— Чего же мы ждем? — спросила фрау Дегенхард.
— Чтоб печка заработала, — ответил я.
— Зачем? — спросила она. — Мне не холодно.
— Переднее стекло все время замерзает, — терпеливо объяснил я.
Было, наверное, градусов шесть-семь ниже нуля. Холод пришел с востока; в Москве теперь, должно быть, все минус двадцать.
— А у Вильде стекло не замерзает? — спросила фрау Дегенхард.
— Еще как замерзает! — ответил я. — Сплошной лед с обеих сторон!
— Что же это он не ждет, пока печка заработает? — спросила фрау Дегенхард.
— Кто его знает, может, у него там прибор для слепых полетов, — заметил я. — Но что у него две дырки в талоне, это я знаю. Потерпите немного, сейчас поедем.
— Мне очень не хотелось бы, — сказала фрау Дегенхард, — чтоб Клаудия сама лезла в ванну.
Я выехал. Вахтер поднял шлагбаум. Я уселся поудобнее и не переключал вторую скорость, пока мы не выбрались на улицу.
— Вам действительно надо немного передохнуть, — сказал я. — Не знаю, у меня теперь нет уверенности, правильно ли мы поступаем, собираясь дополнительно загрузить вас в ближайшем будущем.
— Да что вы вообще обо мне знаете, — вдруг вырвалось у нее. — Разве я когда-нибудь не справлялась с работой в институте? А трое детей? Подите-ка вырастите их в одиночку!
С ее жизнью я и впрямь был знаком лишь в самых общих чертах. Ее отношение ко мне я всегда расценивал как теплое, но чисто товарищеское. Однако сегодняшний инцидент, начавшийся как шутка, а потом вылившийся во вполне серьезную сцену, показал, что в ее отношении ко мне кроется нечто такое, от чего у меня возникло тягостное чувство неловкости, но я тем не менее считал совершенно излишним задумываться над этим.
— Да, — сказал я уклончиво, — иногда личная жизнь требует от человека больше, чем работа.
Она хотела было возразить, но в это время я притормозил, да так, что машину занесло и мы едва не въехали на тротуар, лишь чудом не сбили столб с дорожным знаком, а фрау Дегенхард бросило прямо на меня.
— Вы прежде лучше водили машину! — сказала она, кинув на меня уничтожающий взгляд.
— А здесь лучше посыпа́ли, — отпарировал я. — Гололед, черт его побери!
Но на самой улице скользко не было.
— Посыпают чем ни попадя, — сказал я. — Вот бы Леман посчитал как-нибудь на своей машине.
— Что посчитал? — спросила фрау Дегенхард.
— Что выходит дороже, — объяснил я, — вмятины из-за гололеда или коррозия из-за этой дряни. Полезно было бы прикинуть, пусть приблизительно, хоть в грубом приближении!
— Зачем? — спросила фрау Дегенхард. — Подметки от этого не портятся.
Я искоса взглянул на нее: лицо ее было замкнутым или задумчивым, во всяком случае, сейчас оно мне показалось чужим. Всю дорогу она молчала. А я не предпринимал попыток ее разговорить. Где она живет, я знал, потому что прежде иногда подвозил ее. Когда мы остановились у ее дома, она все еще продолжала сидеть в машине, будто ей уже не нужно было спешить.
— Все были здорово шокированы, когда Вильде на вас набросился, — сказала она. — Но вас это не выбило из колеи.
— А что, по мне было заметно? — спросил я.
— Нет, — ответила она. — Я одна заметила. Потому что я все в вас замечаю.
— Я хотел, чтобы Вильде поднял шум, — сказал я, — но не думал, что он ополчится против меня.
— Пусть это послужит вам уроком, — сказала она.
Тогда я посмотрел ей в лицо и спросил:
— Что это вы на меня так взъелись? Думаете, я не вижу? Я же не идиот!
Она молчала.
Я добавил:
— Как сказал бы Босков, давайте выкладывайте, полегчает.
— Но не в машине же, — сказала она, — подниметесь со мной выпить чашку кофе?
— Согласен, давайте выясним все до конца.
До сих пор я ни разу не бывал в ее квартире и, поднимаясь с довольно тяжелой сумкой на второй этаж, спросил:
— Как вам здесь живется?
— Хорошо живется. У нас три комнаты, кухня, ванная, Третья комната крошечная, но мне хватает. А центральное отопление просто бесценная вещь.
Ей не понадобилось ни звонить, ни отпирать, потому что дверь распахнулась, едва мы оказались перед ней.
Я был знаком с детьми, и они меня знали, но я не видел их уже несколько лет. Вероятно, поэтому восьмилетняя Клаудия не захотела меня признать. Она еще не успела залезть в ванну, но дело уже явно к этому шло. Она была почти голышом, но чувства стыда, как видно, не знала: стоя в одной рубашонке, едва доходившей до пупа, она разглядывала незваного гостя, который здоровался с ее братьями, и пришла к выводу, что он чересчур высок.
— Ты Томас, — сказал я младшему, — а ты, значит, Михаэль, верно?
— Верно, — подтвердил старший.
— А вы тот самый Киппенберг, — сказал Томас мрачно, — который отправил маму в ссылку.
— Это он где-то подхватил, — невозмутимо произнесла фрау Дегенхард, снимая пальто.
Она прошла в кухню и поставила чайник.
— Очень грустно, — сказал я, — что в этом доме до такой степени упал мой авторитет! Может, модельки «олдтаймеров» поправят дело? У меня дома как раз две стоят без всякого применения.
