Вопреки всем законам земного притяжения, в самый последний момент падающая звезда зависла и замерла в миллиметре надо мной.
Я услышал биение сердца звезды, я узнал ее нежные губы.
– Я люблю тебя, Кир! – прозвучал в оглушительной тишине нежный шепот принцессы.
– Я тоже люблю тебя, Маргарет! – робко пробормотал я, боясь спугнуть непередаваемое ощущение волшебства и очарования.
– Теперь я твоя, Кир! – шептала принцесса, лаская и целуя меня.
– И я теперь, Маргарет, твой! – целуя и лаская ее, откликался я.
– Тебе хорошо со мной? – спрашивала она.
– Как никогда прежде! – как на духу признавался я (и то было правдой!).
– Ну тогда!.. – восклицала принцесса, еще и еще оплетая меня лианами рук.
– Да, тогда!.. – повторял я в экстазе обрывки слов, понятные нам двоим…
Вспоминая ту ночь, даже спустя годы, я возрождаюсь, подобно известному Фениксу, из пепла.
Нет у меня таких слов, способных передать всю прелесть и все безумие той поистине незабываемой ночи, – я готов присягнуть, что впервые любил и впервые же чувствовал, что любим.
Не было прошлого, боли, страданий; мысли о будущем не бередили; а настоящее было – прекрасно!
Еще осознал я в ту ночь (и тоже впервые!): что любовь не имеет прошедшего времени и не терпит отлагательств; все видит и слышит, доверчива и слепа; всегда ненасытна, всегда голодна; не выносит сонливости, скуки и алчет безумств; для нее нет преград, она все хочет сейчас, не согласна таиться и чахнет от компромисса; любовь готова на жертвы, сбивает с толку, чурается логики и полна необъяснимого смысла; от нее невозможно сбежать, защититься, спрятаться или спастись…
60
Еще сколько-то дней (а возможно, недель или месяцев!) мы с принцессой не покидали спальни – не в силах ослабить наших объятий и очнуться от любви.
О сменах ночи и дня мы скорее догадывались по свету, слабо сочившемуся из-под расшитых сусальным золотом штор.
Еду и питье нам доставляли в кровать – к чему лично мне пришлось привыкать: то и дело, забывшись, я устремлялся навстречу дворецкому, чтобы перехватить тяжеленный поднос с яствами и непременной бутылкой молодого игристого английского вина с виноградников Южного Уэльса.
Всякий раз моя милая возлюбленная ласково удерживала меня и по-доброму убеждала не менять сложившегося веками порядка вещей.
В отличие от меня, обожженного всеми ветрами революционных перемен, она свято верила, что ничего в нашем мире не следует ломать – разве что по мере сил достраивать уже построенное и улучшать уже существующее.
– Пусть кесарю достанется кесарево, а Богу – Богово! – с легкой улыбкой на устах цитировала принцесса.
– Всякое царство, – парировал я, – разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
– Не ты ли однажды сказал, – улыбалась она, – что блаженны кроткие, ибо они наследуют землю!
– То был не я, то был Иисус Христос, сын Божий… – терпеливо уточнял я справедливости ради.
– То был ты, в своем предыдущем воплощении! – настаивала Маргарет.
Поначалу я действительно возражал против столь откровенного отождествления моей скромной персоны с величайшим из мучеников – но постепенно привык и уже не спорил, а молчал.
– Да вспомнить Плутарха, Платона, Спинозу, Вольтера, Дидро и Жан-Жака Руссо! – сердилась принцесса, по памяти перечисляя вехи эволюционного пути развития нашей цивилизации.
В свою очередь, я приводил знаменитый упрек Карла Маркса, адресованный всякого рода мыслителям и проповедникам, страшащимся перемен.
– И он бы страшился, когда бы любил! – прижимаясь ко мне, бормотала принцесса…
Так, игриво ласкаясь и пошучивая, мы перебрасывались философскими сентенциями и библейскими афоризмами – совсем как в пинг-понге.
Тогда же, бывало, она наизусть читала мне Байрона и Шекспира, я же для нее по памяти – роман-энциклопедию русской жизни «Евгений Онегин» Александра Сергеевича Пушкина.
Нередко у нашей постели давали концерты выдающиеся танцоры Королевского балета, или гениальные драматические артисты Шекспировского театра, либо солисты знаменитого на весь мир симфонического оркестра Лондона (вообще, артистический мир Англии, по моему наблюдению, боготворил своего мецената и покровительницу искусств).
В минуты особой близости (неизбежной между двумя любящими существами) мы, точно малые дети, держались за руки и пронзали друг дружку взглядами, понятными без слов.
Иногда, впрочем, мне вместо бархатистых глаз Маргарет отчего-то являлись изъеденные конъюнктивитом и зияющие бездонной чернотой глазницы матери моей…
61
– Похоже, тебя что-то гложет? – однажды спросила принцесса, словно что-то почувствовав.
Смятение чувств, подобно пожару в сухую ветреную погоду, вдруг охватило все мое существо.
Я вздрогнул, я вспыхнул, я вспотел, я похолодел, я покрылся корочкой льда и почти расплакался, чего доселе со мной не случалось.
