На мгновение мне показалось, будто в толпе промелькнуло женское лицо, похожее на лицо матери моей.
Я было рванулся за ней – но Альцгеймер меня удержал.
– Я тебе говорил, что ее растоптали на похоронах Сталина, и даже показывал фотографию из городского морга! – напомнил Макс Петрович.
В самом деле, едва меня сняли с креста, моим первым вопросом было: где мать моя?
Помню, тогда же меня потрясли два слова – полное добра существительное: люди и страшный глагол во множественном числе: растоптали…
В мужской раздевалке старый разведчик предложил мне защитного цвета трусы с пылающей спереди эмблемой серпа и молота.
– К лицу! – похвалил мой купальный костюм Макс Петрович и строго напутствовал: – С Богом!
53
О, я сразу ее узнал!
Наяву, в цветении солнечных бликов она мне показалась существом еще более нереальным, чем это было во сне.
– Мой воин, мой Бог! – восторженно закричала принцесса и стремительно увлекла за собой на самое дно водоема.
Я даже вздохнуть не успел.
Должно быть, заметив, что я не дышу, она обвила мою шею лианами рук и прильнула устами к моим устам, поделившись со мной воздухом.
Так, ласкаясь и трепеща, мы с ней погружались все глубже в нереальные пучины бассейна «Москва».
Вокруг нас хороводом кружились прелестные стайки тропических рыб, плавали парами каракатицы, мерцали морские звезды, степенно, с фасоном скользили длиннохвостые леопардовые акулы (о, только не спрашивайте у меня, откуда акулы в бассейне «Москва» – я не знаю!).
– Я тебе нравлюсь? – беззвучно кричала принцесса (я точно угадывал звуки, стекавшие с ее чуть припухлых чувственных губ).
– Да, очень! – шептал я в ответ (и она меня тоже, казалось, слышала и понимала!).
– И ты очень – мне! – восклицала принцесса, изящно извиваясь и пританцовывая в толще воды. – С той самой минуты, как только!.. Как только я увидела тебя на кресте, – уточнила она, – на обложке журнала «TIME»!.. Тогда-то я сразу себе и сказала: он – очень!.. Он-он, я сказала, мне – очень!
В ту минуту меня удивила и тронула искренность, с какой эта царственная английская особа, почти небожитель, признавалась в любви беспородному русскому юноше.
…В самом деле, откуда ей было знать о моем истинном происхождении – я и сам знал о нем лишь понаслышке со слов матери моей и вспоминал, как о чем-то бывшем не со мной…
– Я сразу узнала тебя, мне тебя нагадали, давно… – признавалась принцесса, пуская пузыри. – Он будет с востока, у него будут грустные глаза и доброе сердце, на шее за левым ухом у него будет маленькое родимое пятно… – И она прижималась ко мне и ласково и осторожно поглаживала мою маленькую детскую родинку за левым ухом. – Ты приедешь ко мне, в мой загородный дворец всего в тринадцати километрах от Лондона… Ты будешь со мной, а я буду с тобой, тебе будет легко и приятно… Ты будешь просыпаться, когда захочешь, смотреть на небо, видеть солнце, луну, звезды, думать о приятном и надеяться на приятное… А я буду тебя охранять от беды, от тоски, от непогоды… Ты узнаешь другую жизнь, все у нас с тобой будет хорошо! – слышалось мне из воды.
Мне до боли хотелось ей верить, но что-то как будто смущало меня.
– Я бы рад, но боюсь, не приеду! – кричал я в отчаянии. – Антимиры!.. ядерные боеголовки!.. железный занавес!.. холодная война!
Тут, как бы в подтверждение моих слов, с разных сторон к нам подплыли аквалангисты и стали силком отдирать нас друг от друга.
– Да и черт с ней, с войной! – напоследок кричала принцесса. – Любовь, говорят, все победит!
– Любовь победит! – повторял я, как мантру, корчась в ежовых рукавицах аквалангистов…
54
Наша первая встреча с принцессой в бассейне «Москва» продлилась всего-то мгновение!
Уйдя под воду, мы, как выяснилось, жутко переполошили секретные службы двух стран.
– Слава богу, живой! – взволнованно, со слезами на глазах встретил меня Макс Петрович и обнял.
Милый Альцгеймер, подумалось мне, беспокоится обо мне!
– Утащила под воду, подумал, утопит! – причитал Макс Петрович.
Позже Маргарет мне рассказала, что ей просто хотелось побыть со мной наедине, без назойливого внимания телохранителей, кинокамер и микрофонов.
– Ты же теперь, Кир, можно сказать, наше всё! – растроганно бормотал мне в уши главный разведчик страны. – Так просто теперь не уйдешь!
Я был слишком взволнован свиданием с принцессой и не сразу осмыслил слова Альцгеймера: «Так просто теперь не уйдешь!». Я почти не почувствовал тонкий, едва ощутимый укол в шею…
55
Так, в искусственно вызванном летаргическом забытьи, я пребывал сорок дней и ночей – считая от памятной встречи с принцессой, совпавшей с торжественным открытием молодежного фестиваля в Москве – 27 июля 1957 года.
Над восточным берегом Эльбы, где я пробудился, висели дожди и туман.
