О, врожденное чувство стыдливости вряд ли позволит мне описать (да это и неописуемо!) хотя бы тысячную толику наших ночных безумств.
Ах, мы любили друг друга нежно и трепетно, томно и сладостно, страстно и ненасытно.
Слов я не помню (а вопли восторга не в счет!), я ее ни о чем не расспрашивал, и ее как будто ничего не интересовало.
Само Время, казалось, остановило свой бег и только с изумлением взирало на нас.
Мы не знали усталости, не ведали страха, сомнений, печали, и нас не заботило, что с нами будет.
Я видел сияние звезд глубоко под землей в моей конуре, вход в которую охраняли тринадцать латышских стрелков.
– Ну-ну, что ли, выбрал? – услышал я голос Альцгеймера.
Не в силах сдержать волнения, я потупил глаза и кивнул.
– Дай-ка минутку подумать! – как мне показалось, насмешливо пробормотал генерал-лейтенант и неторопливо простер свои белые руки над пасьянсом.
– Барух Ата Адонай Элогейну Мелех Ха Улам, – загундосил Альцгеймер, насколько я мог различить, используя тюркскую группу языков.
– Ми Ат? Ми Ат? Ми Ат? – страшно вращая зрачками, вопрошал он подчеркнуто приказным тоном.
– Ти-са-пер! Ти-са-пер! Ти-са-пер! – подвывал и взывал он, закатив глаза.
Внезапно и непостижимо фотографии под его пальцами пришли в движение, наподобие броуновского, и так же неожиданно залегли на столе – как замерли.
– Вот она, золотая рыбка! – с одного раза безошибочно определил старый разведчик. – Что, угадал?
Я молчал, потрясенный магическим даром Альцгеймера.
– Твой вкус одобряю! – решительно похвалил он, с прищуром разглядывая фотографию, словно видел ее впервые.
– А хороша ведьма, а! – скорее утвердительно, чем вопросительно заметил генерал-лейтенант и заговорщицки подмигнул. – Хороша, а?
– Могу познакомить! – неожиданно предложил он (отчего я едва не лишился рассудка!).
– Не позднее чем завтра! – воскликнул Альцгеймер как о решенном деле.
Сама мысль о возможной встрече с возлюбленной из сновидений мне представлялась невероятной!
– Завтра, Кир, – повторил генерал, – ты увидишь ее своими глазами на торжественном открытии VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве!
Должно быть, решив, что его плохо слышно, он перебрался со стулом поближе ко мне.
– Ты, что ли, не рад? – удивленно поинтересовался он.
От него вкусно пахло кислыми щами.
И тут мне не к месту, должно быть, припомнились обрывки наших с Альцгеймером разговоров, где он не без гордости признавался в своей близости к простому народу во всем, что касается простоты!
– Я ценю в простых людях несложность! – любил подчеркнуть Макс Петрович.
– Всё, – повторял он, как мантру, – на самом-то деле просто, если только не усложнять!
От его мыслеформ вообще отдавало не единожды пережитым и многажды выстраданным.
Например, он всерьез полагал, что «все люди друг другу – враги!»
И при любом удобном случае повторял, что «и друг мой – он тоже мне враг!»
– Да и ты себе – враг! – прибавлял он с ухмылкой.
При всем моем уважении к Максу Петровичу я людей никогда не делил на друзей или врагов, и на добро и любовь всегда старался ответить любовью и добром…
– Фестиваль! мир! молодость! – между тем просвещал меня старый разведчик. – Секс! кока-кола! наркотики! рок-энд-ролл!
– «Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь, эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь, не убьешь!» – пел и в такт тормошил меня генерал.
– Утро вечера, брат, мудренее! – наконец, на прощание пообещал шеф службы внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР…
50
Как-то так получилось, что вся моя жизнь поделилась как бы на два периода: на первый, детско-юношеский, через край бьющий лишениями и страданиями, и на второй – внешне полный комфорта и благополучия.
Один – протяженностью в бесконечные шестнадцать лет и другой – увы, скоротечный…
Между первым периодом и вторым пролегают водоразделом исторический ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза, положивший конец моим крестным мукам, и разразившийся вскоре же VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, вознесший меня на вершину блаженства.
Впрочем, подумалось мне, я бы мог еще сколько угодно делить свою жизнь или множить на фазы и периоды, анализировать и выискивать в ней случайности и закономерности – а только я прожил ее, удивительным образом, в точности следуя дьявольски изощренному сценарию матери моей.
Волосы на голове поднимаются дыбом, когда представляю пределы мстительности раненной в самое сердце женщины…
51
В тот памятный вечер Альцгеймер ушел, ничего не сказав, но наутро вернулся и сообщил…
О, сказали бы мне, когда я висел на кресте, что меня вдруг полюбит всем сердцем английская принцесса и для встречи со мной специально приедет в Москву – я бы воспринял все это как горячечный бред, неуместную насмешку, помноженную на садизм.
