…Когда закончили заниматься любовью, Настя стала расспрашивать Глеба о его фронтовом житье-бытье. Шубин рассказал о том, как командовал ротой, о рейде в немецкий тыл. Рассказал и о том, как немецкий разведчик показывал ему расположения немецких частей. Настя от души смеялась над этой частью его рассказа. Поговорили немного и о будущем. Свое будущее Шубин представлял совершенно ясно – он видел, чем будет заниматься все ближайшие недели. Конечно, нужно разведать направление наступления на Сычевку, изучить эту новую для него местность. Для Насти будущее представлялось смутно.
– В снайперы меня, понятное дело, не возьмут, – рассуждала она. – Но я надеюсь, что и не комиссуют. Может, выучусь на медсестру? Или на радистку? Я слышала, в штабе не хватает радисток, генерал Лелюшенко даже кричал на кого-то из подчиненных из-за того, что тот не обеспечил нужное число радистов…
– А тебе куда больше хочется? – поинтересовался Шубин.
– Конечно, в радисты, – ответила Настя. – Мне никогда бинты и перевязки не нравились. И крови я боюсь. Нет, медик из меня не выйдет. Ты же знаешь, меня влечет к технике. Может, так и получится?
Они разговаривали, снова целовались… И тут Шубин заметил, что вокруг стало темнеть. Он взглянул на часы – уже наступил вечер. Настя тоже спохватилась:
– Ой, мне доктор сказал к семи часам обязательно быть в палате! Он будет мое колено осматривать, может, какое новое лечение назначит.
Тут и Шубин вспомнил, что ему врач сегодня велел быть на своей койке – решался вопрос о выписке. Впрочем, теперь ему уже не так хотелось поскорее покинуть госпиталь и вернуться в часть. Теперь он был бы не прочь задержаться здесь еще на день-два.
– Ладно, давай возвращаться, – сказал он. – У тебя осмотр, у меня осмотр… А может, после всех осмотров еще раз встретимся? Давай, а? Я опять к женскому госпиталю подойду, к тому же месту, где мы встретились.
– Хорошо, давай после ужина встретимся, – согласилась девушка.
Шубин отметил, что теперь она не выглядела такой мрачной и подавленной, как утром. Она стала прежней Настей Томилиной, которая никогда не теряла присутствия духа.
Они вышли из рощи и вернулись в расположение госпиталя. Здесь они расстались: Настя направилась к своей женской палатке, а Шубин – к своему госпиталю.
Глава 6
Шубин привычным жестом откинул полог, вошел в госпиталь и уже собирался направиться к своей койке, когда его окликнули:
– Капитан Шубин?
Глеб обернулся. Чуть в стороне от входа стояли три человека: офицер и двое рядовых. Шубин сразу обратил внимание на их погоны необычного, голубого цвета. «Летчики, что ли?» – мелькнуло в голове капитана. И тут же он сообразил, что его поджидают не летчики, а сотрудники Особого отдела.
– Да, это я, – ответил он. – А в чем дело?
– Я капитан Свистунов, – представился офицер. – Особый отдел Смерш 2-й армии. А дело в том, что вы арестованы. Сдайте оружие!
Рядовые сразу же, не дожидаясь команды, шагнули к Шубину. Один из них расстегнул кобуру и вынул «ТТ», второй привычным движением охлопал капитана по карманам, по бокам – не спрятано ли где еще какое оружие. Раненые со своих коек молча наблюдали за происходящим. Никто не посмел задать вопрос или тем более возмутиться тем, что арестовывают их товарища Шубина. Раненые хорошо знали Шубина – но еще лучше знали, что такое Особый отдел, как опасно с ним связываться.
– Следуйте за мной! – отдал новое приказание Свистунов. – Руки за спину!
И он вышел из госпиталя. А за ним двое рядовых вывели Шубина и повели его куда-то в сторону.
Они прошли метров сто и вышли к нескольким домам. Шубин вспомнил, что в этом районе должен располагаться Прохоров хутор. Видимо, дома и принадлежали хутору. Конвоиры ввели Шубина в один из домов и тут же принялись связывать ему руки. А связав, усадили за стол. Свистунов сел по другую сторону стола. Некоторое время он не смотрел на арестованного: сидел, что-то писал на одном листе бумаги, потом взял другой лист, стал писать на нем.
Шубин всего один раз имел дело с НКВД, причем во фронтовой полосе, там было не до допроса, и потому он не знал, что Свистунов применяет самую обычную тактику особистов: нарочно держать арестованного в неведении, чтобы он томился, гадал, за что его взяли, какое наказание ему угрожает. Но хоть опыта общения со Смершем Шубин не имел, он интуитивно понимал, что болтать, пытаться торопить особиста ему не стоит. И потому сидел, молчал и думал. Он думал о врачебном обходе, после которого его должны были уже сегодня выписать из госпиталя. А еще думал о Насте, которая будет ждать его в десять вечера у своей госпитальной палатки. Какая насмешка судьбы! Сегодня встретиться после долгой разлуки с любимой – и в этот же день попасть в руки Особого отдела!
Наконец капитан закончил писать и поднял глаза на арестованного.
– Знаешь, Шубин, за что тебя взяли? – спросил он.
– Нет, не знаю, – ответил капитан. – Никаких нарушений за мной вроде не числится. Даже не знаю, в чем меня можно обвинить. Разве что в неосторожности – что подставил голову под разрыв немецкого снаряда?