Вернее, дожди и туман я увидел, открыв глаза, – а затем уже мне объяснили, что я нахожусь конкретно на берегу великой немецкой реки.
– Вставай, Кир, пора! – прозвучал надо мной голос Альцгеймера.
– Так весь праздник проспишь! – улыбался разведчик, демонстрируя верхний ряд железных зубов.
– Седьмое, Кир, ноября на дворе! – уже не шутя, возвестил старый коммунист. – День, когда все прогрессивное человечество отмечает Великую Октябрьскую социалистическую революцию!
Очень скоро, за непринужденным завтраком в генеральской палатке, разбитой у самого моста через Эльбу, Альцгеймер обрисовал мне ситуацию.
То есть рассказал, как она выглядела – в целом, и в частностях.
– В целом, – он начал словами великого английского поэта Редьярда Киплинга, – Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись! Что касается частностей… – тут он взглянул на часы, – то в них мы с ними вот-вот и сойдемся!
Я по-прежнему мало чего понимал из того, о чем говорил этот старый, опытный революционер.
В полусонной голове медленно и тяжело ворочались вопросы, вроде: для чего меня усыпили? с какой целью доставили, беспамятного, именно в Германию, разделенную, насколько я помнил, на два лагеря – социалистический и капиталистический? и к чему клонил Макс Петрович Альцгеймер, цитируя мне провидца и пессимиста Редьярда Киплинга?..
– О чем это, Кир, говорит? – между тем вопрошал генерал-лейтенант и сам же решительно отвечал: – О том, что Редьярд не работал в разведке!
Кажется, я невольно улыбнулся, представив Редьярда Киплинга в роли подрывника-диверсанта.
– Когда бы разведчики правили миром – тогда бы все сразу сошлись! – убежденно добавил он.
Похоже, Альцгеймер кричал о своем, наболевшем.
– Сегодня, сейчас и на этом мосту, – помолчав, произнес он, глядя мне прямо в глаза, – мы с тобой распрощаемся и Бог знает когда еще встретимся.
Нечаянно я уронил на пол яйцо, сваренное вкрутую, и нагнулся было, чтобы поднять.
– Оставь, после нас приберут! – остановил он меня легким движением руки и задумчиво повторил. – Придут и приберут…
Внезапно, как будто заслышав что-то, бывалый разведчик включил радиоприемник.
Я сразу узнал «Аппассионату», столь любимую неподдельным Владимиром Ильичем Лениным; он напевал ее мне, бывало, в долгой очереди к Лобному месту с гробом Иосифа Сталина.
– Береженого Бог бережет! – доверительно пробормотал Макс Петрович и уже жестом пригласил меня залезть с ним под стол.
И там, занавесившись скатертью, в темноте он изложил мне самую суть секретного задания, возложенного на меня социалистической Родиной (за пару минут под столом эти два милых сердцу слова – Родина и социалистическая – прозвучали из его уст не раз, не два и не три!).
Чтобы я знал, осторожно шептал генерал-лейтенант, в первые дни, месяцы, годы, возможно, меня тревожить не будут – покуда, короче, я не стану своим в высшем английском обществе.
В общем, на профессиональном языке, меня с далеким прицелом инкорпорировали в так называемые высшие британские структуры; другими словами, на меня возлагалась роль «крота», или, как еще говорят, «спящего агента», которого, можно не сомневаться, однажды достанут из-под земли и разбудят.
– Скорее всего, это буду не я! – прошептал он печально. – Скорее всего, будет кто-то другой!
По сути, Альцгеймер прощался со мной, что я осознал много позже; он знал, что болен Альцгеймером и что его дни сочтены; так и не довелось мне побывать у Кремлевской стены, где его похоронили со всеми воинскими почестями в 1962 году от Рождества Христова…
Еще сколько-то времени он посвятил инструкциям на случай провала, просил зафиксировать в памяти явки и пароли, в конце осенил меня крестным знамением и, наконец, отечески поцеловал в лоб.
Иногда я вспоминаю тепло губ генерал-лейтенанта…
56
В тот же день на железном мосту между Западом и Востоком меня обменяли на 13 000 советских дипломатов, арестованных якобы за шпионаж.
Сам Альцгеймер, стоя в центре моста, лично встречал и прижимал к груди каждого из тринадцати тысяч бойцов невидимого фронта и тут же вручал им по ордену Ленина и по Звезде Героя Советского Союза.
При первом же упоминании о социалистической родине, которая их не забыла, у этих измученных пленом людей оживали глаза и разглаживались морщины на лбу.
Тогда, на мосту через Эльбу, меня поразило, как на самом-то деле мало надо для счастья: чтобы не забывали!..
По условиям сделки я все это время реально находился на мосту, поблизости от Альцгеймера, в плотном кольце из тринадцати наших и тринадцати английских пехотинцев (отныне меня охраняли с обеих сторон).
Только за полночь иссяк казавшийся нескончаемым поток плененных героев.
Наконец Макс Петрович обнял меня, можно сказать, по-отечески.
Он что-то мне говорил – только слов я не мог разобрать.
Слезы душили его.
– Кир, Кир… – бормотал он потерянно, будто прощался навеки. – Кир, Кир…