Все замолкают, когда она начинает говорить: «Да, в женской природе до сегодняшнего дня любят находить нечто мистическое». Только муж видит, что ее насмешливая улыбка на самом деле грустна. «Нам, женщинам, от такого благоговения мало проку, — продолжает она, — а там, где оно есть, уже две тысячи лет оно служит только для прикрытия голого насилия». Улыбка исчезла с ее лица. «Нами торговали, делали из нас проституток, сжигали как ведьм, как святых заживо хоронили в монастырях. Даже воспевая женщину как непорочную деву, вы покрываете нас стыдом и позором, потому что… — тут она неожиданно смягчает серьезность своих слов улыбкой, — потому что постамент, с которого нельзя сойти, без того чтобы не вызвать даже у некоторых здесь присутствующих презрения и насмешек, это и есть, наверно, самое большое унижение».
Иоахим К., повернувшись к жене, пытается поймать ее взгляд, но безуспешно. Мужчины чувствуют себя задетыми. Покашливание, недоуменные взгляды, затем быстрый переход от минора к мажору. Специалист по женским болезням, частная клиника в Ганновере, человек светский, с благородной сединой, снова переводит разговор в научный план. Он в этом предмете разбирается прекрасно. Просто дело в том, говорит он в шутливом тоне, что в женщине сильно развит инстинкт подчинения, а в мужчине противоположный — подавления. Вообще инстинкты у женщин сильно подвержены приходящим извне импульсам, что делает их похожими на животных.
Молчание.
Одни слегка растеряны, другие находят его слова забавными. Но Иоахим К. уже не в силах сдерживаться. Он стерпел, удалился бы молча, но взгляд его жены, бывает, становится грустным, а в улыбке проскальзывает что-то горькое, вот как сейчас. Этого он не может вынести и с небрежностью, которая только подчеркивает оскорбительный характер его слов, говорит: «Действительно, очень забавно! В шарлатанстве всегда есть много развлекательного!» И уже прямо обращаясь к седовласому болтуну: «Очень мило, коллега, что вы на собственном примере продемонстрировали нам, какая получается белиберда, когда человек несведущий оперирует случайно где-то подхваченными фразами».
Конечно, друзей себе таким путем не приобретешь, но тогда это мало заботило Иоахима К. Золотое было время, все хотелось перевернуть, казалось, звезды с неба можешь достать, немедленно осуществить самые смелые планы… К Иоахиму К. относятся с достаточным уважением, конечно, они проглотили его слова, даже с ним согласились после смущенного молчания, но что ему их одобрение — только взгляд жены, ее чуть заметная благодарная улыбка важны для него.
Он не подозревает, что в соседней комнате одиноко сидит угловатое юное существо и с восхищением смотрит на него большими глазами. И, уж конечно, не догадывается, что в этот праздничный день он в буквальном смысле перевернул жизнь юной девушки.
Когда Киппенберг четыре года спустя на обледенелой горной дороге узнает об этом и вспоминает весь тот день, ему становится ясно, откуда у этой девочки, что сидит рядом в машине, взялись силы жить в конфронтации с нравственными принципами немецкого среднего класса: перед ее глазами был образ человека, каким он был когда-то, но давно уже перестал быть. Да, ему необходимо снова сделаться прежним Киппенбергом, чтобы не разрушить образ, созданный ею однажды. И он вдруг осознает, что для этого ему нужно, как ни удивительно, вернуться к своему прежнему «я», если он все-таки хочет достать парочку звезд с неба, осуществить свои смелые планы, свершить хотя бы одно дело.
Поэтому сказать ему теперь нечего, и они едут молча по горной ночной дороге. Но что-то изменилось в отношениях Киппенберга и Евы, он поймет это, когда будет прощаться с ней вечером перед домом доктора Папста и дольше обычного задержит ее руку в своей, сожмет ее крепче.
Доктор Папст станет бурно выражать свое разочарование столь быстрым отъездом Киппенберга, но отнесется, конечно, с пониманием: естественно после такой трудной поездки. Еву оставит ночевать у себя, в комнате дочери, которая задержалась на выходные в Веймаре, чтобы навестить в больнице мать, жену доктора Папста. Пациентка, ну что я вам говорил, уже поправляется.
— Но, дорогой коллега Киппенберг, я был сегодня днем в Эрфурте и снова еду туда в понедельник или вторник, мы не можем отнестись к этому делу формально!
А что касается завтрашнего дня, то Евой займется студентка, которая проходит здесь практику, а Киппенбергу будет предоставлена возможность подробно обсудить все вопросы с руководством предприятия.
Киппенберг вежливо, но решительно отклоняет повторное приглашение остаться хотя бы поужинать.
— Мы и вдвоем прекрасно проведем время, — говорит доктор Папст и с подчеркнутой сердечностью кладет руку на плечо Евы.
Киппенберг идет к машине, по дороге еще раз оглядывается на освещенное крыльцо, где стоят они оба: Папст в темном своем костюме, галстук на боку, на лацкане огромный партийный значок, и Ева, небрежно прислонившаяся к дверному косяку.