– Да что с тобой, милый? – встревоженно поинтересовалась Маргарет.
Как ей понять, думал я, что творится в душе познавшего все горести мира – от жуткой потери семьи до кошмарной гибели друзей, включая вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина?
И где найти слова, способные передать хотя бы тысячную долю страданий, выпавших мне по жребию, которого я не выбирал?..
– Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? – возопила принцесса, уже чуть не плача.
Мы прильнули друг к другу, охваченные необъяснимой тревогой.
– Ты горишь, прямо как костер! – потрясенно воскликнула Маргарет.
– Ты прямо как лед на Аляске! – причитала она, согревая поцелуями кончики моих ресниц, кончик носа, кончики ушей и губы, подернутые инеем.
– Тебя точит червь, – прошептала она, – я прямо это чувствую, точит!
– Да… червь… – было начал я, – точит… – как тотчас над нами возник перекошенный лик матери моей.
– Будешь болтать – и она умрет! – предупредил меня призрак.
– Не буду! – пообещал я поспешно (ибо кому, как не мне, было знать мать мою!).
– А ты па-кля-нись! – налегая на «а», по слогам процедила она.
– Я клянусь! – простонал я послушно.
– Ты кому все это говоришь? – оглянулась принцесса, пытаясь понять, с кем я разговариваю.
– Никому… – замороженно пробормотал я, с трудом ворочая непослушным языком.
– Ты полон загадок, контрастов и тайн! – заглядывая мне в глаза (как в душу!), ласково констатировала принцесса.
На кресте я не плакал, а тут от тревоги за Маргарет слезы сами собой потекли по лицу, подобно потоку воды, прорвавшему плотину.
– Как баба разнюнился, Кир! – презрительно скривившись, простонал лик матери моей.
В отличие от принцессы, она все прекрасно слышала и замечала.
– Милый, ты плачешь? – растрогалась Маргарет.
– Стыд и позор! – проскрежетал призрак матери моей.
– Но я счастлив… – признался я робко, в надежде порадовать мать.
Услышав о том, что я счастлив, принцесса покрыла меня тысячью поцелуев.
– Что, ты счастлив? – казалось, опешив, переспросил меня дух матери моей.
– Расскажи, как ты счастлив? – восторженно проверещала Маргарет.
– Выходит, ты счастлив… – натужно пробурчал дух матери моей, как бы с трудом переваривая услышанное. – Ты счастлив в то время, как живы убийцы твоего несчастного отца?
– Ты счастлив, как ветер, как птица, как кто? – лобызала меня моя юная леди. – Как смех, как дитя, как радуга после дождя?
Вопросы с обеих сторон сыпались на меня градом и приводили в смятение.
– …Пока еще живы, – терзал меня призрак, – убийцы твоих бедных братьев: Витовта, Люборта, Ольгерда, Жигимонта, Довьята и Товтила?
– Ну-ну, не молчи? – между тем умоляла принцесса.
– Ну-ну, говори! – грозно требовал призрак. – Или тебе уже нечего ответить матери твоей?
– Я счастлива, если ты счастлив! – ликовала Маргарет, даже не догадываясь о нависшей над нами смертельной опасности.
– Их кровь вопиёт об отмщении, Кир! – наконец, не выдержала и сорвалась в вопль мать моя (что с ней при жизни случалось нечасто и свидетельствовало о крайней степени отчаяния). – Око за око! руку за руку!! ногу за ногу!!! и жизнь за жизнь!!!! – метала она громы и молнии.
– Счастье – за счастье! любовь – за любовь!! – восклицала принцесса.
– Скажи, чтоб она заткнулась! – визгливо прикрикнула мать моя и вознесла над принцессой топор – тот самый, с погрызенным крысами топорищем, которым я в детстве упрямо дробил в кочегарке нашего дома угольные валуны.
Не иначе как чудом мы с Маргарет успели скатиться с постели прежде, чем обух топора обрушился на нас.
Я сильно ушиб при падении спину – однако ж, забыв про боль, кубарем увлек принцессу подальше от распавшейся надвое кровати и закрыл своим телом.
– Пусть рубит меня, – судорожно повторял я про себя, – только не ее!
– «Выпьешь до дна чашу ярости моей!» – напоследок процитировал призрак знакомые с детства слова пророка Исайи…
62
Никто не мог объяснить случившегося во дворце – ни суперагенты секретной службы Её Королевского Величества, ни тертые-перетертые криминалисты из Скотленд-Ярда, ни даже высококвалифицированные специалисты знаменитой на весь мир британской разведки МИ-6.
Ну то есть вообще ничего не нашли – ни следов обуви преступника, ни его отпечатков пальцев, ни лоскутов одежды, ни волосков или капелек пота, не говоря уже о самом орудии преступления!
Не добавили понимания и многочисленные следственные эксперименты.
На воссозданном заново ложе, в почтительном окружении представителей чрезвычайной королевской комиссии мы с моей возлюбленной раз пятьдесят повторили, как в точности все происходило: то есть я ложился на спину, Маргарет уютно устраивалась у меня на груди, и мы с прежней страстью дарили друг другу любовь и кубарем спасались от воображаемого топора.