– Шутки шутишь, – заключил Свистунов. – Ничего, скоро ты у меня шутить перестанешь. Так вот, слушай. Ты, Шубин, обвиняешься в измене Родине и переходе на сторону врага. И у нас есть неопровержимые доказательства этого твоего преступления!
– Чепуха! – твердо заявил капитан. – На сторону врага я и правда ходил, но в разведку. Ходил, чтобы принести командованию нужные данные. Это моя служба. Я разведчик.
– Я в курсе, – усмехнулся Свистунов. – В курсе, какой ты разведчик. Человек, который ведет переговоры с врагом, выдает ему секреты своей армии – знаешь, как такой человек называется? Предатель!
– Никогда я не вел переговоров с врагом, – гневно произнес Шубин. – И никаких секретов ему не выдавал!
– Неужели? – усмехнулся Свистунов. – А что ты делал 29 июля в поселке Погорелое Городище?
– То, что и должен делать – проводил разведку.
– Зачем же в таком случае ты ходил в форме обер-лейтенанта вермахта? Зачем вел переговоры с начальником немецкой разведки 46-го корпуса Гансом Книппером? И самое интересное – о чем ты вел эти переговоры?
– Немецкую форму и правда надевал, – начал объяснять Шубин. – Это нужно было сделать, чтобы…
– Вот ты и признался! – торжествующе воскликнул Свистунов. – Ты сбросил форму советского офицера и надел форму врага. Так и запишем.
И он придвинул к себе лист и начал записывать в нем показания арестованного.
– Да послушай же, капитан! – воскликнул Шубин в сердцах и в волнении вскочил со стула. – Я разведчик! Я должен обмануть врага, проникнуть…
– Зубков, ну-ка, успокой этого предателя, – не поднимая головы от бумаги, распорядился Свистунов.
И не успел Шубин оглянуться, как на его голову обрушился сильнейший удар кулаком одного из конвоиров. Капитан рухнул на пол. Только начал вставать, как к нему подскочил второй конвоир и изо всех сил дал ему ногой по ребрам. И Шубин вновь оказался на полу.
– Ладно, пока хватит, – распорядился Свистунов. – Пускай посидит, подумает.
Шубин понял, что больше его пока бить не будут. Он с трудом поднялся, молча сел на стул. Он уже понял, как трудно ему будет отбиться от обвинений, которые выдвинул против него особист. Но он еще не догадывался, насколько это будет трудно.
– Значит, ты признаешь, что 29 июля переоделся в форму немецкого офицера, явился в штаб 161-й пехотной дивизии, вел переговоры с генералом Сольцем, а затем с капитаном Книппером, – зачитал Свистунов уже записанные показания «предателя». – Какие данные о готовящемся наступлении Калининского фронта ты им сообщил? Время начала наступления? Номера частей? Направление нашего удара?
– Да что за чушь! – вскричал Шубин. – Я ведь изображал немецкого танкиста, как же я мог что-то сообщить о движении наших частей? Наоборот, я разузнал у них о расположении немецкой обороны. И эти данные…
– Хватит ваньку валять! – прервал капитана Свистунов. – Эту песню мы уже слышали. Ты узнавал, ты сообщал нашему командованию… У нас есть свидетели, Шубин! Среди немецких пленных есть люди, которые видели тебя в Погорелом Городище. Видели в немецкой форме, как ты дружески беседуешь с их главным разведчиком. Так что хватит запираться. Давай рассказывай, когда именно ты заключил союз с врагом? Когда это случилось – в апреле, под Вязьмой? Или еще раньше, в сорок первом году?
– Это все твои лживые выдумки, капитан, – твердо ответил Шубин. – Твои свидетели – несколько немцев. А мои – полковник Городовиков, его начальник штаба полковник Белецкий, командир 20-й армии генерал Рейтер. Они все слышали мой рассказ о том, что я делал в Погорелом Городище. И командование полностью одобрило мои действия, выразило мне благодарность!
– Вот оно как! Благодарность ему выразили! – заорал Свистунов. – Не пытайся прикрыться полковниками да генералами. Если потребуется, мы и их проверим. А пока что ты ответишь за свое предательство. И за тобой еще одно преступление есть. Четвертого августа, когда наши части переправились через реку Вазузу и собирались идти в наступление, ты этому препятствовал. Ты не хотел наступать, Шубин! Вместо этого ты приказал своим подчиненным рыть траншеи. Ты все сделал, чтобы сорвать наступление нашей армии! Сознаешься в этом?
– Мы рыли траншеи, чтобы отбить атаку врага… – начал объяснять Шубин.
– Ага, сознаешься! – вновь воскликнул Свистунов. – Вот ты и во втором своем преступлении сознался! Скажи честно: ты пытался остановить наше наступление?
– Наоборот, я старался провести разведку, чтобы обеспечить это наступление… – ответил Шубин.
– Опять запираешься? Но мы отобьем у тебя охоту запираться. Ну-ка, ребята, поучите его маленько.
И «ребята» взялись за Шубина всерьез. Били в основном ногами. Капитан уже не протестовал, не звал на помощь – он понимал, что звать кого-либо бесполезно. Единственное, что он делал – это старался спрятать от ударов голову и верхнюю часть груди, куда угодил немецкий осколок. Но это не всегда удавалось, и несколько раз Шубин получил удары ногами по лицу, а один раз – особенно болезненный удар в верх