Я слышал уже: что я враг, что я друг, что герой, что я жалок, что мною гордятся и что меня ненавидят, и чтоб я сдавался, и чтобы подох, что меня ждут в аду, что мне место в раю – но никто никогда не говорил мне, что любит меня…
И также Альцгеймер поведал мне, что:
– в продолжение всех моих крестных лет обо мне что ни день трубили газеты «свободного мира»!
– и что я таким образом вдруг превратился в нового Мученика и Спасителя человечества!
– и что «там, в том мире» повсеместно растут как грибы, явные и тайные сообщества людей, поклоняющихся святому Киру – то есть мне!
– и что именем Кира (то есть моим!) в самом сердце Нью-Йорка названа площадь!
– да и сам я, по версии авторитетного журнала «TIME», единодушно был признан человеком года!
– и даже (вообще!) стал самым юным лауреатом Нобелевской премии мира за всю историю существования Нобелевской премии мира!..
В то далекое и душноватое июльское утро 1957-го я вроде внимательно слушал моего наставника – но мало чего понимал.
«Святой мученик», «спаситель человечества», «площадь в Нью-Йорке», «по версии «TIME», «самый юный лауреат» – звучало красиво, но мало что значило для меня.
То есть слова существовали сами по себе – как и я сам, продолжая пребывать вне всякой связи с ними…
Итак, помолчав, продолжал Макс Петрович, некая тринадцатилетняя девочка по имени Маргарет Роуз Виндзор однажды прочла в газете «The Guardian» о некоем мальчике, тоже тринадцати лет, позорно распятом в Москве на кресте.
Буквально шокированное античной жестокостью сталинского режима юное существо стало жадно ловить любую информацию о далеком и несчастном ровеснике.
От потолка до пола стены ее спальни были оклеены фотографиями нового юного мессии (как она меня именовала) и во всех своих интервью она с таким проникновением повествовала о его (моих!) невыносимых страданиях, словно это она (а не я!) на протяжении трех лет подвергалась крестным мукам.
– Между тем, пока ты себе кайфовал на кресте, – незло пошутил Макс Петрович, – девочка превратилась в очаровательную семнадцатилетнюю леди и… – тут Альцгеймер помедлил, – приехала к нам в Москву в составе английской делегации молодежи якобы для участия в фестивале, на самом же деле – для встречи с тобой!
И опять я не знал, что мне думать и как реагировать – настолько все это казалось невероятным.
Наконец, пожалев меня, старый разведчик достал фотографию юной девы (той самой, являвшейся мне по ночам!) и великодушно пояснил, что она-то и есть та самая Маргарет Роуз Виндзор, любимица Англии, младшая дочь безвременно усопшего короля Георга VI, родная сестра ныне правящей королевы Елизаветы II…
52
Не будучи профессиональным писателем, я и не ставил себе целью при описании собственной жизни что-то домыслить для пущей убедительности, укрупнить или высветить; я лишь хотел бы по мере сил последовательно и правдиво изложить некоторые судьбоносные факты моей биографии.
Возможно, с одной стороны, вся эта влюбленность юной принцессы в далекого незнакомого мальчика (пускай и распятого!) имела вид дури и безумия, однако с другой – и с чем приходилось считаться! – то были дурь и безумие существа венценосного, избранного Судьбой и Богом.
Два последних слова – Богом и Судьбой – старый разведчик, как мне показалось, произнес не без внутреннего трепета…
Насколько я понял со слов Альцгеймера, нашей с Маргарет встрече в Москве предшествовали трудные многомесячные межправительственные переговоры.
У меня голова пошла кругом от одного перечисления тайных и явных дипломатических встреч, их тем и проблем по обеспечению безопасности королевской особы на воде, в воздухе и на суше, а также по немедленному удовлетворению всех ее желаний, включая встречу со мной.
Что касается меня, то английских господ особенно занимал вопрос моего психического самочувствия после стольких лет на кресте.
Как раз в этом плане, насколько я понял, Альцгеймер решительно поручился за меня…
Наконец, ровно в полдень меня повезли на задание – в черной машине с черными, задернутыми наглухо шторками и черной повязкой на глазах.
Наша первая встреча с принцессой, по договоренности сторон, должна была состояться в новом открытом бассейне «Москва», чудом, как мне казалось, возникшем на месте снесенного храма Христа Спасителя.
Никакого подтекста, как мне объяснил Макс Петрович, в том не было – исключительно забота о нашей с принцессой безопасности.
Просто, сказал он, в купальнике бомбу не спрячешь!
Насколько я понял, накануне нашей встречи выселили и увезли в неизвестном направлении жителей ближайших домов, замуровали проемы окон и входы в подъезды, а по крышам рассыпали снайперов.
К бассейну «Москва» нас с Альцгеймером провели запутанными подземными переходами, минуя турникеты станции метро «Кропоткинская», через потайную дверь в бетонной стене, справа от касс.