по сторонам, как грохочут бетономешалки. И я видел людей, молодых и старых.
Папст все еще стоял возле Лемана. Я прогнал из мыслей картину строительной площадки. Я просмотрел документы и стопку светокопий, задерживая внимание то на одном, то на другом листе, хотел было положить к остальным, но замешкался: мое внимание привлекли карандашные наброски на полях.
В жизни не забыть мне эту минуту: я невольно оглянулся, ища глазами Боскова, но Босков ушел к себе, его вызвали. Сердце звучно колотилось у меня в груди. Кто-то дотронулся до меня, и я испуганно вздрогнул.
Это был доктор Папст. Он приветливо взял меня под руку и подвел к большому плану, словно хотел объяснить, как будет строиться его завод. Я показал ему светокопию с карандашными пометками и спросил:
— Это что такое?
Папст оживился.
— Вы с прицельной меткостью выхватили изюминку из пирога, — сказал он уважительно. — Это японская установка, которую собираются для нас приобрести. Здесь мы можем с чистой совестью сказать: на уровне мировых стандартов. Вас это интересует?
Я состроил «лицо без выражения» — а в сердце ледяной холод, голова работает ясно и четко.
— Я покажу вам документацию, — сказал Папст. Поискал сперва на одном столе, потом на другом, нашел наконец кожаную панку и скоросшиватель и протянул мне со словами: — Вот, просмотрите на досуге. Химику, несомненно, будет приятно видеть, как решили эту проблему японцы.
Я кивнул, полистал, посмотрел формулы и сразу вошел в курс дела. Я видел проспекты на английском языке, пробежал глазами переписку с плановой комиссией и с министерством внешней торговли, перелистал заводские сметы.
— Вы правы, — сказал я небрежно, — меня это, в общем-то, интересует. — Потом захлопнул папку и вроде бы так, к слову, заметил: — Насколько мне известно, это добро во всем мире добывают из растительных экстрактов. У нас этим, по-моему, занимается Дрезден либо Вернигероде. По моим сведениям, этот синтез давно уже считается возможным, но не считается экономичным. Он много дороже, чем импорт растительного сырья.
— Вы осведомлены просто на удивление! — в восторге вскричал Папст. — Цены на сырье на мировом рынке за короткое время подскочили во много раз. То ли это очередная манипуляция с ценами, как их любят устраивать западные импортеры, то ли истинное уменьшение запасов — поди разберись. Лично я думаю, что развивающиеся государства не желают больше продавать сырье по бросовым ценам, а торговцы отвечают на это бойкотом. Во всяком случае, вот уже несколько лет во всем мире проблема синтеза очень актуальна. И японцы, как видите, выиграли гонку.
Вот уже несколько лет! — подумал я про себя, а вслух сказал:
— Но ведь то, что здесь предлагают японцы, — это, по сути дела, старая, известная с тридцатых годов технология.
— Совершенно верно, — сказал Папст, — но они по-новому подошли к проблеме катализа, работают при сверхвысоких давлениях, для чего им пришлось создавать новые сорта высоколегированных сталей. То, как они справились с данной задачей, заслуживает внимания само по себе. Это и есть уровень мировых стандартов.
Тоже мне уровень, презрительно подумал я.
— Мощности, — продолжал Папст, — рассчитаны на сто пятьдесят процентов наших потребностей внутри страны, так что мы сможем работать и на экспорт. Мы уже заранее радуемся этой установке. И не просто радуемся, мы даже гордимся.
— А почему ее монтируют именно у вас? — спросил я.
— Потому что ее продукция всецело соответствует нашему будущему профилю.
— Я хотел бы еще раз на досуге хорошенько все это просмотреть. А сейчас, извините, спешу. Сколько вы пробудете в Берлине?
— На сегодня у нас есть комнаты в «Линден-отеле». А завтра посмотрим.
— Тогда давайте поужинаем вечером вместе с Босковом, — предложил я, — я закажу столик и дам вам знать. Жена у меня уехала в Москву, не то я бы с превеликой радостью пригласил вас и ваших коллег к себе.
— Ради бога, — замахал руками Папст, — зачем тратить время и силы! Очень даже хорошо, что вы соломенный вдовец.
— Ничего хорошего, — отвечал я и любезно добавил: — Мы любим принимать гостей. Вы могли бы и переночевать у нас. Но при сложившихся обстоятельствах будет лучше, если мы поужинаем в другом месте. — Я направился было к двери, но вернулся: — Вы привезли ее с собой, — я указал на папку, — только для полноты картины или здесь есть проблемы, которые требуют машинной обработки?
— Отнюдь, — сказал Папст, — мы просто упаковали все, что имеет хоть малейшее касательство к делу, половину нашего проектного бюро, вы же видите, — и он обвел рукой вокруг себя.
— Значит, встретимся за ужином, — сказал я с неизменной любезностью. — А до того я еще разок позвоню в Эрфурт. — С этими словами я ушел к себе.
От себя я позвонил, у Шнайдера никто не ответил, тогда я набрал номер лаборатории, трубку сняла фрау Дегенхард.