21
В субботу утром я увидел, что доктор Папст, несомненно, придает серьезное значение моему визиту. На одиннадцать часов было назначено совещание всех начальников отделов. До этого он показал мне свою фабрику. Я видел ее впервые, и она уже не была похожа на травоварню, как мы в институте шутливо ее называли. Современные корпуса высились рядом со старыми фахверковыми домами, где в картонные коробки упаковывали лекарственные травы — мяту, листья толокнянки — и разливали наперстянку по пятьдесят граммов в коричневые стеклянные бутылочки. Строительная площадка, которая занимала обширную площадь от вершины холма до самой реки, давала представление о том, каким будет маленькое предприятие после окончательной реконструкции. Несмотря на выходной день и мороз, строители работали. Мы стояли посередине холма.
— Когда видишь все это, — сказал я, — невольно вспоминаешь стройки первых лет.
Лицо Папста, испещренное ранними морщинами, омолодила улыбка:
— Это зависит от точки зрения, — возразил он, — только от точки зрения! Мы, заказчики, после долгого согласования планов видим одни лишь колонки цифр. Вон тот экскаватор для нас не просто машина, а проблема сроков, из-за громадных затрат, понимаете? С моей точки зрения, в этом строительстве, к счастью, нет и тени неразберихи трудных первых лет. — Холодный ветер пронизывал насквозь, и он глубже надвинул на лоб меховую шапку. — Интересная девушка, эта ваша знакомая, — сказал он вдруг без всякой связи. — Мы вчера засиделись далеко за полночь, спорили, нет, просто беседовали. Конечно, за один вечер не узнаешь человека, но должен отметить…
Мы посторонились, пропуская бульдозер, который протарахтел мимо; водитель приветственно кивнул Папсту.
— …я должен констатировать, — продолжал Папст, — что в данном случае нельзя говорить об иллюзиях. Или о романтике, вернее, об игре в революционную романтику, которой тешится молодое поколение. Нет, здесь я почувствовал серьезное желание освободиться, прежде всего от влияния отца, который для нее, по-видимому, символическая фигура. Желание, на мой взгляд, вполне оправданное, тем более что этот представитель науки является старым или новым воплощением классовых пережитков, типом карьериста, паразитирующего, как сказал Маркс, на теле государства. Подобный тип будет возникать и при социализме, потому что в эпоху сосуществования буржуазное общество еще оказывает на нас свое влияние. Я думаю, эта симпатичная девушка в своем доме не могла найти себя, она ищет и должна искать настоящую жизнь самостоятельно. Ей не поможет даже тот, кого она считает идеалом и о ком говорила весь вечер.
Мы поднимались вверх по холму, время от времени останавливаясь и оглядываясь. Не будь мороза, я не смог бы и шагу ступить в своих полуботинках: все разворочено машинами, гусеницами бульдозеров, коричнево-желтая грязь была бы чуть не по щиколотку. Я нагнулся и поднял комочек.
— Это известняк, из-за содержания железа ставший охристым, — пояснил Папст, время от времени переходивший на поучающий тон. — Наш местный граптолитовый сланец из раннего силура сопровождается кое-где этим охристым известняком.
Я посмотрел вниз в долину.
— А техническую воду вы будете качать из реки? — спросил я, заметив глубокие траншеи на склоне.
Река не замерзла. Над водой поднимался белый дымок. Февральское солнце прорвало Плотный слой облаков, дул ветер, он гнал по долине освещенные солнечными лучами клочья тумана. Папст указал рукой на недостроенное здание, к которому вели глубокие траншеи, и стал подробно рассказывать мне о трудностях, связанных с умягчением воды и очисткой сточных вод, при этом все время повторял, что нужны большие капиталовложения. Но я слушал его вполуха; уже готовая трансформаторная подстанция напомнила мне о проблеме энергоснабжения.
— Наша установка, — сказал я, — потребует гораздо меньшего расхода энергии, чем вы планировали, имея в виду японскую…
— Это был бы прекрасный подарок нашему родному государству, — перебил меня доктор Папст.
— А как это повлияет на весь проект в целом? — спросил я.
Папст махнул рукой:
— Очень мало, практически никак! Если мы будем расходовать энергии меньше, чем запланировали, то, во-первых, сэкономим средства, а во-вторых, это еще потому важно, что с энергоснабжением в районе положение критическое. Изменений в проекте, в сущности, не потребуется. Наша старая ТЭЦ все равно будет реконструироваться и укрупняться. Помимо нее, мы планируем подключиться к общей сети и довольно основательно ее загрузить, потому что в, японской установке используется косвенно-контактный метод нагрева.
— Минутку. — Я остановился. — Это обстоятельство от меня ускользнуло, значит…
— Да, да, — покачал головой Папст. — Отсюда и большая тепловая инерция системы, и соответственно большое время нагрева при загрузке…
— Так сколько будет потреблять установка приблизительно? — спросил я. — Говорите, не томите.
— При трехсменной работе около двадцати гигаватт-часов в год, — ответил Папст.