А ведь когда мы составляли план нового здания, я подумал о каждом программисте, о каждой лаборантке, а вот про Трешке и его мастерскую не вспомнил.
Юнгман, слава богу, был тут, в подвале, это сэкономило мне время и отвлекло меня. Я забрал эскизы, которые он довольно аккуратно нанес на кальку, и подшил скоросшивателем. Как я выяснил, Трешке после тщательного изучения одобрил их. Ведь в понедельник уже не должно быть никаких вопросов! Мы с Юнгманом обсудили еще кое-какие детали, касающиеся конструкции экспериментальной установки в отделе химии, после чего он оставил нас с Трешке наедине.
Трешке завтракал. Он собрался было уступить мне свою табуретку, но я отказался и прислонился к верстаку.
— Осторожнее! — предупредил он. — Костюм испачкаете!
— Ничего, мир не рухнет, — ответил я. Собственно говоря, я и сам не знал, почему не уходил. — Да, действительно, когда видишь, что тут делается… у вас есть все основания жаловаться.
— А кто жалуется, — ответил Трешке. — Я, что ли? Варить только приходится во дворе, а так у меня все тут под рукой.
Я внимательно смотрел на этого тщедушного человека с большой головой, которая словно болталась на тонкой шее. Теперь я понял, почему тут задержался: просто хотел услышать новые предсказания. Правда, я обращался к оракулу совсем недавно, в минувшее воскресенье. До сих пор я пользовался таинственным даром Трешке знать все, что происходит в институте, не чаще двух-трех раз в год. Но так как самое худшее, на что можно было нарваться, — это суровое молчание, я все же рискнул:
— Ну, а что нового слышно у нас в институте?
Трешке дожевал, отхлебнул глоток из термоса и устремил на меня свои бесцветные глаза. Мне вдруг показалось, что на его лице мелькнуло некое подобие улыбки.
— Вахтер, — произнес он, растягивая слова, — еще получит от Боскова. А Анни, — Трешке покачал головой, — нужно бы за мужика замуж выйти, а не за институт. — Он снова откусил свой бутерброд. — Но вам-то что, вы ведь выше всего этого!
Это было на самом деле так. Нескончаемые институтские сплетни интересовали меня только в тех случаях, когда грозили отравить рабочую атмосферу или испортить жизнь кому-нибудь из сотрудников. Но сейчас, похоже, сплетничали обо мне, и обычное равнодушие сменилось легким беспокойством, ведь теперь в моей жизни существовал эксклав, некая резервация… Но я остался верен своему принципу и не выказал никакого интереса к его словам.
— А еще, — продолжал Трешке, — я обратил бы внимание на подружку Вильде.
Я понятия не имел, что собой представляла подружка Вильде. И, боясь проявить излишнюю заинтересованность, осторожно спросил:
— Но мне надо хотя бы приблизительно…
Трешке с мрачным видом перебил:
— Ничего плохого ни о ком говорить не хочу! — И прежде, чем приняться за работу, нехотя добавил: — А в том, что она слишком наивна, плохого ничего нет, верно?
Опять эти классические изречения оракула, понять смысл которых я не мог. Но большего из Трешке вытянуть было нельзя. Я собрался уходить.
— Еще один вопрос, — сказал я, уже направляясь к дверям. — Вы что-нибудь знаете о ящиках с приборами, которые стоят тут в подвале?
Трешке ткнул большим пальцем через плечо:
— Туда, где раньше электронный микроскоп был, они меня не пускают. — И махнул рукой на прощанье.
Я перешагивал через две ступеньки. Мы договорились с Босковом о встрече. Я почти опаздывал и забежал в свой кабинет только позвонить ему, что сейчас приду. Как обычно, он встретил меня у раскрытых дверей в коридоре.
Мы уточнили последние детали поездки в Тюрингию.
— К серьезному сотрудничеству, — сказал я, — тут у меня нет никаких иллюзий, нам дядюшку Папста вряд ли удастся склонить.
— Ну… Придется, значит, вашему толстому Боскову опять побегать! — вздохнул он. — Как бы только время выкроить! — Он принялся листать сначала календарь, потом список телефонов, при этом у него пугающе перехватило дыхание. — Ладно… Все-таки это предприятие, с которым мы не испортили отношений, несмотря на Кортнера. Ведь Кортнер если на что-нибудь соглашается, то только затем, чтобы у людей навсегда потом пропала охота иметь с нами дело. — К нему вернулось дыхание. — Это все такие дела!.. Ладно. В понедельник я этим займусь.
— Только бы вы у нас не свалились, — сказал я.
— Я-то что! — ответил Босков. — Давайте лучше выкладывайте, что у вас нынче утром на машине произошло?
— Трудно сказать, — ответил я и подумал: «А что же в самом деле произошло?»
У меня возникло ощущение, словно я был в каком-то тумане, а сейчас этот туман начал рассеиваться. Потому что, пока я коротко рассказывал Боскову о трудностях, с которыми столкнулся Леман при пробном счете, от этих трудностей и следа не осталось. Описание программы куда-то пропало, только и всего.
На это Босков отреагировал так, что я и в самом дело испугался, как бы его не хватил удар.
— Ну это… Это просто… Самое вопиющее разгильдяйство, которое когда-либо произошло в этой лавочке, в этом балагане! — простонал он.
Туман все больше рассеивался. Я снял трубку и набрал номер машинного зала.