Оба мальчика отреагировали, но не слишком бурно.
— «Олдтаймеры», конечно, вещь классная. Но у нас их еще нет, — заявил старший.
— Можешь считать, что есть! — сказал я. — А ты — Клаудия. Приветствую тебя, Клаудия!
Она молчала и смотрела на меня скептически, откинув назад головку с взлохмаченными волосами. Девочка была очаровательна, и я пустил в ход свою самую обворожительную улыбку. Но улыбка явно не произвела впечатления. Клаудия по-прежнему весьма критически смотрела на меня своими синими глазами, от которых я не мог оторваться.
— Я горячо приветствую тебя, Клаудия! — повторил я с нажимом.
Тогда она наконец протянула мне руку, но тут же свела на нет эту любезность:
— Я вас совсем не знаю!
— Ну как же не знаешь! — сказал старший. — Это же доктор с фотографии в гостиной.
Все еще не веря, она стянула рубашонку через голову и заявила:
— Вы ужасно громадный!
— В самом деле? — удивился я. — У нас в институте есть один Снежный Человек, так он еще больше.
— Это отговорки, — возразила она. — Мне вот нельзя говорить: Томас еще больше грубит!
Фрау Дегенхард вышла из кухни.
— Михаэль, ты мне сейчас отчитаешься! А вы, — обратилась она ко мне, — снимите наконец пальто!
— Ты сегодня опять уходишь? — спросила Клаудия. И уже с явным упреком: — У тебя что, опять собрание?
— Не прыгай тут голышом! — сказала фрау Дегенхард. — Живо марш в ванную!
Уже на пороге ванной Клаудия еще раз обратилась ко мне:
— А вы в нашу ванну совсем даже не поместитесь!
Фрау Дегенхард направилась в гостиную, и мы с Михаэлем последовали за ней. Для своих двенадцати лет он был большой и крепкий, но вел себя с такой же непосредственностью, что и младшие дети. Войдя в комнату, он достал кошелек с чеками и квитанциями.
— В кооперативе — десять сорок три. Восемь марок в химчистку… Значит, восемнадцать сорок три… — После недолгой паузы: — Минус девяносто за молочные бутылки, — прибавил он уныло. — Это будет семнадцать пятьдесят три… — Отсчитывая мелочь, он заметил: — Всем ребятам в нашем классе деньги за бутылки разрешают оставлять себе!
— Что такое! — сказала фрау Дегенхард. — Что значит всем? А Райнеру, а Инге? То-то! А другие меня не интересуют! — Она строго посмотрела на мальчика: — Только не делай кислое лицо! Скажи лучше еще спасибо, что за химчистку тебе не пришлось платить из карманных денег, потому что куртку ты нарочно выпачкал.
Михаэлю очень хотелось возразить, но он прикусил язык и собрался было выйти из комнаты, как фрау Дегенхард его остановила.
— А домашние задания у Томаса и Клаудии ты проверил?
— У нас сегодня был пионерский сбор, — сказал Михаэль.
— А твои, что тебе еще с понедельника были заданы? Положи тетрадку на комод в прихожей, я потом посмотрю. Портфели сложены? Почему? Почему все делается в последнюю минуту? Займись-ка этим! И проследи, чтобы Клаудия вытерла волосы, когда вылезет из ванны! Намажешь потом всем бутерброды и согреешь молоко, смотри только, чтоб не убежало, сам будешь плиту драить! Ровно в половине восьмого я зайду сказать спокойной ночи. Завтра после школы достанешь с чердака серый чемодан и сложишь туда ваши вещи, те же, что брали на осенние каникулы. Только не забудь на этот раз про рейтузы.
Мальчик был как на иголках.
— Мы что, уезжаем? С понедельника на каникулы? Тогда зачем уже завтра надо чемодан…
— Не болтай, у тебя много дел.
— Скажи только, мы уезжаем?
— Нет. Но, может быть, вам придется на некоторое время переехать.
Михаэль сгорал от нетерпения.
— Скажи, куда!
— Это еще не точно. К Босковам.
— К Босковам! Вот здорово! — обрадовался мальчик. — У них по крайней мере демократия!
Я рассмеялся.
Михаэль пояснил:
— Ну да, там так не командуют, как здесь.
— Марш отсюда! — сказала фрау Дегенхард. — Вам хорошо смеяться, — произнесла она, обращаясь ко мне. Ее лицо не было теперь энергичным, оно казалось усталым и измученным.
— Во всяком случае, вы держите свое потомство в руках, — сказал я одобрительно.
— Вообще-то Михаэль прав, — возразила она. — Слишком много запретов, все чересчур регламентировано, как в Пруссии. Но кто знает, что для них лучше! И двое мальчишек без отца…
Она встала и пошла на кухню: засвистел чайник.
Я остался один и перебирал в памяти все события этого трудного дня. С утра — на машине. Потом: Киппенберга к шефу! Неприятные минуты в комнате фрау Дитрих, они засели во мне как заноза. Я принял все удары под ложечку, нанесенные мне шефом в припадке неожиданной ярости, насладился его капитуляцией и уже чувствовал себя победителем, но под взглядом Боскова все это вдруг испарилось. Подъем и уныние перемежались в странной последовательности. Говорильню нашу я подвел к нужному результату, но мимоходом получил несколько ударов от Вильде. И вот едва я очутился в этой квартире — новые переживания.