— Вычислительный центр института активных веществ, — прокричала трубка. Мерк, как видно, снова вовсю функционировал.
— Леман тут? — спросил я.
— Спит в комнате отдыха.
— А Харра?
— Уехал на такси домой выспаться!
— А ты? — спросил я. — Ты-то когда выспишься?
— А я сегодня ночью на стуле кемарил, — орал Мерк. — Все проспал, а потом помогал искать материалы.
— Ну и нашли?
— Нет, — ответил Мерк смущенно. Но тут же голос его снова зазвучал оптимистически: — Ясно, что они должны быть где-то здесь, это, мне кажется, просто вопрос времени, кто-нибудь взял не ту папку, это как дважды два, а потом неправильно набил, то есть, я хотел сказать — положил! Обожди немного…
— Стоп, — сказал я. — Помолчи-ка, Вилли! — Неправильно набил, подумал я, вот оно! Бывает, человек как в столбняке, маленькая оговорка, и больше никакого тумана, внезапно все встало на свои места. Я спросил: — Вы думали, виновата машина?
— Ты имеешь в виду…
— Ничего я не имею в виду. Кто набивал числа для вашего пробного счета?
— Я, — ответил Мерк.
— И после этого спокойно заснул на стуле?
— Но ведь все остальное — чистая рутина, — почти крикнул Мерк.
— Да, если ты не дрых, уже когда набивал, — заметил я. — И что значит рутина, описания-то нет?
Молчание. Я понял, что до Мерка дошло.
— А где тебя можно найти? — спросил он наконец.
— У Боскова. Я к вам попозже загляну.
— Через четверть часа, — закричал Мерк. — Нет, через десять минут! — И бросил трубку.
— Ложная тревога? — спросил Босков.
— Похоже на то, — ответил я.
Босков кивнул облегченно. И неожиданно объявил:
— Сегодня вечером собираю партийную группу. С этой нездоровой суетой надо кончать.
Он испытующе посмотрел на меня, но ничего больше не сказал, только протянул через стол бумаги, нужные мне для Тюрингии. Все было обговорено. Я поднялся.
— А как поживает дегенхардовское потомство? — спросил я.
— Как у Христа за пазухой, — ответил Босков. И снова я поймал на себе его испытующий взгляд. — Ладно, — произнес он, — присядьте еще на минутку!
Я послушно сел, ожидая, что за этим последует.
— Дело такое… — начал Босков. — Я вынужден буду сегодня вечером Анни высказать… С людьми порой бывает дьявольски трудно! Эти проклятые сплетни…
— Никогда меня не интересовали, — вставил я холодно.
— Ну, конечно, вы выше этого, — разозлился Босков. — Но человек зависит от мнения других людей, хочет он этого или нет! А Анни распространяет не факты, а сплетни, и каждый толкует их по-своему… Н-да, — вздохнул он озабоченно, — случалось, из-за такой вот болтовни люди в петлю лезли!
— Ну я-то, во всяком случае, в петлю не полезу, — сказал я.
— Мне кажется, вы уж слишком возвысили себя над мнением окружающих, — сказал Босков. — Помните, несколько лет назад… Кто знает, если б вы тогда снизошли до того, чтобы обратить внимание на сплетню, которая о вас ходила, ну будто бы ваш брак совершенно распался, то, может, с вашим ощущением штиля пришли ко мне чуть раньше. Да и само это ощущение, разве оно не доказывает, что даже в такой болтовне есть крупица истины?
Я улыбнулся.
— Теперь мне ничего не остается, как спросить, где я должен на сей раз искать эту крупицу, в какой сплетне?
— Нигде, — ответил Босков. — Ее просто нет. А вахтера я отчитаю, ведь это он, ну что ты будешь делать, всем растрезвонил, кто вчера и позавчера сидел у вас в машине. Да и с Анни нужно поговорить начистоту. Очень похоже, что история, которую все сейчас пересказывают, плод ее фантазии.
— Что за история? Не томите уж, — сказал я.
— Не успела ваша жена уехать в Москву, как вы с товарищ Дегенхард…
— И что, — спросил я, — что я с фрау Дегенхард?
— Ну это… это просто, — Босков заволновался, — ну, вы понимаете, что имеется в виду, господи, да перестаньте разыгрывать из себя…
— Ах, вот оно что! Я с ней спал, это вы имеете в виду? — Удивительно, в том, что говорил Босков, я не находил сейчас ничего смешного. — Странно, — произнес я серьезно, и от Боскова не ускользнуло мое состояние, — всего лишь год назад подобный слух показался бы мне просто смехотворным, чуть ли не унижающим меня. А ведь фрау Дегенхард умная и привлекательная женщина. Раньше я этого не замечал, наверно, и в самом деле слишком высоко заносился. Это никак не связано с поездкой моей жены, — продолжал я деловым тоном. — Тут замешаны другие… скажем, импульсы. А слух этот я совсем не считаю абсурдным и, представьте, ставлю это себе в заслугу, простите, Босков, если вы сейчас меня не понимаете.
Босков молчал. Он, видимо, обдумывал мои слова. Я охотно помог бы ему, у меня ведь много накопилось в душе, хотелось задержаться, выговориться, как в прежние времена. Но момент для этого сейчас был неподходящий. Я поднялся. С машины так до сих пор и не позвонили. Не забыл ли я еще чего-нибудь?